Здесь ночами холодно, а днём невыносимо жарко; много раз читал о том, что в пустынях такой перепад температур – обычное дело, но никогда не думал, что это настолько неприятно, если не сказать грубее. Днём мы вынуждены просто сидеть в какой-нибудь тени без движения, чтобы не производить лишнего тепла, а ночью должны идти быстро, чтобы не замёрзнуть.
Я несколько раз видел в небе тех летающих существ, но склонен списывать это на миражи и галлюцинации. Брат выглядит плохо – как ни странно, но его не обучили, что делать в подобных ситуациях, поэтому он и я действуем по наитию. Он измождён и постоянно хочет пить, но просит воду редко, стараясь экономить. Вода – это самое важное, что есть сейчас, и она пока у нас есть, что же касается еды, то она почти на исходе, но мы не голодны. Я думаю, что мы нам не стоит пополнять запасы воды – проще дойти.
25 июня
Это последний привал перед финишной прямой – вдалеке забрезжила точка столицы, и она всё ближе. Сейчас день, мы остановились под тенью самодельной палатки из наших камуфляжных плащей. Поблизости больше нет больших камней, они остались далеко позади, на той половине дороги, которая ближе к городу, из коего мы так опрометчиво ушли.
А может это и не опрометчиво? Может всё, что мы сейчас делаем, лишь на благо нам, нашим родным и близким? Я надеюсь, искренне надеюсь, что это так, и что наше путешествие достигнет своей цели.
Как там сейчас наши родители, что они делают? Мать, наверное, в панике мечется по дому, отец, скорее всего, тоже паникует, но сохраняет спокойствие и чёткость мышления. Наверняка по городу успели расползтись всевозможные слухи и байки. Так уже было раньше, почти такая же ситуация: ребёнок пропал бесследно и без предупреждения. Ворота тогда ещё не закрывались, поэтому была организована целая экспедиция, которая сутки искала его вне стен города. В итоге его нашли, играющим в одном из подвалов. А паники-то было, хотя он всё время был под носом.
На тот случай, на который я собственно и взял этот дневник с собой, я спрячу его не в рюкзаке, а у себя на груди поверх майки. Завтра предстоит последний переход.
27 июня
Я дома. В смысле не в своём доме, но снова за стеной нашего города, лежу в больнице, иду на поправку. Странно, что я пережил эти несколько дней, которые местами казались сущим адом на земле. До сих пор не видел своего брата, и у меня есть основания волноваться за него. Никто ничего не говорит и не спрашивает, просто иногда приходят, смотря на приборы, или же еду приносят, и тут же уходят. Ни слова, ни писка. А я лежу, не подавая вида, что выздоровел, прикидываюсь спящим, когда кто-то входит.
В тот день, даже скорее в ту ночь, мы всё же дошли до столицы. Мы шли с нарочитым опережением графика, ибо не было ещё и пяти утра, как мы вышли к мощной стене столицы. Я написал насчёт времени, хотя понятие «время» было для нас с братом смутно – часов у нас не было после той ночи за камнями, а вычислять время по каким-либо другим приметам мы не умели. Поэтому я говорю: примерно около пяти, если судить по луне.
На радостях, что вскоре сможем попасть туда, где я никогда не был, мы выпили почти всю воду (а зачем она, если в городе её много). После этого мы бодро зашагали в сторону одних из ворот столицы – у неё было несколько ворот, порядка десяти, через которые можно было войти в город и выйти из него. Однако нас ждало разочарование: никто не спешил отворять нам двери, сколько мы не стучались. Меня тогда не насторожил звук канонады, который был очень близко, а зря, как понимаю я теперь.
В столице велись ожесточённые бои – это вытекало из периодического зарева, вспышек и автоматных очередей. Кто-то кричал. Это был ребячий голос, такой тонкий и неокрепший, но этот ребёнок всё же кричал довольно громко, хоть и срывался иногда на петуха. Я был утомлён, поэтому не особо хотел вдаваться в подробности. Я, конечно, подозревал это – что столица на осадном положении, но искренне верил, что это всего лишь подозрения, не больше. А тут всё было натурально и очень убедительно. Оставалось ещё много вопросов, но на них не хотелось искать сейчас ответы.
Одновременно со звуком очередного залпа стена в нескольких метрах от нас треснула. Я видел это как в замедленной съёмке: она треснула сразу в трёх местах, образовав контуры щита, потом чуть повыше середины она начала выдаваться вперёд, порождая ещё множество мелких и не очень трещин. Всё это произошло меньше, чем за секунду, но я видел всё в мельчайших подробностях, даже как откалывались песчинки и отлетали в стороны подобно пулям. Стена чуть просела вниз и распахнулась как двустворчатые двери, выпуская из себя реку огня и грохота. Ярко-оранжевые и красные, голубоватые и прозрачные, но, несмотря на цвет, одинаково опасные в такой ситуации языки пламени лизали воздух и почву.
– Оппаньки, – сказал тогда мой брат из-за спины, и я думаю, что он был прав.
Это действительно было ещё какое «оппаньки» – нам предоставлялся нигде официально не фиксируемый вход на территорию военных действий. Вынужден признаться, что о таком я мечтал давно. Сон сняло как рукой.
Как только огонь спал настолько, чтобы мог пройти человек, я несколькими большими прыжками подлетел к дыре в монолите и заглянул вовнутрь. Там местность не сильно отличалась от того, к чему мы привыкли в нашем городе, разве что домов было больше, стояли они плотнее, и почти отсутствовала растительность в виде деревьев. Впрочем, и простой травы там тоже было немного, всё больше преобладали синтетические укрытия от солнца.
Но, сейчас там не было того, чего я описываю – это было там раньше, а теперь было либо погребено под слоем пыли, каменных обломков, либо вырвано с корнем или срезано. Не было видно живых людей, повсюду царило опустение, но откуда-то издалека, из-за домов доносились отзвуки битвы.
Мы с братом перелезли через брешь в стене, и попали внутрь. Там мы короткими перебежками стали продвигаться в сторону грохота, двигаясь, как нам казалось, по наиболее безопасному маршруту. Я порвал рукав рубашки об торчащую и стены арматуру, но не поранился. На уцелевших фонарных столбах по-прежнему горели лампы, освещая нам путь, но, одновременно с этим, выставляя нас на обзор возможным врагам.
Мы шли всего пару минут, как вдруг за очередным поворотом наткнулись на нескольких человек в камуфляже с милицейскими значками. Мы хотели узнать, что здесь происходит, но они набросились на нас с пистолетами наперевес. Я и брат рванули врассыпную, побросав всё, что было из вещей, а они побежали за нами – их было не много, тех, кто пошёл в погоню, человека четыре. Нам было бы несложно от них оторваться, если бы не усталость и незнание местности. Брат шмыгнул в подворотню слева, а я понёсся чуть прямо, а потом направо, а уж там начал вилять, как мог, меж домами, чтобы запутать преследователей.
Когда мне показалось, что они отстали, ноги предали меня. Навалилась усталость такая, что я упал на месте и не мог подняться. Тут я услышал позади себя топот и тяжёлое дыхание милиционеров и из последних сил подполз к стене и прислонился к ней спиной. Раздался выстрел, на долю секунды стало светло, и тепло где-то в ноге начало разливаться медленно, как стекает густое варенье по стенке банки. Тёмный силуэт промелькнул мимо меня, кто-то подхватил меня за руку и поднял. Тут же резкая боль пронзила мою ногу. И я лишился чувств.
Потом воспоминания обрывочны и выглядят как покадровая съёмка.
«Маленький мальчик по крыше гулял…» Вот чёрт, дальше забыл.
Кадры сменяют друг друга медленно: я помню, как меня тащили куда-то в подвал, в темноту. Помню, как было больно, и кто-то кричал рядом со мной. Помню, как лежал за пределами города на песке. Помню смутно лицо, нависшее надо мной. А потом я оказался здесь.
28 июня
Нет, меня это начинает утомлять. Они даже не знают, что делают. Я здоров, я сам чувствую, что не болен, а они упрямо продолжают меня лечить и контролировать. Я решил бежать. Сегодня же ночью уйду отсюда. Во всяком случае, у меня будет реальная возможность узнать что-нибудь про моего брата, да и про остальную родню.
Я видел сегодня поутру в окне одну из тех огромных птиц. Не знаю почему, быть может, я становлюсь параноиком, но мне кажется, что за мной следят.
(позже)
Уже почти стемнело, персонал понемногу покидает больницу. Ко мне недавно заходила последняя сестра, как и все остальные, переписала данные с аппарата и ушла. Ничего нового, я привык к этому.
29 июня
Ночь. Занятно, с каждым разом я пишу всё быстрее, пытаясь всё больше довериться дневнику. Надо учиться стенографировать.
Побег из больницы был лёгким – я просто вышел из неё, захватив из стоящего на входе шкафа первую подошедшую мне одежду. После чего я отворил дверь и спокойной походкой проследовал до своего дома, где влез по стене до своего второго этажа и открыл окно (странно, его не удосужились закрыть). Комната осталась нетронутой, только появилась парочка новых вещей: закоптившийся чемодан и небольшая коробка с бумагами. Видимо всё это уцелело после пожара, и было доставлено сюда за время моего отсутствия. В чемодане не было ничего особенного, лишь старая одежда, да несколько игрушек, с которыми я играл в детстве.
А вот насчёт коробки с бумагами было намного интереснее. Сразу бросилось в глаза, что она была сделана из дорогого жаропрочного материала с хитрым замком, который, увы, был к тому моменту сломан. Но, когда он был сделан, он, по всей видимости, не рассчитывался на удар той силы, который он получил при пожаре, отчего и раскрылся. Внутри лежали какие-то наброски рисунков, которые я делал ещё в детстве. А под ними, и это самое главное, лежала пачка из двух десятков писем, обвязанная шёлковой нитью зелёного цвета. На них не значилось получателя, равно как и отправителя, но я смутно ощущал, что они были адресованы мне.
В тот момент, когда я доставал письма из коробки, меня на долю секунды охватил целый поток чувств от недоверия и страха до внутреннего умиротворения. Но, после этого меня посетило чёткое чувство, что за мной следят, кое не ушло до сих пор, хоть я и выглядывал в окно и прислушивался, но ничего не услышал. Одновременно появилось ощущение дежавю, будто бы это уже когда-то было.
Я стал просматривать письма. Смотрелись они на удивление легко, как если бы я уже знал их содержание, и просматривал бы их лишь для того, чтобы освежить память. Какая-то непонятная гамма чувств заставляла меня сомневаться в том, чего я даже не знаю. Писала явно девушка, быть может, даже моя ровесница. Нет смысла приводить эти письма целиком или их цитаты здесь, поэтому для памяти изложу только суть всего этого. А суть в том, что она отвечает на мои письма (не помню, чтобы с кем-то переписывался), и зовёт меня в некое условное место. Я не знаю, что я ей отвечал на это, я также не уверен в том, что вообще это делал, но это точно адресовано мне, ибо она называет меня по имени, а иногда и описывает что-то, чего не всегда знали другие.
Надо что-то делать. Сидеть здесь и дальше – это риск, если и уходить, то куда? Я так и не видел своего брата, его нет в доме, его нет в больнице, я проверил. Не хочу и думать о том, что он мог погибнуть!
30 июня
Сейчас самая середина дня, меня ужасно клонит ко сну – за время, отсчитывая с того момента, как в нашем городе заперли ворота, я перешёл незаметно на ночной образ жизни. Вокруг меня царит сонное царство: все спят как убитые, лишь дозорный не спит. Но с ним не поговоришь, а я пытался – они не разговаривают на посту, у них есть более важное задание.
Мы в столице, а точнее на ста или более метров под ней в катакомбах. Это старые канализации, давно заброшенные: с тех пор, как их построили, город подняли из низины, сделав насыпь, из-за чего стало невыгодно копаться в такую глубь, проще было проложить новую канализацию, что и было проделано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Я несколько раз видел в небе тех летающих существ, но склонен списывать это на миражи и галлюцинации. Брат выглядит плохо – как ни странно, но его не обучили, что делать в подобных ситуациях, поэтому он и я действуем по наитию. Он измождён и постоянно хочет пить, но просит воду редко, стараясь экономить. Вода – это самое важное, что есть сейчас, и она пока у нас есть, что же касается еды, то она почти на исходе, но мы не голодны. Я думаю, что мы нам не стоит пополнять запасы воды – проще дойти.
25 июня
Это последний привал перед финишной прямой – вдалеке забрезжила точка столицы, и она всё ближе. Сейчас день, мы остановились под тенью самодельной палатки из наших камуфляжных плащей. Поблизости больше нет больших камней, они остались далеко позади, на той половине дороги, которая ближе к городу, из коего мы так опрометчиво ушли.
А может это и не опрометчиво? Может всё, что мы сейчас делаем, лишь на благо нам, нашим родным и близким? Я надеюсь, искренне надеюсь, что это так, и что наше путешествие достигнет своей цели.
Как там сейчас наши родители, что они делают? Мать, наверное, в панике мечется по дому, отец, скорее всего, тоже паникует, но сохраняет спокойствие и чёткость мышления. Наверняка по городу успели расползтись всевозможные слухи и байки. Так уже было раньше, почти такая же ситуация: ребёнок пропал бесследно и без предупреждения. Ворота тогда ещё не закрывались, поэтому была организована целая экспедиция, которая сутки искала его вне стен города. В итоге его нашли, играющим в одном из подвалов. А паники-то было, хотя он всё время был под носом.
На тот случай, на который я собственно и взял этот дневник с собой, я спрячу его не в рюкзаке, а у себя на груди поверх майки. Завтра предстоит последний переход.
27 июня
Я дома. В смысле не в своём доме, но снова за стеной нашего города, лежу в больнице, иду на поправку. Странно, что я пережил эти несколько дней, которые местами казались сущим адом на земле. До сих пор не видел своего брата, и у меня есть основания волноваться за него. Никто ничего не говорит и не спрашивает, просто иногда приходят, смотря на приборы, или же еду приносят, и тут же уходят. Ни слова, ни писка. А я лежу, не подавая вида, что выздоровел, прикидываюсь спящим, когда кто-то входит.
В тот день, даже скорее в ту ночь, мы всё же дошли до столицы. Мы шли с нарочитым опережением графика, ибо не было ещё и пяти утра, как мы вышли к мощной стене столицы. Я написал насчёт времени, хотя понятие «время» было для нас с братом смутно – часов у нас не было после той ночи за камнями, а вычислять время по каким-либо другим приметам мы не умели. Поэтому я говорю: примерно около пяти, если судить по луне.
На радостях, что вскоре сможем попасть туда, где я никогда не был, мы выпили почти всю воду (а зачем она, если в городе её много). После этого мы бодро зашагали в сторону одних из ворот столицы – у неё было несколько ворот, порядка десяти, через которые можно было войти в город и выйти из него. Однако нас ждало разочарование: никто не спешил отворять нам двери, сколько мы не стучались. Меня тогда не насторожил звук канонады, который был очень близко, а зря, как понимаю я теперь.
В столице велись ожесточённые бои – это вытекало из периодического зарева, вспышек и автоматных очередей. Кто-то кричал. Это был ребячий голос, такой тонкий и неокрепший, но этот ребёнок всё же кричал довольно громко, хоть и срывался иногда на петуха. Я был утомлён, поэтому не особо хотел вдаваться в подробности. Я, конечно, подозревал это – что столица на осадном положении, но искренне верил, что это всего лишь подозрения, не больше. А тут всё было натурально и очень убедительно. Оставалось ещё много вопросов, но на них не хотелось искать сейчас ответы.
Одновременно со звуком очередного залпа стена в нескольких метрах от нас треснула. Я видел это как в замедленной съёмке: она треснула сразу в трёх местах, образовав контуры щита, потом чуть повыше середины она начала выдаваться вперёд, порождая ещё множество мелких и не очень трещин. Всё это произошло меньше, чем за секунду, но я видел всё в мельчайших подробностях, даже как откалывались песчинки и отлетали в стороны подобно пулям. Стена чуть просела вниз и распахнулась как двустворчатые двери, выпуская из себя реку огня и грохота. Ярко-оранжевые и красные, голубоватые и прозрачные, но, несмотря на цвет, одинаково опасные в такой ситуации языки пламени лизали воздух и почву.
– Оппаньки, – сказал тогда мой брат из-за спины, и я думаю, что он был прав.
Это действительно было ещё какое «оппаньки» – нам предоставлялся нигде официально не фиксируемый вход на территорию военных действий. Вынужден признаться, что о таком я мечтал давно. Сон сняло как рукой.
Как только огонь спал настолько, чтобы мог пройти человек, я несколькими большими прыжками подлетел к дыре в монолите и заглянул вовнутрь. Там местность не сильно отличалась от того, к чему мы привыкли в нашем городе, разве что домов было больше, стояли они плотнее, и почти отсутствовала растительность в виде деревьев. Впрочем, и простой травы там тоже было немного, всё больше преобладали синтетические укрытия от солнца.
Но, сейчас там не было того, чего я описываю – это было там раньше, а теперь было либо погребено под слоем пыли, каменных обломков, либо вырвано с корнем или срезано. Не было видно живых людей, повсюду царило опустение, но откуда-то издалека, из-за домов доносились отзвуки битвы.
Мы с братом перелезли через брешь в стене, и попали внутрь. Там мы короткими перебежками стали продвигаться в сторону грохота, двигаясь, как нам казалось, по наиболее безопасному маршруту. Я порвал рукав рубашки об торчащую и стены арматуру, но не поранился. На уцелевших фонарных столбах по-прежнему горели лампы, освещая нам путь, но, одновременно с этим, выставляя нас на обзор возможным врагам.
Мы шли всего пару минут, как вдруг за очередным поворотом наткнулись на нескольких человек в камуфляже с милицейскими значками. Мы хотели узнать, что здесь происходит, но они набросились на нас с пистолетами наперевес. Я и брат рванули врассыпную, побросав всё, что было из вещей, а они побежали за нами – их было не много, тех, кто пошёл в погоню, человека четыре. Нам было бы несложно от них оторваться, если бы не усталость и незнание местности. Брат шмыгнул в подворотню слева, а я понёсся чуть прямо, а потом направо, а уж там начал вилять, как мог, меж домами, чтобы запутать преследователей.
Когда мне показалось, что они отстали, ноги предали меня. Навалилась усталость такая, что я упал на месте и не мог подняться. Тут я услышал позади себя топот и тяжёлое дыхание милиционеров и из последних сил подполз к стене и прислонился к ней спиной. Раздался выстрел, на долю секунды стало светло, и тепло где-то в ноге начало разливаться медленно, как стекает густое варенье по стенке банки. Тёмный силуэт промелькнул мимо меня, кто-то подхватил меня за руку и поднял. Тут же резкая боль пронзила мою ногу. И я лишился чувств.
Потом воспоминания обрывочны и выглядят как покадровая съёмка.
«Маленький мальчик по крыше гулял…» Вот чёрт, дальше забыл.
Кадры сменяют друг друга медленно: я помню, как меня тащили куда-то в подвал, в темноту. Помню, как было больно, и кто-то кричал рядом со мной. Помню, как лежал за пределами города на песке. Помню смутно лицо, нависшее надо мной. А потом я оказался здесь.
28 июня
Нет, меня это начинает утомлять. Они даже не знают, что делают. Я здоров, я сам чувствую, что не болен, а они упрямо продолжают меня лечить и контролировать. Я решил бежать. Сегодня же ночью уйду отсюда. Во всяком случае, у меня будет реальная возможность узнать что-нибудь про моего брата, да и про остальную родню.
Я видел сегодня поутру в окне одну из тех огромных птиц. Не знаю почему, быть может, я становлюсь параноиком, но мне кажется, что за мной следят.
(позже)
Уже почти стемнело, персонал понемногу покидает больницу. Ко мне недавно заходила последняя сестра, как и все остальные, переписала данные с аппарата и ушла. Ничего нового, я привык к этому.
29 июня
Ночь. Занятно, с каждым разом я пишу всё быстрее, пытаясь всё больше довериться дневнику. Надо учиться стенографировать.
Побег из больницы был лёгким – я просто вышел из неё, захватив из стоящего на входе шкафа первую подошедшую мне одежду. После чего я отворил дверь и спокойной походкой проследовал до своего дома, где влез по стене до своего второго этажа и открыл окно (странно, его не удосужились закрыть). Комната осталась нетронутой, только появилась парочка новых вещей: закоптившийся чемодан и небольшая коробка с бумагами. Видимо всё это уцелело после пожара, и было доставлено сюда за время моего отсутствия. В чемодане не было ничего особенного, лишь старая одежда, да несколько игрушек, с которыми я играл в детстве.
А вот насчёт коробки с бумагами было намного интереснее. Сразу бросилось в глаза, что она была сделана из дорогого жаропрочного материала с хитрым замком, который, увы, был к тому моменту сломан. Но, когда он был сделан, он, по всей видимости, не рассчитывался на удар той силы, который он получил при пожаре, отчего и раскрылся. Внутри лежали какие-то наброски рисунков, которые я делал ещё в детстве. А под ними, и это самое главное, лежала пачка из двух десятков писем, обвязанная шёлковой нитью зелёного цвета. На них не значилось получателя, равно как и отправителя, но я смутно ощущал, что они были адресованы мне.
В тот момент, когда я доставал письма из коробки, меня на долю секунды охватил целый поток чувств от недоверия и страха до внутреннего умиротворения. Но, после этого меня посетило чёткое чувство, что за мной следят, кое не ушло до сих пор, хоть я и выглядывал в окно и прислушивался, но ничего не услышал. Одновременно появилось ощущение дежавю, будто бы это уже когда-то было.
Я стал просматривать письма. Смотрелись они на удивление легко, как если бы я уже знал их содержание, и просматривал бы их лишь для того, чтобы освежить память. Какая-то непонятная гамма чувств заставляла меня сомневаться в том, чего я даже не знаю. Писала явно девушка, быть может, даже моя ровесница. Нет смысла приводить эти письма целиком или их цитаты здесь, поэтому для памяти изложу только суть всего этого. А суть в том, что она отвечает на мои письма (не помню, чтобы с кем-то переписывался), и зовёт меня в некое условное место. Я не знаю, что я ей отвечал на это, я также не уверен в том, что вообще это делал, но это точно адресовано мне, ибо она называет меня по имени, а иногда и описывает что-то, чего не всегда знали другие.
Надо что-то делать. Сидеть здесь и дальше – это риск, если и уходить, то куда? Я так и не видел своего брата, его нет в доме, его нет в больнице, я проверил. Не хочу и думать о том, что он мог погибнуть!
30 июня
Сейчас самая середина дня, меня ужасно клонит ко сну – за время, отсчитывая с того момента, как в нашем городе заперли ворота, я перешёл незаметно на ночной образ жизни. Вокруг меня царит сонное царство: все спят как убитые, лишь дозорный не спит. Но с ним не поговоришь, а я пытался – они не разговаривают на посту, у них есть более важное задание.
Мы в столице, а точнее на ста или более метров под ней в катакомбах. Это старые канализации, давно заброшенные: с тех пор, как их построили, город подняли из низины, сделав насыпь, из-за чего стало невыгодно копаться в такую глубь, проще было проложить новую канализацию, что и было проделано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15