Бык на входе меня узнал сразу. А узнав, не стал портить себе день внеплановым фонарем под глаз. Сиживали мы тут когда-то с Гошей, сиживали... Эх, все-таки веселые были времена!
Я уже поднимался по лестнице, ведущей к кабинетам на втором этаже, когда бычок окликнул меня:
- Извините...
Я не остановился, но значительно сдержал шаг:
- Чего тебе?
- Вы уж, пожалуйста, поаккуратней там, с мебелями...
Я понимающе усмехнулся:
- Не боись, Коля! Мебель будет в полном порядке.
Коля-бык вздыхает и улыбается. Хороший парень. Нормальный такой, хороший парень. Помнит меня. И я его - тоже.
Я вхожу на этаж. Тут полумрачно темно, но из-под проема одной из дверей пробивается слабая, как надежда, полоска света. На всякий случай достав "Макаров", я сильным пинком открываю дверь. А открыв дверь, незамедлительно открываю и рот.
Удивительное дело! Он ждал меня. Ей-богу, ждал! Стол сервирован на двоих, но он не прикоснулся ни к рюмке, ни к блюдам, ожидая кого-то. И теперь совершенно очевидно: меня.
Он смотрит на меня, мой пистолет, вздыхает и грустно улыбается:
- Присаживайся... Посидим, выпьем, поговорим...
Я сажусь за стол и демонстративно осторожничаю, укладываю оружие справа и как бы невзначай распахиваю куртку. Владимир Евгеньевич с интересом разглядывает мою амуницию.
- А я знал, что ты придешь, - самоуверенно заявляет он.
- Откуда? - спрашиваю я, передвигая поближе всевозможные ассорти из салатов.
Владимир Евгеньевич задумчиво улыбается и крайне беспардонно обходит мой вопрос стороной:
- Ты знаешь, я сегодня встречался с Катей, говорил с ней...
- О чем? - зло обрываю его. - Как ты меня не ухлопал?
- Не злись. Ну не ухлопал же? А мне только на днях гипс сняли. Так что мы квиты.
Я дернул подряд две дозы "Мартини Бьянко", приправил итальянскую кислятину салатной катавасией и продолжил столь необычно начатую тему:
- Так о чем ты с ней говорил?
Он опять улыбается:
- Да знаешь... Ни о чем. О погоде, о природе... Но я кое-что понял. А когда понял, сразу успокоился.
- И что ты понял?
Владимир Евгеньевич с трудом прикуривает сигарету. Пальцы его дрожат.
- Да не нужны мы ей. Ни ты, ни я. Она ищет что-то другое, но... Самое обидное, знаешь что?
Он бесит этими томительными паузами, и я начинаю заводиться:
- Да что, в конце концов!
Его губы кривятся, обнажая ровные, холеные зубы, но все же нервно и зло выплясывают безумный танец не менее безумных слов:
- Она найдет. Обязательно найдет...
Он плачет. Плачет беззвучно и скупо, окурок догорает в его руке, обжигая кожу, но он даже не обращает на него внимания...
Молчу. Я понимаю, насколько я глуп и нелеп в этой ситуации, обряженный в бронежилет, с оружием наготове... Клоун. От кого обороняться? От него? От себя?
Я почти стыдливо убрал пистолет в кобуру. Пора уходить. Владимир Евгеньевич сидит, обхватив голову руками, и что-то пристально разглядывает в кальмарах.
Я уже было открыл дверь, но обернулся:
- Слушай, Володя...
Он поднимает покрасневшие от слез глаза.
- Ты заказал стрелка, чтобы меня убить или просто попугать?
Ответ следует мгновенно:
- Убить.
Я закрыл дверь. Вот сейчас он мне нравился. Молодец! Мужик! Хотя бы уже в том, что прямо и честно сумел показать себя в этакой хитрой ситуации, найдя в себе мужество подарить мне самый натуральный карт-бланш.
Вроде бы и победа, но радости я отчего-то не испытывал. Отчего? Наверное, оттого, что датые речи Владимира Евгеньевича оказались немного созвучны моим собственным мыслям... На тему любви и ощущения пребывания в таковой. Есть ли она... Нет ли... Кто знает, кто докажет?
Лично я не собирался никому ничего доказывать. Доказал уж разок, хватит. Еще сопливым, хотя и мордатым пацаном. Что двигало тогда мной, я и сам толком не понимал. Возможно, лавры Александра Матросова не давали покоя, а может, издержки воспитания на искренней вере в высокие идеалы и светлые цели причудливо переплелись с подленьким чувством честолюбия, подсказывавшего, что и как будет нужнее в дальнейшей жизни и будущей карьере... Наверное, все это вместе и подвигло меня на решительный поступок, никак не укладывавшийся в голове моей бедной родительницы.
Когда я впервые публично обнародовал свое решение, маму чуть было не хватил инфаркт, а папу - инсульт.
- Сынок, - жалостливо спрашивали они. - Ты хочешь нашей смерти?
- Нет, не хочу, - честно отвечал я, завершая свое сотое отжимание на отбитых костяшках кулаков.
За три месяца до призыва я стал методично осаждать кабинет военкома. Осада велась по всем правилам военной науки. Под всевозможными предлогами я отпрашивался из школы, с восьми утра занимая пост у двери кабинета.
Военком понемногу начинал меня ненавидеть:
- Чего тебе еще от меня надо?
-Хочу в десант! - до безобразия однотипно отвечал я, а военком мгновенно свирепел:
- Да сколько можно повторять одно и то же! Ты медкомиссию прошел?
- Прошел.
- Ну и как?
- Все нормально.
-Так какого... - он едва сдерживался, - тебе еще надо?!
- Дайте письмо, направление или еще что-нибудь в этом роде - словом, похлопочите!
На этом месте он обычно разъяренно хрипел, круто разворачивался и удалялся в свое военкомовское логово. Я тоже уходил, но в отличие от военкома, полный сознания выполненного долга.
Я рассуждал так: вода точит камень, а военкома - его собственная армейская дурость, а когда я отвечу на эту дурость еще более твердолобой, я выиграю.
Прошло чуть больше месяца, и мой нехитрый план, действительно, сработал. Внеплановой повесткой я был вызван в военкомат, где в торжественной обстановке бог знает из какой норы выкопанный военкомовский ветеран по бумажке зачитал радостную весть. Весть заключалась в том, что юноша, то есть я, вернет всевозможные долги Родине не на каких-нибудь стройках генеральских дач, а именно в спецназе внутренних войск. Крепко пожав вялую доисторическую руку ветерана, я хриплым от волнения голосом искренне поблагодарил его.
Уже сидя в плацкартном вагоне среди себе подобных, угловатых, но крепко сбитых природой товарищей по будущей службе, я все еще тупо улыбался, не веря до конца своему счастью.
Краповые береты! Легендарный спецназ, я буду там служить и получу тот самый, знаменитый, берет!
Задремывая под монотонный стук колес, я предавался мечтам и иллюзиям, где был суровым спецназовцем, с разрисованной маскировочной краской физиономией, весь увешанный гранатами, с автоматом наперевес...
Иллюзии исчезли, впрямую соприкоснувшись с реальным армейским бытом. Соприкосновение происходило в казарме, аккурат после отбоя. Трое бравых дедов-сержантов выстроили нас, угловатых новобранцев в необмятой, омерзительно пахнущей химчисткой форме, вдоль ряда двухъярусных коек для введения в реальный курс молодого бойца.
- Короче, салаги, - начал держать тронную речь один из дембелей. - Слушать сюда и запоминать. Вы сейчас в армии, а значит, будете жить по ее законам. Порядок такой: во всем слушаться старших, и не только по званию. Если я говорю: идти драить сортир зубной щеткой - значит, надо идти и драить. Если дедушка часа в три ночи захотел хлебнуть пивка - умри, но достань. И вообще слово деда закон, и не хрен спорить.
Дедуля выбрал самых борзых с виду новобранцев и немедленно перепоручил юные души воспитанию своих товарищей. Незрелые души долго хрипели и стонали, созревая до нужной политической кондиции под профессиональными ударами в неслабые грудные клетки.
Сержант радостно улыбался. В этот момент он был счастлив, по-настоящему счастлив, как может быть счастлива амеба, только что поглотившая своего ближнего. Показательная экзекуция закончилась напут-ственным словом этого законченного дедушки:
- Вот такая у нас кухня, салаги. Полгода летаем, как цуцики, потом понемногу заставляем летать других, а кто самый умный... Тот сам дурак.
Изумительная по своей краткости и глубине интеллекта речь была окончена парой нецензурных эпитетов, сопровождавших команду разойтись. "Добро пожаловать в армию!" - подумал тогда я, укладываясь под колючее армейское одеяло.
Но в общем-то все оказалось не так уж плохо, как пророчила моя бедная мамочка. Обычная армейская рутина: строевая, физподготовка, огневая, подворотнички (ненавидел), рукопашка, полоса препятствий, кроссы, наряды. Но иногда казалось, что некие злодеи в офицерских погонах специально выдумывают самые разнообразные ужасы, лишь бы свести молодых бойцов в могилу.
А чего, например, стоит изобретение неизвестного садиста из продовольственной службы! Оказывается, солдата для поддержания боевого духа можно и нужно кормить таинственным порошком, разведенным кипятком. После долгих расспросов знающих людей я выяснил, что этот омерзительный порошок не что иное как высушенная и перетертая в пыль картошка. Право, очень экономно!
Но были и удовольствия, своеобразные и простые. Выклянчить у повара лишнюю пайку масла - это считалось высшим достижением изворотливости и армейской смекалки. Увильнуть от наряда, удачно затариться в ларьке - вот слагаемые нехитрого солдатского счастья.
Да, дела... Вот были времена, нравы и все этакое такое...
Я только было собрался сесть в машину, как за спиной раздался чей-то негромкий и уверенный голос, вроде бы даже чем-то знакомый:
- Слышь, друг! Тормозни...
Я вздрогнул и незаметно ухватился за теплую рукоятку пистолета...
Самое простое - взять человека в спину. И если я сейчас был под прицелом, но жив - убивать меня вряд ли собирались. Тем не менее я очень медленно повернулся, а увидев обладателя голоса, сразу обмяк и повеселел. Рыжий, старина Рыжий, как я его давно не видел! Мы тепло приветствовали друг друга, даже обнялись, профессионально незаметно обнаружив друг у друга оружие. Посыпались уместные для такого случая вопросы: "Ты как? Ты где? Как вообще?"
Его никто никогда не звал по имени. "Рыжий" - и все дела. Основная ударная сила банды, знавшая немеряный толк в использовании клюшек и утюгов, нынче приобрела отменно респектабельный вид: отличный костюм, огромный перстень на руке, в ней же неизменный атрибут "нового русского" - сотовый телефон.
Похоже на то, что Рыжий, в отличие от меня, оказался нa высоте, сумев отхватить преизрядный кусок Гошиного пирога. Но это его дело - преуспел так преуспел. А вот лично мое - выжить самому и уберечь Катю, мою Катю от возможных неприятностей.
Я не верю в случайность встреч с такого рода знакомыми, но все же позволил заманить себя под сень зонтика летней забегаловки.
Мой собеседник аппетитно уплетает мороженое, прожевывая слова пополам с холодной шоколадной сладостью:
- Тут слушок один проехал... Очень непонятный, но из очень компетентных источников.
- Что за слух?
Рыжий перестает жевать и мнется, не зная, как бы это поточнее выразиться. М-да... С речью у него всегда были проблемы.
Наконец он разрождается следующим тезисом:
- Да так... Ерунда какая-то. Что ты, дескать, не ты.
- Чего? - изумляюсь я. - Как это, я - не я?
- Да я и сам толком не въехал, - честно признается Рыжий. - Хаббард какой-то, еще какая-то ученая муть... Бред, короче. Но меня не это беспокоит, меня беспокоит источник этого бреда. Уж больно он серьезный. Очень даже...
- И что ты мне предлагаешь?
Рыжий как бы задумывается, хотя я прекрасно знаю, что он не умеет думать, ему давным-давно заготовили все его мысли:
- К Гоше тебе надо сгонять. В зону. Малость потолкуешь с ним, и всем все станет на свои места.
Ишь ты, к Гоше...
- Я так понимаю, мне уже назначены и место и день встречи?
- Ну типа да, - соглашается Рыжий и протягивает мне маленький клочок бумаги, так называемую "маляву", послание из зоны.
Текст: "Студент! Надо пообщаться. Безо всяких". Подтекст: безо всяких возражений. С моей стороны, естественно. Глава 8. "Студент"
"Студент". Это очкастое погоняло я получил в тот момент, когда Паритов узнал о моем незаконченном высшем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19