И вот теперь она предвкушала счастье материнства, а я, думая о неожиданных и страшных зигзагах своей судьбы, подозревал, что стою на краю гибели. Она продолжала жить и верить в будущее, а для меня время, похоже, остановилось.
Я шел к автобусной станции мимо церквушки, более короткого пути не было. Та же нищенка стояла в пустынном дворике, опустив голову в грубом платке, закрывавшем половину ее лица, - все было точно так же, как в прошлый раз. Не скажу, будто у меня опять появилось желание ступить за церковную ограду и подать этой убогой милостыню, но я сделал это. Я подошел к ней и протянул деньги. Она подняла на меня злые глаза. Они попросту выталкивали меня из действительности, полноправной хозяйкой которой эта особа себя явно сознавала. Но я сцепил зубы и не отступил, я не уходил, стоял и упорно протягивал ей подаяние. И она взяла.
Я не ждал от нее благодарности. Вполне вероятно, что она и не испытывала ничего похожего на благодарность, ведь в конечном счете я навязал ей эти деньги, преодолевая ее сопротивление. С другой стороны, как могла нищенка не хотеть предлагаемых ей денег? В этом есть что-то неправдоподобное. Но, может быть, неправдоподобие для нее заключается прежде всего в том, что она, как и я, по каким-то причинам вынуждена была застрять в пределах одного дня, а именно двадцать седьмого августа. И этим объясняется ее ожесточение?
Например, моя жена Агата не повторяла ничего из того, что уже делала однажды, и жили так, как если бы двадцать седьмое наступило в точном соответствии с календарными сроками. Для нее именно так дело и обстояло. Нищенку же я уже во второй и, возможно, не последний раз вижу в одном и том же положении посреди церковного дворика. Другой вопрос, сознает ли она, что с ней происходит это повторение. Если да, то почему задействована именно она, нищенка, с которой я не знаком и по-настоящему никак не связан? Если нет, то что может символизировать для меня ее стояние на посту в определенное время и в определенном месте? А если она что-то и впрямь символизирует, живой ли она в таком случае человек?
Занятый этими мыслями, я катил в автобусе к городку, откуда мне предстояло пешком добираться до дядиной деревни. Но в пути произошла непредвиденная заминка. В городок мы прибыли только утром, ибо автобус сломался и мы всю ночь простояли на глухом участке дороги в лесу.
Город был милый. Необыкновенно свежий воздух окутал меня на мосту, неуклюже перекинутом через широкую ленту реки, я привольно дышал на узких, кривых, горбатых улочках, между церквушками, в иных случаях сохранивших вполне пристойный облик. Что-то массово-культурное, почти курортное читалось в причудливых очертаниях каменных домиков на главной улице, где сбились в кучу лавки, магазины, рестораны, гостиницы, помещался даже, в смешном здании стиля модерн, театр, перед которым на щитах красовались объемистые фотографии полуголых актрис.
Я проголодался, но ресторан был мне не по карману, а кафе попроще не подворачивалось. Спросить же было не у кого, улицы городка была абсолютно пусты. И это в прелестное летнее утро. Возникнув, фигурка одинокого прохожего тотчас исчезала в переулках и за домами, таяла в огородах и просто растворялась в воздухе, как только я проявлял намерение обратиться с вопросом. Я внезапно опалился жаром некой тайны, какого-то даже затаенного обмана. Возможно, я все еще продолжал жить в пределах двадцать седьмого числа и никто не хотел жить там вместе со мной.
Наконец я различил шевеление живого существа за пыльной витриной цветочной лавки и вошел в нее. Продавец, стоявший за прилавком, бросил на меня испытующий взгляд. Это был огромный, неприятно заросший волосами, матерый цветочник. Он обливался потом, хотя утро было, на мой взгляд, прохладное. Я спросил дорогу к ближайшей закусочной, но он лишь равнодушно пожал плечами, отрицательно покачал головой. Разумеется, он мне солгал, ибо будучи местным жителем, не мог не знать всех здешних закусочных. Я уже двинулся к выходу, но голос цветочника, низкий и рокочущий, как морской прибой, остановил меня.
- Почему бы вам не купить цветы? - спросил он.
Я нутром почуял, что он не отпустит меня с миром, если я откажусь сразу, не разыграю перед ним роль примеряющегося к товару покупателя. Я откликнулся с напускным безразличием:
- Какие же, к примеру?
- Все зависит от повода... от цели вашего визита, - ответил он глухо.
Не знаю почему, но я вдруг стал безбожно сочинять:
- Я приехал поздравить своего дядю с выходом новой книги... Вы, кстати, не читали? Очень любопытная книжка. Описывает поиски вещего черепа, того самого, откуда выползла змея и ужалила князя, которого до сих пор по досадной ошибке называют вещим. Под пером дяди история получилась сравнимой по мощи с теми, в которых рассказывается о поисках Святого Грааля.
- И в самом деле любопытная книжка, - согласился цветочник. - А в таком случае вам подойдут эти. - Он вышел из-за прилавка, приблизился ко мне, с неожиданной предупредительностью подхватил под руку и вынудил проделать несколько шагов вглубь магазина.
Он привлекал мое внимание к чему-то, находившемуся у меня над головой. Я посмотрел вверх и увидел днище довольно внушительного ящика, над краями которого текуче вились тонкие ветви темного, неизвестного мне растения. Почему этот ящик был поднят на высоту, почти под потолок, а не стоял на полу или полках, как прочие, я не понимал. Цветочник отошел в сторону, как бы предоставляя мне возможность без помех полюбоваться таинственной красотой цветка. Вдруг ящик стремительно полетел вниз. Я едва успел отскочить, ящик буквально взорвался у моих ног, посыпалась сухая земля. Цветочник в ответ на мой недоуменный взгляд развел руками.
- Чистая случайность, - обронил он без какого-либо волнения. Подобное случается раз в сто лет.
Я пробормотал, что у меня еще будет время купить цветы, и вышел на улицу. Случайность? Или цветочник замышлял убийство?
Пройдя несколько кварталов, я успокоился. Цветочник видел меня впервые, и у него не было причин покушаться на мою жизнь. Я вошел в небольшой продуктовый магазин, предусмотрительно одаривая приветливой и отчасти даже заискивающей улыбкой всех тех, кто мог мне там повстречаться. Стоявшая за прилавком толстая продавщица в халате, давно сменившем белый цвет на неопределенный, ответила мне хмурым взглядом. Я попросил отвесить мне немного сыра. Она знаком велела подождать, а сама скрылась в подсобке. Такое начало не понравилось мне, хотя не исключено, что она всего лишь пошла выбрать сыра получше.
Но мое представление о ее профессиональной добросовестности далеко разошлось с тем, что сложилось в голове продавщицы при моем появлении. С лицом по-прежнему хмурым, молчаливая, неприступная, мощная, эта женщина вновь возникла предо мной, прошла к входной двери и принялась невозмутимо запирать ее. Я увидел трех увальней в спецовках, грузчиков, они выходили из подсобки, где только что побывала продавщица. Я заблаговременно приметил боковую дверцу и теперь устремился к ней, ловко перемахнув через прилавок. К счастью, она была не заперта. Вся свора преследователей с гиканьем ринулась вдогонку. Из магазина я выбежал в хозяйственный дворик, а за ним простиралось вполне открытое пространство, может быть, чистое поле, что-то вроде бескрайней степи.
Но путь к этой желанной волюшке преграждала настоящая гора пустых ящиков, я бросился прямо в ее сердцевину и попал в натуральный лабиринт. Я спотыкался, вся пирамида угрожающе колебалась от малейшего прикосновения, и ящики падали мне на голову. Я был просто в отчаянии. Однако неуклюжим грузчикам было не под силу догнать меня, стройного, молодого и ловкого, и тогда один из них с рычанием зверя бросил мне вслед камень. Удар чуть не вышиб мне мозги, я поштанулся, пейзажи городка, плясавшие перед моими глазами, словно замедлились, окутываясь густым и сырым туманом. И все же я, что называется, взял себя в руки и не оставил пути бегства.
Так я выбежал за пределы городка и, перейдя на шаг, отправился к дяде Самсону, голодный и злой. Обнадеживало по крайней мере то, что события пошли другим путем и я вряд ли найду дядю мертвым и с претензией на воскрешение, как в прошлый раз.
Но особенность нынешнего путешествия состояла в том, что в доме я нашел отнюдь не дядю Самсона, а другого своего родственника, дядю Феофана. С ним были его дочери Полина и Клара и сын Митя. Они спали в комнате на стульях, уронив головы на стол. Вид у них был безнадежный, но я, уже наученный некоторым опытом, не поверил в эту иллюзия смерти. Впрочем, то, что они делали, было одновременно и иллюзией жизни. Я безапелляционно растолкал их. Боюсь, я напрасно сделал это. Громко, как дикий человек, не понимающий необходимости ставить преграды своему оглушительному голосу, огромный дядя Феофан закричал:
- Нестор! рад тебя видеть!
Перед людьми подобной комплекции я иногда чувствую себя каким-то вечным студентом, почти что недорослем. Дядя обнял меня, прижал свою колючую щеку к моей, похлопал меня по спине. Я не виделся с ним уже много лет.
- А где дядя Самсон?
- Уехал, уехал... - как-то неопределенно отозвался дядя Феофан и задумчиво побарабанил толстыми пальцами по столу. - Уехал, а нам разрешил пока пожить в его доме... Поживи и ты с нами, Нестор.
Круглые лица Полины и Клары сверкали молодостью, как только что вычищенные чайники. Кларе было, пожалуй, не больше восемнадцати, а Полине едва перевалило за двадцать. Великолепная грудь у малышки, подумал я, почему-то объединяя их в одно целое.
Они отнюдь не бросились мне на шею и уж тем более не расцеловали, они всего лишь, нимало не взволнованные, подступили на довольно близкое расстояние и принялись рассматривать меня так, как рассматривают женщины принесенные им для показа вещицы, в добром качестве которых они сомневаются. Дядя Феофан, напомнив, что я родственник, "свой", и дичиться меня не следует, велел им вести себя раскованнее. И его слова сейчас же возымели действие. Митя, неслышно подкравшись сзади, ощутимо пнул меня в зад. Но я столько вытерпел за день, что уже не придавал значения подобным мелочам.
- Все понемногу уходят в мир иной... - Дядя Феофан горестно вздохнул. - Ты помнишь свою тетку? Тетю Домну? Это была моя жена. Я тебе кое-что напомню. На вид ей можно было дать все сто, и это до смешного мало подстраивалось под такого крепенького старичка, как я. А как ты объяснишь тот удивительный факт, что у старой перечницы были столь молоденькие дочери и вот этот замечательный юноша сын? Она полулежала в кресле-качалке и даже не могла подняться мне навстречу, но всегда требовала... ну, этакими слабыми жестами... чтобы я подошел и добросовестно исполнил свою супружеские обязанности. Конечно, возраст заставлял ее понимать их несколько иначе, чем это в заводе у молодых супругов. Короче говоря, она требовала, чтобы я целовал ее в лоб и гладил по головке. Она была похожа на черепаху, выставившую из-под панцыря отвратительную головку, и это обстоятельство продолжительное время обескураживало меня не меньше, чем если бы из ее пасти вырывались языки пламени. Но я пересиливал себя, целовал ее и гладил. Она умерла, Нестор, умерла, и мы безутешно оплакиваем ее...
Я попытался отвлечь дядю от этих несвоевременных воспоминаний и направить к вещам, в гораздо большей степени занимавшим меня:
- Все-таки интересно, куда же уехал дядя Самсон? Хотелось бы знать...
Дядя Феофан заявил, что мне следует отдохнуть с дороги. Клара повела меня в комнатку, которую они отвели мне. Эта девушка, гибко орудуя телом, подошла к кровати, откинула одеяло, взбила подушки и смахнула несуществующую пыль с простыни. Она проходила так близко, что я дышал ею. Она поражала изумительной грацией, тем более изумительной, что еще совсем недавно она была, кажется, сущим подростком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19