Поэтому я отперла дверь и вышла на каменное крыльцо. И — увидела его. Этого лохматого парня! Я тут же сообразила, что не одета, что на мне только короткая ночная рубашка. Да вы видели ее!
«Что вам нужно?» — спросила я и попыталась шагнуть назад, в дом.
Он схватил меня за кисть. И тут я заметила ружье, которое лежало на траве прямо рядом с витриной.
«Пожалуйста, минуточку, мисс, — сказал он. — Я хочу вот ту гитару в витрине». Он говорил очень вежливо.
«Отпустите, пожалуйста, мою руку, вы делаете мне больно, — сказала я. — Если вам нужна гитара, возвращайтесь утром, когда откроется магазин».
Но он крепко сжимал мою руку. Я еще никогда не ощущала такой сильной хватки. Его глаза сверкали безумным блеском. И я вдруг до смерти перепугалась.
«Отпустите меня, — сказала я, — а гитару можете взять, если хотите».
Он ничего не ответил. Просто в упор рассматривал всю меня этими безумными, блестящими глазами.
«Я хочу, чтобы вы пошли со мной», — сказал он, нисколько не угрожая мне, мягко, почти застенчиво.
«О чем вы говорите?!»
«Я хочу, чтобы вы пошли со мной, — снова попросил он. — Чтобы мы вместе ушли отсюда и от всех других людей. Пожалуйста!»
Он сказал это «пожалуйста», как будто просил о чем-то совершенно обычном. Я поняла, что имею дело с каким-то ненормальным.
«Если я должна пойти с вами, — сказала я, — мне нужно вернуться в дом и что-нибудь надеть». Я думала только о том, чтобы оказаться внутри, запереть дверь и вызвать помощь по телефону.
«Нет! — в первый раз грубо заявил он. — Идите так, как есть, вы и так прекрасны».
Тогда меня охватила паника, и я допустила промах. Я попыталась вырваться от него. Так и не знаю, что произошло. Думаю, он каким-то образом ударил меня ребром руки по шее. — Линда коснулась бледного синяка на горле. — Должно быть, я потеряла сознание, потому что очнулась лежащей в высокой траве. Он был рядом, а его руки… он щупал меня своими руками, всю меня! Я попыталась с ним бороться и закричала. Он зажал мне рот одной рукой, а второй сжал меня как в тисках.
«Не бойтесь, — сказал он. — Я не собираюсь причинить вам боль».
Не могу даже передать вам, Питер, что я испытывала. Я вся застыла от ужаса. В нескольких футах от себя я увидела его ружье и гитару. Мне удалось оглядеться, и я поняла, что он довольно далеко унес меня, во всяком случае не меньше мили от моего дома. Он тащил или нес меня через поля, которые тянутся за моим домом, до самого подножия горы, где начинается тропа, ведущая вверх. Я поняла, что не смогу убежать от него.
«Всю жизнь я мечтал как раз о такой девчонке, — сказал он. — Ты красивая. Красивая, утонченная, порядочная девушка. Мне никогда не приходилось заниматься любовью с такой, как ты. Даже не представляю, каково это будет! Как тебя зовут?»
Я едва дышала от страха. Сказала, что меня зовут Линда. Сказала, что он совершает преступление. Сказала, что его посадят в тюрьму на очень большой срок. Но, по-моему, он даже не слышал меня. Он только глазел на меня своими сумасшедшими глазами и осторожно трогал меня. У меня было такое ощущение, что по мне ползают клопы.
«Мы с тобой пойдем в горы, — сказал он мне, — где будем наедине и в безопасности. У меня там друзья. Ты будешь нами довольна и увидишь, как сильно я тебя хочу».
Он говорил это совершенно спокойно и ласково, как ребенок, который не соотносит происходящее с действительностью. Я пыталась убедить его.
«Я не могу идти с тобой, — сказала я. — Я никуда не могу уйти, пока не вернусь домой и не оденусь. Позволь мне вернуться, и я…»
«Нет, — сказал он, и в его голосе прозвучала жестокость. — Пойдешь со мной по своей воле, или я потащу тебя. Я готов дать тебе время, Линда, чтобы ты полюбила меня. Но тебе придется понять, что сейчас ты в моей власти».
Он отпустил меня и опустился рядом на колени.
«Ты сама пойдешь или мне придется тебя заставить?»
Я не могла двинуться с места, Питер. Не могла заставить себя сопротивляться ему, не могла идти с ним, со мной творилось что-то невероятное. Я была физически парализована. Не думаю, что вы сможете это понять. Тогда он достал из своей куртки кусок бельевой веревки и обмотал ее мне вокруг кистей.
«Сожалею, что ты заставляешь меня так поступать, — сказал он. — Но нам уже пора идти».
Веревка впилась мне в кожу, когда он потянул меня вверх. Другой конец веревки он привязал к своему поясу, поднял гитару и ружье и пошел вперед. Я пыталась отставать, но это не помогло. Я упала на землю, и он потащил меня за собой по камням и гравию. Я продолжала умолять его, уговаривать. Но в конце концов сама за ним пошла, потому что мне некуда было деваться.
— А вы знаете, что вас видели? — спросил Питер.
Она посмотрела на него, широко распахнув серые глаза:
— Видели?!
— Один из местных ребят, Майк Миллер, в это время был где-то около тропы со своей девушкой.
— С Молли Донахью?
— Да. Они видели, как вас тащили в горы.
— Но… Боже мой, Питер! Если они…
— Парень пошел рассказать об этом Саутворту только днем. Его заела совесть.
— Но если Майк видел меня, почему же он не пришел на помощь?
— Джордж был вооружен, и, естественно, парочка очень испугалась. Кроме того, они боялись признаться, что встречались ночью, потому что отец Молли устроил бы страшный скандал.
— Невероятно!
— Но так случилось, — сказал Питер.
Линда долго молчала.
— Может, они правы. Думаю, Джордж убил бы их, если бы они попытались отбить меня.
— Они находились достаточно близко, даже видели потное лицо Джорджа, когда он тащил вас за собой, — сказал Питер. — Главное, что они остались живыми и вы — тоже. Если бы они показались, возможно, вы все уже были бы мертвыми.
— Вот так мы все сидим и боимся пошевелиться, потому что тогда за нас придется платить кому-то другому, — стала размышлять вслух Линда. — Мы этим обязаны друг другу?
— Скажите мне, каким образом вы сможете спастись, и я приму за это удар, — сказал Питер.
— Отсюда нет выхода. — Она медленно покачала головой. — Но возможно, просто я слишком труслива, чтобы воспользоваться выходом, даже если бы он нашелся.
— Перестаньте называть себя трусихой, ведь вы не такая, — сказал Питер. — Мы находимся в одной ловушке. Что произошло, когда Джордж притащил вас в замок?
— Я не могла поверить, что он привел меня именно сюда, — сказала Линда. — Я давно знакома с Тэсдеем и Эмили. Несколько их картин я продала в своем магазине. На какой-то момент меня охватила надежда. Я подумала, что этот ненормальный не знает, что здесь живут люди, думала, он наткнется на Тэсдея, и тот займется им. А вместо этого оказалось, что Тэсдей с Эмили уже давно сами превратились в узников. Джордж притащил меня сюда, в кухню, и начался страшный скандал. Кремер разозлился, что он без разрешения спустился в город, и еще больше взбесился, что он притащил оттуда меня. Он прекрасно понимал, что меня начнут искать. Но теперь уже ничего нельзя было сделать. Не отсылать же меня обратно! Кремер долго втолковывал им, какое у них сложилось положение. А потом… потом Эмили сказала, что поищет мне что-нибудь из одежды и поможет мне привести себя в порядок: он тащил меня по камням, и я вся была в грязи и крови. Мне ужасно хотелось пойти с Эмили, чтобы скрыться с глаз этого психопата. Я надеялась, что Эмили скажет мне, что делать.
«Я сам приведу ее в порядок, — сказал Джордж. — Она моя, и я сам о ней позабочусь».
Помню издевательский хохот Кремера. Он сказал что-то вроде «Наш мальчик становится мужчиной».
От страха я чуть не потеряла рассудок. Помню, как умоляла Тэсдея помочь мне. Помню его каменное лицо, на котором был написан отказ.
«Не будьте такой жестокой по отношению к старику, — сказал Кремер. — Стоит ему сделать одно движение, чтобы помочь вам, и его любовнице конец».
Он указал на Бена Мартина, который держал Эмили под прицелом. Джордж ухватил меня снова за кисти, которые давно уже покрылись синяками, и мне ничего не оставалось, как пойти за ним.
Линда судорожно вздохнула:
— Он занял комнату дальше по коридору, который идет от входного холла, увешанного портретами Эмили. Привел меня туда, закрыл и запер дверь, и мы оказались с ним наедине. В комнате была кровать, стул и старенькое бюро. Рядом ванная с умывальником. Если ее как следует обставить, это была бы прелестная комната с замечательным видом на холмы. Джордж усадил меня на кровать, очень осторожно.
«Я принесу тебе помыться, Линда», — сказал он, вышел в ванную и вернулся с полотенцем, смоченным холодной водой.
Даже не знаю, Питер, как вам это объяснить… Почему-то у меня сложилось впечатление, что бесполезно противиться ему, пока не настанет момент бороться за жизнь. Я думала, что все-таки смогу найти какие-то доводы, чтобы он меня не трогал… потому что он был таким мягким, когда я не возражала ему. Он сел рядом со мной на кровать. «Сиди тихо», — сказал он и начал протирать мне лицо мокрым полотенцем. Он… он, представляете, делал это почти нежно. А потом вытер мне плечи и руки и… я ведь была все равно что голая. Потом принялся смывать грязь с моих ног и со ступней, которые были все избиты и кровоточили. И все время говорил со мной так ласково, как с обиженным ребенком. «Вот видишь, я не хочу сделать тебе больно… видишь, я хочу только одного — чтобы мы полюбили друг друга… хочу…»
У меня все еще была абсурдная надежда, что я сумею его уговорить. Я пыталась объяснить ему, как малому ребенку, что сейчас, когда я так перепугана, я не могу чувствовать того, чего он ждет от меня. Он слушал меня, и по его напряженному лицу было видно, что он делает огромные усилия, чтобы сконцентрироваться на моих словах и понять меня. И он продолжал гладить меня, а я изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать. «Нам некуда торопиться», — сказал он. Потом спросил, люблю ли я музыку, и я сказала, что люблю. Мне было все равно, о чем он станет говорить, лишь бы не о своей любви ко мне. Вы не поверите, но он встал, чтобы взять принесенную гитару с бюро, куда он положил ее при входе. Потом сел на стул напротив меня и стал играть и петь — эти старинные баллады вроде «Молли Мэлон» и «Синекрылая бабочка» и Бог знает что еще, — словом, все пел и пел. Он ухаживал за мной, Питер, представляете?! Я подбадривала его и нахваливала, потому что, пока он играл, он не трогал меня. Это продолжалось довольно долго, и все время я понимала, что только оттягиваю страшный момент — и что тогда буду делать, просто не знаю. Наконец он перестал петь и отложил гитару в сторону. Он подошел и сел рядом со мной и снова стал ласково гладить меня своими жуткими руками. «Ты видишь, Линда, я не хочу тебя обижать, — сказал он. — Но я больше не могу ждать, ты можешь это понять или нет?»
И я начала унижаться перед ним, умолять его не трогать меня. Снова и снова я убеждала его в том, что это невозможно, недопустимо! И вдруг я увидела, что глаза у него стали жестокими. Как бы это сказать… В них была не злоба, а… скорее, смертельное разочарование. Не сказав ни слова, он неожиданно встал, вышел из комнаты и запер за собою дверь. Я продолжала сидеть на кровати и вся дрожала от страха… Питер, в чем здесь дело? Почему женщины считают свое тело таким священным, что, если ее возьмут против ее воли, чувствует себя навсегда опустошенной и разбитой?
Питер не отвечал. Он думал о своей искалеченной ноге и о том, как в течение долгого времени чувствовал себя объектом позора. Он испытывал невыносимое унижение, и Линда трепетала перед возможностью такого же унижения.
— Я с напряжением ждала, что будет дальше, — продолжала Линда. — Спрашивала себя, что случится, если я просто сдамся и постараюсь, чтобы все прошло по возможности безболезненно. Но при этой мысли меня стало тошнить, я буквально задыхалась, пытаясь подавить эти приступы рвоты. Я не могла подчиниться ему, чего бы это мне ни стоило. А потом Джордж вернулся и снова запер дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25