Жизнь действительно стала понемногу устаканиваться, я вновь поступил на очередную непыльную и денежную работу, встречал Катю из института, иногда по вечерам мы ездили в кафе, где очень даже премило проводили время.
Но если мне приставить нож к горлу и спросить: "О чем ты говорил с ней?" - я не отвечу ничего. Ей-богу, просто не помню. Три, четыре часа сливались в одно легкое и неощутимое мгновение. Мы разговаривали обо всем и одновременно ни о чем, но темы разговоров оказывались действительно общими и интересными нам обоим.
Что любопытно, я не чувствовал разницы в возрасте. То ли она взросла не по годам, то ли я до сих пор ребенок... Не знаю. Опять не знаю.
Я трогательно привыкал к ней, а она ко мне. Я выдумывал всякие маленькие и смешные сюрпризы, устраивая неожиданный поход в какой-нибудь потрясающий своей экстравагантностью клуб или даря смешную безделушку типа игрушечного котенка. Она восторженно смеялась. Я тоже восторгался... Ею. Мне кажется, если бы она вдруг попросила достать луну с неба, я бы вывернулся наизнанку, лишь бы только сделать это.
Но... Тише едешь - дольше будешь. Я не форсировал события в своем стремлении захватить ее сердце. А поэтому вы, надеюсь, поймете мое изумление и мгновенное троекратное учащение пульса, когда Катя, прощаясь со мной у двери своей квартиры, неожиданно поцеловала меня прямо в губы.
Обалдевшим и ослабевшим от такого счастья придурком я вывалился из подъезда, когда нечто злое и быстрое разрезало воздух надо мной, хлопнув сухим треском о подъездную дверь. Я мигом упал на землю и перекатился под скамейку, по ходу пьесы пытаясь вычислить траекторию выстрела.
Стрелок промахнулся. В тот момент, когда он нажимал на спусковой крючок, у меня выпала зажигалка, и я наклонился за ней. Повезло. Сам удивляюсь, насколько хладнокровно говорю: "Повезло". Вместо того чтобы продырявить мне шкуру под левым соском, девятиграммовый кусочек раскаленного металла сумел лишь только испакостить дверь.
Траектория не вычислялась. Я осторожно переполз под кусты акации, потом под заросший неизвестным, но крайне колючим дерьмом заборчик и потихонечку слинял с линии огня. Кто, что, зачем, откуда - невелика загадка. Я сразу догадался, с какой стороны дует ветер. А поэтому немедленно поймал тачку и направился в один из самых обыкновенных спальных районов, к одной из самых обыкновенных серых девятиэтажек.
В моем кармане уже не первый год грелся ключ от подвала этого серого дома. Расплатившись с водилой, я извлек на свет божий тот самый, заветный, ключ.
Слава богу, замок тот же и на месте. Я спускаюсь в подвал, источающий водопроводную гниль и вонь линялых кошек. За почти забытым углом нахожу лопату и начинаю копаться в песке.
Спустя минут десять интенсивного физического труда лопата стучит о нечто деревянное. Я осторожно разгребаю слежавшийся сырой песок и обнаруживаю то, что сам сюда и запрятал.
Длинный деревянный ящик армейского образца, когда-то в нем хранился гранатомет. Я отдираю лезвием лопаты наглухо приколоченную крышку и вижу своих старых промасленных друзей.
Короткий "Калашников", пара гранат наступательного назначения, "Макаров", "ТТ", глушители к ним и вполне приличное количество боеприпасов ко всему арсеналу. На самом дне ящика хранилась еще одна крайне полезная фишка бронежилет.
Я немедленно надел бронежилет под куртку и проверил сохранность вооружения. Время не властно над вечными ценностями, особенно когда они хранятся в оружейной смазке. Да и вообще железо гораздо чаще оказывается крепче людей.
В банду Паритова я был взят не за красивые глаза. Красоту оных, конечно, не отнять, но имелась одна причина, вернее предмет, в котором я разбирался досконально. Оружие. Еще в армии я влюбился в него сразу и навсегда. Ощутив эту холодную серьезную тяжесть в своих руках, я понял, что это мое. Мое! Волнение, которое я испытал, впервые взяв в руки автомат, быть может, сравнимо лишь с трепетом безнадежно влюбленного юноши перед первым свиданием с предметом своего обожания. Идеальная законченность форм, линий, пружинистое движение затвора, маслянистая дружность патронов в магазине - все это вкупе производило поистине невероятное впечатление.
А сам факт свершения выстрела! Когда автомат непокорно-упруго бьется в твоих руках, выбрасывая опасные граммы свинца в сочетании с облаком сгорающих пороховых газов... Фантастика!
Уже сама опасность оружия внушала мне как владельцу смертоносного чуда уважение и трепет. "Черт возьми, - взволнованно думал я. - Я держу в своих руках не просто автомат, а чью-то жизнь, которую могу забрать в любой момент".
Я чувствовал оружие, как опытный муж чувствует настроение жены, всегда зная, когда именно нажать на спусковой крючок, безошибочно улавливая момент, когда цель оказывалась в зоне поражения.
Мое самозабвенное увлечение не могло пройти незамеченным мимо офицерского состава, а точнее, мимо ротного, старшего лейтенанта Ефремова.
Лейтенант Ефремов был странный тип и живая легенда. Ходили слухи, что он пошел в армию добровольно уже будучи подающим немалые надежды аспирантом какого-то крутющего вуза.
Как-то на стрельбище ротный неслышно подошел сзади и долго стоял, наблюдая за результатами. Меня всегда бесило, когда за спиной кто-то находился, а поэтому тут же прекратил стрельбу и обернулся.
Понимающе улыбнувшись одними уголками губ, Ефремов спросил:
- Стрелять любишь?
- Угу, - согласился я.
- А ведь ты должен не просто стрелять, сынок! Ты должен стрелять, чтобы убить. Убить врага или того, кого считаешь своим врагом. Вбей себе в башку, что он чужой, он просто мишень, цель, а иначе ты не сможешь сделать это. Если ты это не сделаешь, то он такого шанса не упустит. Если ты подаришь ему этот шанс, он отплатит тебе поездкой домой. Только вот поедешь ты к маме в цинке, грузом "двести". А она будет писать в бригаду письма с глупыми вопросами, почему дескать, ротный Ефремов не сберег ее сына.
- Но мы-то не на войне, - посмел я напомнить лейтенанту. И зря, потому что лицо Ефремова сразу исказилось психованной судорогой:
- Ты уверен? Тогда какого хрена ты здесь?
Я молчал.
- Мы всегда на войне, сынок. Всегда. Даже если ты сейчас чудесным образом окажешься в Кисловодске, в горячей ванне с грудастой красоткой. Я знаю вас лучше, чем вы сами себя. Мы псы войны и не можем жить как-то иначе. Кому-то это дано, кому-то нет... А ты такой. Такой, как я, как те, кто непонятно за что и зачем гибнет где-то...
- Как за что? - неуверенно вякнул я. - За Родину...
- Ты дурак! - лейтенант быстро оглянулся по сторонам и понизил голос до полной конспиративности. - Какую еще Родину, придурок? Ты должен воевать за себя, чтобы уцелеть и выжить - вот и все дела!
Ефремов выпрямился и сказал уже громко и непререкаемо уверенно:
- А стреляешь ты пока неважно... Хотя любишь, не спорю, не спорю.
Я был несколько обескуражен. К этому моменту у меня сложилось достаточно высокое мнение о собственных стрелковых способностях, а тут услышать такое...
Он словно проглотил язык.
- Представь, что перед тобой твоя цель, и от одного удачного попадания зависит все твое будущее. Если ты этого не поймешь, тебя легче будет убить сейчас, чем брать с собой, а потом вытаскивать тебя на себе под огнем, врубаешься?
- Врубаюсь.
- Молодец. Кто и что твой бог? Отвечу сразу: твоя винтовка и твой второй выстрел.
- Почему второй?
- Потому что для первого удачного выстрела нужно родиться с затвором в зубах. Так что если после первого выстрела цель присядет, это уже неплохо. В зависимости от его опыта и психики то оцепенение, в которое ты его вводишь своим первым неудачным выстрелом, длится около пяти-шести секунд. Но второй раз нужно обязательно попасть. Это не так уж трудно: на его грудь легко ложится круг радиусом в десять сантиметров -это гораздо больше разброса твоей винтовки на пусть даже приличной дистанции. На этом рубеже тебя может достать только такой же стрелок, как ты. Твоя пуля при удачном попадании обычно разворачивается и летит задницей вперед, разрывая ткани. Но в глубине организма она теряет свою силу, передавая ее телу уже мертвого от страха духа. Разрыв тканей - сильнейший. Причем при прохождении через сплошные органы - легкие или печень она разрушает их полностью. Так что твоя задача - просто попасть. Представь, что с интервалом в две секунды в духа попадают две-три такие пули, они так раскачают его дерьмо, что оно само разорвет тело изнутри! Поэтому запомни, сынок: первое - прицельная планка обычно мечется на цели - это нормально, но колебания должны снижаться за несколько мгновений до выстрела. Второе: устойчивое положение винтовки, возможность ее перемещения при наводке и удобство самой наводки обеспечат принятое тобой положение для стрельбы. Есть еще одна проблема - отдача. Удерживай ее. За счет правильного положения и снижения колебаний ты сможешь увеличить точность прицеливания в шесть раз при стрельбе из положения лежа или сидя. Так что у тебя есть вариант уехать домой героем, сынок! А для этого тебе потребуется умение воевать и желание выжить. Все!
Я недоуменно смотрел на него. Что он несет? Ша! Никто никуда не ехал! Лейтенант понял мой взгляд и ответно усмехнулся:
- Да, забыл сказать еще об одном. Никогда не жалей себя. Других - можно, себя - никогда... Смотри.
Он достал тяжелый армейский нож и мгновенно, без доли волнения и раздумий воткнул кончик лезвия себе в бедро. Неглубоко, но тем не менее все же воткнул, воткнул да еще и повернул...
Меня чуть не вывернуло наизнанку от зрелища развороченного человеческого мяса и крови. А Ефремов лишь снисходительно улыбался:
- Привыкай, сынок. Пойми, если ты не всадишь пули в противника в течение первых десяти секунд, ты вообще не сможешь в него выстрелить. А я хочу в тебя верить. Нас обоих ждут дома, - лейтенант ободряюще похлопал меня по плечу.
"Во псих!" - подумал тогда я. Лишь спустя годы выяснится, что старший лейтенант Ефремов окажется гораздо менее сдвинутым, чем я сам, в ином случае я бы не стал работать на Гошу.
Бизнес Гоши Паритова был прост и многообещающе вековечен: рэкет, проститутки, алкоголь и наркотики. Но Гоша был еще дьявольски умен. Срубленную криминалом капусту он крайне удачно запускал в легальный оборот торговых и производственных предприятий, праведным путем приумножая неправедно добытое... Проще говоря, бабки делали еще большие бабки. И все абсолютно законно.
Баксы, бабки, тугрики, юани... Сколько их надо человеку для полного счастья? Изберите любого отдельно взятого индивидуума, задайте ему этот вопрос и сами убедитесь, как будут расти его аппетиты, по мере продолжительности размышления.
Человеческая натура отличается сверхъестественной жадностью и неуемной страстью к пресыщению. Мера? Что такое мера? Человечество всегда жрет все подряд, до отказа, пока запредельно набитый желудок не откажется переваривать сожранное.
Эту фишку я просек быстро. А поэтому не стал светиться в учредительных документах подзащитных контор, а наоборот, старался под всевозможными предлогами увиливать от участия в наиболее кровавых операциях. Гоша это заметил:
- Слышь, оружейник... Халявишь!
- Кто? Я? - как мог преданнее возмутился я. - Да я, блин, за всю нашу бригаду один всех порву!
- Ну, ну... - недоверчиво хмыкнул Гоша.
Да уж. У Гоши Паритова работа была такая - никому не верить. Абсолютно никому. И я учился этой необычной специальности исправно и прилежно, пока не выучился... Глава 7. "Стреляли..." (часть вторая)
Я направился прямиком к месье Соколову. Один, без сопровождения и посредников. Сейчас я нахмурен и суров: предстояла решающая раздача карт в партии.
По донесениям уличной разведки, в настоящий момент Владимир Евгеньевич весьма плодотворно справлял поминки по моей несостоявшейся гибели в отдельном кабинете одного из третьеразрядных кабаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Но если мне приставить нож к горлу и спросить: "О чем ты говорил с ней?" - я не отвечу ничего. Ей-богу, просто не помню. Три, четыре часа сливались в одно легкое и неощутимое мгновение. Мы разговаривали обо всем и одновременно ни о чем, но темы разговоров оказывались действительно общими и интересными нам обоим.
Что любопытно, я не чувствовал разницы в возрасте. То ли она взросла не по годам, то ли я до сих пор ребенок... Не знаю. Опять не знаю.
Я трогательно привыкал к ней, а она ко мне. Я выдумывал всякие маленькие и смешные сюрпризы, устраивая неожиданный поход в какой-нибудь потрясающий своей экстравагантностью клуб или даря смешную безделушку типа игрушечного котенка. Она восторженно смеялась. Я тоже восторгался... Ею. Мне кажется, если бы она вдруг попросила достать луну с неба, я бы вывернулся наизнанку, лишь бы только сделать это.
Но... Тише едешь - дольше будешь. Я не форсировал события в своем стремлении захватить ее сердце. А поэтому вы, надеюсь, поймете мое изумление и мгновенное троекратное учащение пульса, когда Катя, прощаясь со мной у двери своей квартиры, неожиданно поцеловала меня прямо в губы.
Обалдевшим и ослабевшим от такого счастья придурком я вывалился из подъезда, когда нечто злое и быстрое разрезало воздух надо мной, хлопнув сухим треском о подъездную дверь. Я мигом упал на землю и перекатился под скамейку, по ходу пьесы пытаясь вычислить траекторию выстрела.
Стрелок промахнулся. В тот момент, когда он нажимал на спусковой крючок, у меня выпала зажигалка, и я наклонился за ней. Повезло. Сам удивляюсь, насколько хладнокровно говорю: "Повезло". Вместо того чтобы продырявить мне шкуру под левым соском, девятиграммовый кусочек раскаленного металла сумел лишь только испакостить дверь.
Траектория не вычислялась. Я осторожно переполз под кусты акации, потом под заросший неизвестным, но крайне колючим дерьмом заборчик и потихонечку слинял с линии огня. Кто, что, зачем, откуда - невелика загадка. Я сразу догадался, с какой стороны дует ветер. А поэтому немедленно поймал тачку и направился в один из самых обыкновенных спальных районов, к одной из самых обыкновенных серых девятиэтажек.
В моем кармане уже не первый год грелся ключ от подвала этого серого дома. Расплатившись с водилой, я извлек на свет божий тот самый, заветный, ключ.
Слава богу, замок тот же и на месте. Я спускаюсь в подвал, источающий водопроводную гниль и вонь линялых кошек. За почти забытым углом нахожу лопату и начинаю копаться в песке.
Спустя минут десять интенсивного физического труда лопата стучит о нечто деревянное. Я осторожно разгребаю слежавшийся сырой песок и обнаруживаю то, что сам сюда и запрятал.
Длинный деревянный ящик армейского образца, когда-то в нем хранился гранатомет. Я отдираю лезвием лопаты наглухо приколоченную крышку и вижу своих старых промасленных друзей.
Короткий "Калашников", пара гранат наступательного назначения, "Макаров", "ТТ", глушители к ним и вполне приличное количество боеприпасов ко всему арсеналу. На самом дне ящика хранилась еще одна крайне полезная фишка бронежилет.
Я немедленно надел бронежилет под куртку и проверил сохранность вооружения. Время не властно над вечными ценностями, особенно когда они хранятся в оружейной смазке. Да и вообще железо гораздо чаще оказывается крепче людей.
В банду Паритова я был взят не за красивые глаза. Красоту оных, конечно, не отнять, но имелась одна причина, вернее предмет, в котором я разбирался досконально. Оружие. Еще в армии я влюбился в него сразу и навсегда. Ощутив эту холодную серьезную тяжесть в своих руках, я понял, что это мое. Мое! Волнение, которое я испытал, впервые взяв в руки автомат, быть может, сравнимо лишь с трепетом безнадежно влюбленного юноши перед первым свиданием с предметом своего обожания. Идеальная законченность форм, линий, пружинистое движение затвора, маслянистая дружность патронов в магазине - все это вкупе производило поистине невероятное впечатление.
А сам факт свершения выстрела! Когда автомат непокорно-упруго бьется в твоих руках, выбрасывая опасные граммы свинца в сочетании с облаком сгорающих пороховых газов... Фантастика!
Уже сама опасность оружия внушала мне как владельцу смертоносного чуда уважение и трепет. "Черт возьми, - взволнованно думал я. - Я держу в своих руках не просто автомат, а чью-то жизнь, которую могу забрать в любой момент".
Я чувствовал оружие, как опытный муж чувствует настроение жены, всегда зная, когда именно нажать на спусковой крючок, безошибочно улавливая момент, когда цель оказывалась в зоне поражения.
Мое самозабвенное увлечение не могло пройти незамеченным мимо офицерского состава, а точнее, мимо ротного, старшего лейтенанта Ефремова.
Лейтенант Ефремов был странный тип и живая легенда. Ходили слухи, что он пошел в армию добровольно уже будучи подающим немалые надежды аспирантом какого-то крутющего вуза.
Как-то на стрельбище ротный неслышно подошел сзади и долго стоял, наблюдая за результатами. Меня всегда бесило, когда за спиной кто-то находился, а поэтому тут же прекратил стрельбу и обернулся.
Понимающе улыбнувшись одними уголками губ, Ефремов спросил:
- Стрелять любишь?
- Угу, - согласился я.
- А ведь ты должен не просто стрелять, сынок! Ты должен стрелять, чтобы убить. Убить врага или того, кого считаешь своим врагом. Вбей себе в башку, что он чужой, он просто мишень, цель, а иначе ты не сможешь сделать это. Если ты это не сделаешь, то он такого шанса не упустит. Если ты подаришь ему этот шанс, он отплатит тебе поездкой домой. Только вот поедешь ты к маме в цинке, грузом "двести". А она будет писать в бригаду письма с глупыми вопросами, почему дескать, ротный Ефремов не сберег ее сына.
- Но мы-то не на войне, - посмел я напомнить лейтенанту. И зря, потому что лицо Ефремова сразу исказилось психованной судорогой:
- Ты уверен? Тогда какого хрена ты здесь?
Я молчал.
- Мы всегда на войне, сынок. Всегда. Даже если ты сейчас чудесным образом окажешься в Кисловодске, в горячей ванне с грудастой красоткой. Я знаю вас лучше, чем вы сами себя. Мы псы войны и не можем жить как-то иначе. Кому-то это дано, кому-то нет... А ты такой. Такой, как я, как те, кто непонятно за что и зачем гибнет где-то...
- Как за что? - неуверенно вякнул я. - За Родину...
- Ты дурак! - лейтенант быстро оглянулся по сторонам и понизил голос до полной конспиративности. - Какую еще Родину, придурок? Ты должен воевать за себя, чтобы уцелеть и выжить - вот и все дела!
Ефремов выпрямился и сказал уже громко и непререкаемо уверенно:
- А стреляешь ты пока неважно... Хотя любишь, не спорю, не спорю.
Я был несколько обескуражен. К этому моменту у меня сложилось достаточно высокое мнение о собственных стрелковых способностях, а тут услышать такое...
Он словно проглотил язык.
- Представь, что перед тобой твоя цель, и от одного удачного попадания зависит все твое будущее. Если ты этого не поймешь, тебя легче будет убить сейчас, чем брать с собой, а потом вытаскивать тебя на себе под огнем, врубаешься?
- Врубаюсь.
- Молодец. Кто и что твой бог? Отвечу сразу: твоя винтовка и твой второй выстрел.
- Почему второй?
- Потому что для первого удачного выстрела нужно родиться с затвором в зубах. Так что если после первого выстрела цель присядет, это уже неплохо. В зависимости от его опыта и психики то оцепенение, в которое ты его вводишь своим первым неудачным выстрелом, длится около пяти-шести секунд. Но второй раз нужно обязательно попасть. Это не так уж трудно: на его грудь легко ложится круг радиусом в десять сантиметров -это гораздо больше разброса твоей винтовки на пусть даже приличной дистанции. На этом рубеже тебя может достать только такой же стрелок, как ты. Твоя пуля при удачном попадании обычно разворачивается и летит задницей вперед, разрывая ткани. Но в глубине организма она теряет свою силу, передавая ее телу уже мертвого от страха духа. Разрыв тканей - сильнейший. Причем при прохождении через сплошные органы - легкие или печень она разрушает их полностью. Так что твоя задача - просто попасть. Представь, что с интервалом в две секунды в духа попадают две-три такие пули, они так раскачают его дерьмо, что оно само разорвет тело изнутри! Поэтому запомни, сынок: первое - прицельная планка обычно мечется на цели - это нормально, но колебания должны снижаться за несколько мгновений до выстрела. Второе: устойчивое положение винтовки, возможность ее перемещения при наводке и удобство самой наводки обеспечат принятое тобой положение для стрельбы. Есть еще одна проблема - отдача. Удерживай ее. За счет правильного положения и снижения колебаний ты сможешь увеличить точность прицеливания в шесть раз при стрельбе из положения лежа или сидя. Так что у тебя есть вариант уехать домой героем, сынок! А для этого тебе потребуется умение воевать и желание выжить. Все!
Я недоуменно смотрел на него. Что он несет? Ша! Никто никуда не ехал! Лейтенант понял мой взгляд и ответно усмехнулся:
- Да, забыл сказать еще об одном. Никогда не жалей себя. Других - можно, себя - никогда... Смотри.
Он достал тяжелый армейский нож и мгновенно, без доли волнения и раздумий воткнул кончик лезвия себе в бедро. Неглубоко, но тем не менее все же воткнул, воткнул да еще и повернул...
Меня чуть не вывернуло наизнанку от зрелища развороченного человеческого мяса и крови. А Ефремов лишь снисходительно улыбался:
- Привыкай, сынок. Пойми, если ты не всадишь пули в противника в течение первых десяти секунд, ты вообще не сможешь в него выстрелить. А я хочу в тебя верить. Нас обоих ждут дома, - лейтенант ободряюще похлопал меня по плечу.
"Во псих!" - подумал тогда я. Лишь спустя годы выяснится, что старший лейтенант Ефремов окажется гораздо менее сдвинутым, чем я сам, в ином случае я бы не стал работать на Гошу.
Бизнес Гоши Паритова был прост и многообещающе вековечен: рэкет, проститутки, алкоголь и наркотики. Но Гоша был еще дьявольски умен. Срубленную криминалом капусту он крайне удачно запускал в легальный оборот торговых и производственных предприятий, праведным путем приумножая неправедно добытое... Проще говоря, бабки делали еще большие бабки. И все абсолютно законно.
Баксы, бабки, тугрики, юани... Сколько их надо человеку для полного счастья? Изберите любого отдельно взятого индивидуума, задайте ему этот вопрос и сами убедитесь, как будут расти его аппетиты, по мере продолжительности размышления.
Человеческая натура отличается сверхъестественной жадностью и неуемной страстью к пресыщению. Мера? Что такое мера? Человечество всегда жрет все подряд, до отказа, пока запредельно набитый желудок не откажется переваривать сожранное.
Эту фишку я просек быстро. А поэтому не стал светиться в учредительных документах подзащитных контор, а наоборот, старался под всевозможными предлогами увиливать от участия в наиболее кровавых операциях. Гоша это заметил:
- Слышь, оружейник... Халявишь!
- Кто? Я? - как мог преданнее возмутился я. - Да я, блин, за всю нашу бригаду один всех порву!
- Ну, ну... - недоверчиво хмыкнул Гоша.
Да уж. У Гоши Паритова работа была такая - никому не верить. Абсолютно никому. И я учился этой необычной специальности исправно и прилежно, пока не выучился... Глава 7. "Стреляли..." (часть вторая)
Я направился прямиком к месье Соколову. Один, без сопровождения и посредников. Сейчас я нахмурен и суров: предстояла решающая раздача карт в партии.
По донесениям уличной разведки, в настоящий момент Владимир Евгеньевич весьма плодотворно справлял поминки по моей несостоявшейся гибели в отдельном кабинете одного из третьеразрядных кабаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19