Решил, наконец, уйти и поискать ночлег. Перед тем как попращаться и надеть шинель подошел развернуть пеленки, посмотреть на тебя ... сынок. Уже тогда я понял нелепость слов о недолговечности нашего союза. Вздор, я никуда и никогда вас не собирался отпускать от себя. Поклялся, что раньше или позже, но стану ей настоящим мужем, а тебе заменю отца. Увидав, как я распеленал сына, мама постепенно успокаилась, рыдания затихали, она внимательно посмотрела на нас. Ты оказался хорошим розовым бутусом, совсем довоенного мирного образца. Постепенно рыдания стихли, мама вытерла глаза своим маленьким кружевным платочком и встав с койки подошла к нам.
"Ну, вот пожалуй и все. Распологайтесь, а мне пора", - сказал ей.
Мне было очень неловко, раньше я всегда уходил спать в расположение своей эскадрильи, а теперь идти туда получалось явно не с руки. Ведь мне дали отпуск по рождению сына. Никто не знал, что мама уже носила тебя к моменту гибели отца. Все думали, что это ребенок от меня и даже порицали нас за такую поспешность.
"Ну, куда же ты пойдешь? Посуди сам, что подумают о тебе водитель, подчиненные, командир? Нет, уж, отпусти машину и ... оставайся. Не бросай нас одних, прошу тебя . Ты обещал заботиться о нас - так заботься, если конечно не передумал." - Услышал я тихие слова.
- Не передумал. И никогда не передумаю. Слово офицера.
Я остался навсегда. Однако, проверяла жена мои чувства серьезно. Болезненно воспринимала мельчайшие, пусть незаметные со стороны шероховатости и неточности, несоответствия моего образа её стандартам. Подспудно выискивала фальшь в моем поведении, в отношении к ней и тебе. Но не нашла, поверила... Возможно не полюбила так горячо и беззаветно, первой девичьей любовью, как твоего отца, но сердцем я почувствовал и понял, что стала уважать и жалеть. ... Как обычная жена морского летчика любит, уважает и жалеет своего мужа, живет его устремлениями и чаяниями, радуется успехам экипажа по службе, страдает при неудачах, знает все о подчиненных и начальниках, не спит и волнуется во время полетов. Жена стала моим самым верным, самым надежным другом, самым близким человеком и оставалась им до конца.
- Будучи по натуре очень преданной и честной, после Победы мама старалась найти родителей твоего отца, чтобы показать ребенка, рассказать о гибели их сына, его победах, последнем бое. Она нашла их всех. Близких и дальних родственников. Чего это стоило, каких моральных сил - только Бог знает. Она разыскала их во рвах около Керчи. Вся большая семья, старики, дети, женщины оказались растреляны и завалены мерзлой землей в крымской степи. Там лежали все, за исключением молодых, да и не очень молодых мужчин, призванных или ушедших добровольно на войну. Следы одних из них затерялись в госпиталях, других - в помеченных значками на картах и полевых, торопливых кроках, братских, безымянных могилах. Могилах ухоженных и заброшенных, раскиданных от Сталинграда до Вены и Берлина, от Датских до Курильских островов. Все мужчины твоей семьи честно и храбро воевали, сынок. Так же как и отец. .... И погибли.
- Это была цена Победы, сын. Мы заплатили ее сполна и платим до сих пор. То, что я остался один, а она, молодая еще женщина, ушла от нас - это оттуда, с войны.
- Ты был мал и не помнишь как мы втроем ходили на могилу отца. Потом подоспел перевод в другой гарнизон. В пятьдесят первом, на короткое время, перед новым назначением наша семья вновь вернулась в заполярный город. Помнишь?
Смутное детское воспоминание выхватило из памяти деревянные заборы, следы осколков на кирпичных стенах, засыпанные воронки, трубы и мачты пароходов. Морские шинели знакомых. Здание школы, куда так и не довелось ходить. Маленький холмик над бухтой, к которому мама и отец клали цветы. Вот пожалуй и все.
- Все сказанное, правда, и я не стыжусь ее. Теперь, скажу тебе то, что говорить трудно и больно. ... Я до сих пор не уверен в своей правоте, но тогда взял на себя тяжесть принятого решения и убедил маму. Однако, прошу, пойми и прости нас....меня... Тянулось смутное, тяжелое, лихое время. Во время войны я летал и не боялся встретить врага, сразиться с ним, победить или умереть, хотя погибнуть вышло бы чертовски обидно и жалко. Страшно казалось потерять обретенное счастье, не увидеть долгожданой Победы. Вот и весь наличный страх. Не трусость. Так думали если не все, то многие, поверь мне. Это не поза. Если не так - ни черта бы мы не победили немцев.
- После войны, опять начали непонятно за что арестовывать по ночам людей , снова стали искать шпионов, вредителей. Мы вновь научились бояться. Постепенно из Армии и Флота принялись увольнять евреев, зажимать служебный рост остающихся в кадрах, посылать их на непристижные должности в тьмутараканью глушь. Поползли слухи о выселении всех поголовно евреев в Казахстан, на Колыму...
Я был и остаюсь офицером, но я обучен бороться с врагом, а не с тенью. ... Твой отец... евреей. Это не мешало воевать и погибнуть героем, погибнуть за Родину, за Сталина, за Партию, членом которой являлся. Родина - не защитила его семью и родных. Партия - собиралась, изгнать остатки соплеменников героя в дикие края, обречь на вымирание. Все знали фамилию и отчество твоего настоящего отца. Пока ты бегал дошкольником, никто не интересовался твоей фамилией и отчеством, но в тот год предстояло идти в первый класс. Случись что, никто не вспомнил бы, что ты сын моряка-героя, а мама его вдова. Твоё будущее, а значит и наше, стало неопределенным, опасным. Мучительно, долгими ночами на кухне, не зажигая света обсуждали мы с мамой положение, решали что делать, предпринять, как спасти тебя. Мама не еврейка, но за тобой пошла бы на край света, не оставила одного в несчастье, а я - никому не отдал вас обоих.
- Случай решил все. Наш полк переводили на Тихий Океан, где громыхала Корейская война, где требовался военный опыт и знания фронтовиков. Командование предложило мне принять новый, только формируемый полк морских торпедоносцев. Даже разрешили взять из старого полка лучшего, давнего друга, начальника штаба - Ивана Тимофеевича. Старого, крепкого закала человек, интеллигентный, честный и правдивый во всем, надежного товарища в бою, собранного и знающего офицера, ни разу не отвернувшего во время торпедной атаки, а это многого стоит. Помнишь его?
Зря спрашивал о Иване Тимофеевиче, отец. Помнил я его тогда, помню и сейчас, по прошествии стольких лет. Вижу светлое лицо, полное спокойного благородства и достоинства, а рядом, как всегда, его жену - директора школы, общественницу, знавшую все о всех, участвовавшую в делах мужа и, видимо всерьез, считавшую службу мужа общим семейным делом, а посему болевшую душей за подчиненных, помогавшую всем и о всех хлопотавшую. Попадавших в их дом офицеров, их жен и детей, Вера Ивановна потчевала фирменным блюдом, носившим иноземное замысловатое название "шарлотка". Мне тоже довелось и не раз, отведать пресловутой шарлотки. Пища сия мне ужас как не нравилась, а вот Веру Ивановну очень любил и уважал, хотя и побаивался. Была она представительная, дородная женщина с полными руками и гладко по-учительски зачесанными, волосами.
- Да, - Продолжил отец, - Иван Тимофеевич выходец из простого селянского рода, лишь после революции давшего стране военных и профессоров, исследователей-атомщиков и архитекторов, трудолюбивых крестьян и талантливых учителей. Человек чистой и светлой души, с руками крестьянина и лицом потомственного аристократа. Мы не говорили с ним о тебе, но он один из немногих знал, и что более важно, понимал все происходящее. Иван пришел к нам вечером, поцеловал руку жене, серьезно поздоровался с тобой, шестилетним, как со взрослым человеком, попросил у мамы разрешения закурить, а когда мы прошли на кухню и открыв форточку, стали дымить, то сам начал трудный разговор. Понимая какую ответсвенность берет на себя, чем ему, да и всем нам это может грозить, Иван Тимофеевич предложил следующий план. Простой и, как показала жизнь, надежный. Я подумал, все взвесил и согласился, но следовало узнать мнение мамы и мы попросили ее пройти к нам. Узнав в чем дело, она молча выслушала Ивана Тимофеевича, затем, немного подумав, решительно сказала, - "Видно судьба. Пусть будет так, как ты говоришь. Сын подростет, я сама все ему расскажу. Но ни документов, ни фотографий, ни вещей, что остались от отца, не уничтожу никогда.". Хранить такие реликвии стало опастно, но мы пошли на это.
- При переводе в новый полк Иван Тимофеевич выписал мне новые документы и внес в них сына. Передал маме подлинную справку о рождении, принесенную из госпиталя, благо по военному времени метрики у тебя не оказалось, и выписал заверенную полковой печатью новую справку, где стояли моя фамилия, отчество и национальность. Так твоим единственным отцом с этих пор стал я.
- Мы хотели раскрыть правду перед совершеннолетием и получением паспорта, но ты бредил летным училищем, мечтал стать летчиком, заболел небом, прыгал с парашютом, а отношение к евреям по прежнему в государстве оставалось, как сам знаешь, мягко говоря не очень хорошее. Сталин надолго привил стране и народу дурно пахнущий антисемитизм, как скрытый официальный так и явный бытовой. В партии и в государстве, да и у худшей части населения он нашел благодарных продолжателей сего подлого дела.
Отец задумался на минуту, затянулся папиросой и медленно, отчетливо выговаривая слова произнес. - Запомни, прошу тебя. Настоящий, порядочный русский или украинец, любой честный человек не может быть антисемитом. Мы всегда гордились твоим отцом, оплакивали его родных и, возможно допустили большую оплошность, не сообщив правду тебе - его сыну. Укрыли ее от тебя, или, скорее тебя от нее, в угоду воинской карьере, успеху. Теперь, твоя воля, твоя очередь принимать решение, но боюсь, что это поздно, да может быть, увы - и не нужно. Как не грустно, но приходится признать, что ничего изменить уже нельзя. Оставайся сынок тем, кто ты есть, продолжай жить и служить под тем именем, под которым тебя знают. Вот в коробке ордена, удостоверения, грамоты и другие документы отца, справки поселкового совета о гибели его семьи, похоронки, пришедшие на старый адрес во время и после войны. Фотографии. Это твое наследство, а как ты им распорядишься - решай сам.
Замолчав, отец ткнул погасшую папиросу в пепельницу, тяжело поднялся из-за стола и вышел, оставив меня наедине с целым ворохом мыслей и чувств, в совершенно растерзанном и ошеломленном состоянии духа. Я никогда не делил людей по национальностям, а лишь по человеческим и деловым качествам, на честных и прохиндеев, дураков и умных, трудолюбивых и лентяев, смелых и трусов. С другой стороны, всю жизнь совершенно естественно отождествлял себя с той общностью которая называлась русским, а точнее советским, народом и для меня это был не простой звук, не формальная фраза из газет. Нечто гараздо большее. Гордился я своим народом, гражданством великой державы, сломившей хребет гитлеровскому зверью, тем, что охраняю мир, поддерживаю своей службой стабильность на планете, что являюсь частью большой армейской семьи. Пусть семьи непростой, неоднородной, как наверное если не все, то большинство семей вообще. Семейства со своими уродами, выродками, это так, но верил и знал - большая часть армейского, летного братства - люди чести и долга.
Неожиданный оборот судьбы заставил всерьез задуматься. Действительно, среди сослуживцев "инвалидов пятого пункта" можно было пересчитать по пальцам. В основном, не учитывая забайкальского замполита, лица изначально интернационального, евреи оказывались приличными людьми высокой культуры, превосходными специалистами. Впервые осознав новые факты собственной биографии, задумался и неожиданно обнаружил странную закономерность - число сослуживцев-евреев постоянно уменьшалось с течением времени, причем обратно пропорционально расстоянию до Москвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
"Ну, вот пожалуй и все. Распологайтесь, а мне пора", - сказал ей.
Мне было очень неловко, раньше я всегда уходил спать в расположение своей эскадрильи, а теперь идти туда получалось явно не с руки. Ведь мне дали отпуск по рождению сына. Никто не знал, что мама уже носила тебя к моменту гибели отца. Все думали, что это ребенок от меня и даже порицали нас за такую поспешность.
"Ну, куда же ты пойдешь? Посуди сам, что подумают о тебе водитель, подчиненные, командир? Нет, уж, отпусти машину и ... оставайся. Не бросай нас одних, прошу тебя . Ты обещал заботиться о нас - так заботься, если конечно не передумал." - Услышал я тихие слова.
- Не передумал. И никогда не передумаю. Слово офицера.
Я остался навсегда. Однако, проверяла жена мои чувства серьезно. Болезненно воспринимала мельчайшие, пусть незаметные со стороны шероховатости и неточности, несоответствия моего образа её стандартам. Подспудно выискивала фальшь в моем поведении, в отношении к ней и тебе. Но не нашла, поверила... Возможно не полюбила так горячо и беззаветно, первой девичьей любовью, как твоего отца, но сердцем я почувствовал и понял, что стала уважать и жалеть. ... Как обычная жена морского летчика любит, уважает и жалеет своего мужа, живет его устремлениями и чаяниями, радуется успехам экипажа по службе, страдает при неудачах, знает все о подчиненных и начальниках, не спит и волнуется во время полетов. Жена стала моим самым верным, самым надежным другом, самым близким человеком и оставалась им до конца.
- Будучи по натуре очень преданной и честной, после Победы мама старалась найти родителей твоего отца, чтобы показать ребенка, рассказать о гибели их сына, его победах, последнем бое. Она нашла их всех. Близких и дальних родственников. Чего это стоило, каких моральных сил - только Бог знает. Она разыскала их во рвах около Керчи. Вся большая семья, старики, дети, женщины оказались растреляны и завалены мерзлой землей в крымской степи. Там лежали все, за исключением молодых, да и не очень молодых мужчин, призванных или ушедших добровольно на войну. Следы одних из них затерялись в госпиталях, других - в помеченных значками на картах и полевых, торопливых кроках, братских, безымянных могилах. Могилах ухоженных и заброшенных, раскиданных от Сталинграда до Вены и Берлина, от Датских до Курильских островов. Все мужчины твоей семьи честно и храбро воевали, сынок. Так же как и отец. .... И погибли.
- Это была цена Победы, сын. Мы заплатили ее сполна и платим до сих пор. То, что я остался один, а она, молодая еще женщина, ушла от нас - это оттуда, с войны.
- Ты был мал и не помнишь как мы втроем ходили на могилу отца. Потом подоспел перевод в другой гарнизон. В пятьдесят первом, на короткое время, перед новым назначением наша семья вновь вернулась в заполярный город. Помнишь?
Смутное детское воспоминание выхватило из памяти деревянные заборы, следы осколков на кирпичных стенах, засыпанные воронки, трубы и мачты пароходов. Морские шинели знакомых. Здание школы, куда так и не довелось ходить. Маленький холмик над бухтой, к которому мама и отец клали цветы. Вот пожалуй и все.
- Все сказанное, правда, и я не стыжусь ее. Теперь, скажу тебе то, что говорить трудно и больно. ... Я до сих пор не уверен в своей правоте, но тогда взял на себя тяжесть принятого решения и убедил маму. Однако, прошу, пойми и прости нас....меня... Тянулось смутное, тяжелое, лихое время. Во время войны я летал и не боялся встретить врага, сразиться с ним, победить или умереть, хотя погибнуть вышло бы чертовски обидно и жалко. Страшно казалось потерять обретенное счастье, не увидеть долгожданой Победы. Вот и весь наличный страх. Не трусость. Так думали если не все, то многие, поверь мне. Это не поза. Если не так - ни черта бы мы не победили немцев.
- После войны, опять начали непонятно за что арестовывать по ночам людей , снова стали искать шпионов, вредителей. Мы вновь научились бояться. Постепенно из Армии и Флота принялись увольнять евреев, зажимать служебный рост остающихся в кадрах, посылать их на непристижные должности в тьмутараканью глушь. Поползли слухи о выселении всех поголовно евреев в Казахстан, на Колыму...
Я был и остаюсь офицером, но я обучен бороться с врагом, а не с тенью. ... Твой отец... евреей. Это не мешало воевать и погибнуть героем, погибнуть за Родину, за Сталина, за Партию, членом которой являлся. Родина - не защитила его семью и родных. Партия - собиралась, изгнать остатки соплеменников героя в дикие края, обречь на вымирание. Все знали фамилию и отчество твоего настоящего отца. Пока ты бегал дошкольником, никто не интересовался твоей фамилией и отчеством, но в тот год предстояло идти в первый класс. Случись что, никто не вспомнил бы, что ты сын моряка-героя, а мама его вдова. Твоё будущее, а значит и наше, стало неопределенным, опасным. Мучительно, долгими ночами на кухне, не зажигая света обсуждали мы с мамой положение, решали что делать, предпринять, как спасти тебя. Мама не еврейка, но за тобой пошла бы на край света, не оставила одного в несчастье, а я - никому не отдал вас обоих.
- Случай решил все. Наш полк переводили на Тихий Океан, где громыхала Корейская война, где требовался военный опыт и знания фронтовиков. Командование предложило мне принять новый, только формируемый полк морских торпедоносцев. Даже разрешили взять из старого полка лучшего, давнего друга, начальника штаба - Ивана Тимофеевича. Старого, крепкого закала человек, интеллигентный, честный и правдивый во всем, надежного товарища в бою, собранного и знающего офицера, ни разу не отвернувшего во время торпедной атаки, а это многого стоит. Помнишь его?
Зря спрашивал о Иване Тимофеевиче, отец. Помнил я его тогда, помню и сейчас, по прошествии стольких лет. Вижу светлое лицо, полное спокойного благородства и достоинства, а рядом, как всегда, его жену - директора школы, общественницу, знавшую все о всех, участвовавшую в делах мужа и, видимо всерьез, считавшую службу мужа общим семейным делом, а посему болевшую душей за подчиненных, помогавшую всем и о всех хлопотавшую. Попадавших в их дом офицеров, их жен и детей, Вера Ивановна потчевала фирменным блюдом, носившим иноземное замысловатое название "шарлотка". Мне тоже довелось и не раз, отведать пресловутой шарлотки. Пища сия мне ужас как не нравилась, а вот Веру Ивановну очень любил и уважал, хотя и побаивался. Была она представительная, дородная женщина с полными руками и гладко по-учительски зачесанными, волосами.
- Да, - Продолжил отец, - Иван Тимофеевич выходец из простого селянского рода, лишь после революции давшего стране военных и профессоров, исследователей-атомщиков и архитекторов, трудолюбивых крестьян и талантливых учителей. Человек чистой и светлой души, с руками крестьянина и лицом потомственного аристократа. Мы не говорили с ним о тебе, но он один из немногих знал, и что более важно, понимал все происходящее. Иван пришел к нам вечером, поцеловал руку жене, серьезно поздоровался с тобой, шестилетним, как со взрослым человеком, попросил у мамы разрешения закурить, а когда мы прошли на кухню и открыв форточку, стали дымить, то сам начал трудный разговор. Понимая какую ответсвенность берет на себя, чем ему, да и всем нам это может грозить, Иван Тимофеевич предложил следующий план. Простой и, как показала жизнь, надежный. Я подумал, все взвесил и согласился, но следовало узнать мнение мамы и мы попросили ее пройти к нам. Узнав в чем дело, она молча выслушала Ивана Тимофеевича, затем, немного подумав, решительно сказала, - "Видно судьба. Пусть будет так, как ты говоришь. Сын подростет, я сама все ему расскажу. Но ни документов, ни фотографий, ни вещей, что остались от отца, не уничтожу никогда.". Хранить такие реликвии стало опастно, но мы пошли на это.
- При переводе в новый полк Иван Тимофеевич выписал мне новые документы и внес в них сына. Передал маме подлинную справку о рождении, принесенную из госпиталя, благо по военному времени метрики у тебя не оказалось, и выписал заверенную полковой печатью новую справку, где стояли моя фамилия, отчество и национальность. Так твоим единственным отцом с этих пор стал я.
- Мы хотели раскрыть правду перед совершеннолетием и получением паспорта, но ты бредил летным училищем, мечтал стать летчиком, заболел небом, прыгал с парашютом, а отношение к евреям по прежнему в государстве оставалось, как сам знаешь, мягко говоря не очень хорошее. Сталин надолго привил стране и народу дурно пахнущий антисемитизм, как скрытый официальный так и явный бытовой. В партии и в государстве, да и у худшей части населения он нашел благодарных продолжателей сего подлого дела.
Отец задумался на минуту, затянулся папиросой и медленно, отчетливо выговаривая слова произнес. - Запомни, прошу тебя. Настоящий, порядочный русский или украинец, любой честный человек не может быть антисемитом. Мы всегда гордились твоим отцом, оплакивали его родных и, возможно допустили большую оплошность, не сообщив правду тебе - его сыну. Укрыли ее от тебя, или, скорее тебя от нее, в угоду воинской карьере, успеху. Теперь, твоя воля, твоя очередь принимать решение, но боюсь, что это поздно, да может быть, увы - и не нужно. Как не грустно, но приходится признать, что ничего изменить уже нельзя. Оставайся сынок тем, кто ты есть, продолжай жить и служить под тем именем, под которым тебя знают. Вот в коробке ордена, удостоверения, грамоты и другие документы отца, справки поселкового совета о гибели его семьи, похоронки, пришедшие на старый адрес во время и после войны. Фотографии. Это твое наследство, а как ты им распорядишься - решай сам.
Замолчав, отец ткнул погасшую папиросу в пепельницу, тяжело поднялся из-за стола и вышел, оставив меня наедине с целым ворохом мыслей и чувств, в совершенно растерзанном и ошеломленном состоянии духа. Я никогда не делил людей по национальностям, а лишь по человеческим и деловым качествам, на честных и прохиндеев, дураков и умных, трудолюбивых и лентяев, смелых и трусов. С другой стороны, всю жизнь совершенно естественно отождествлял себя с той общностью которая называлась русским, а точнее советским, народом и для меня это был не простой звук, не формальная фраза из газет. Нечто гараздо большее. Гордился я своим народом, гражданством великой державы, сломившей хребет гитлеровскому зверью, тем, что охраняю мир, поддерживаю своей службой стабильность на планете, что являюсь частью большой армейской семьи. Пусть семьи непростой, неоднородной, как наверное если не все, то большинство семей вообще. Семейства со своими уродами, выродками, это так, но верил и знал - большая часть армейского, летного братства - люди чести и долга.
Неожиданный оборот судьбы заставил всерьез задуматься. Действительно, среди сослуживцев "инвалидов пятого пункта" можно было пересчитать по пальцам. В основном, не учитывая забайкальского замполита, лица изначально интернационального, евреи оказывались приличными людьми высокой культуры, превосходными специалистами. Впервые осознав новые факты собственной биографии, задумался и неожиданно обнаружил странную закономерность - число сослуживцев-евреев постоянно уменьшалось с течением времени, причем обратно пропорционально расстоянию до Москвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42