Односельчане, как ни разбирало их любопытство, считали ее замкнутость естественной. Кто после такого несчастья вел бы себя иначе! А ведь Юлии было тяжелее, чем любому другому на ее месте, – вокруг нее не крутились дети. Одна она осталась. В доме, повсюду – одна… Выходить на задний двор вообще не хотелось. Юлия даже точно не помнит, как все это было, когда она натолкнулась на распростертое тело мужа, о чем подумала, увидев его лежащим под забором; теперь бы она, пожалуй, и место точно не указала. Весь двор словно горел у нее под ногами и жег пятки, на какой бы клочок земли она ни ступила. Хуже всего, что она не в состоянии разобраться, что ее больше гнетет: жалость или роящиеся в голове упреки. Ведь если бы мы этот проклятый двор покрыли бетоном, ничего бы не случилось, да только Беньямин – и бетонирование… Где уж ему! За такую работу он бы ни за что на свете не взялся, а кого-нибудь нанять – денег жалел. Вот какой он был, при деньгах, а скареда! Но все равно умирать не имел права, нет, не имел! А Калас… Зачем он явился? Чтобы приставать с расспросами? Раздуть в ней огонек сжигающих душу сомнений? И страха? И неуверенности? И укоров совести? Или он забежал просто так, переброситься словцом? Выразить соболезнование? Чего можно ожидать от такого человека, как Якуб Калас? Ведь она ничего о нем не знает, кроме того, что он был участковым. Не слишком большая шишка на этом свете, где каждый метит куда повыше. По службе он прийти не мог, это ясно. Кое-кто из деревенских даже посмеивался над ним: «Поглядите на него, был фигура, милицейский, а стал диабетик на пенсии!» «Отъелся, – с ненавистью подумала Юлия, – еще и болезнь сумел себе выбрать, чтобы жрать что повкуснее! А мой-то вот подох, как паршивый пес! Пил, пиявка ненасытная, пока это зелье его не доконало».
– Мне нечем тебя угостить, – холодно произнесла она. – Пока был жив Беньямин, сам успевал все выпить, а нынче…
– Да я скоро пойду, – успокоил ее Калас. – Я, собственно, зашел, только чтобы сказать: коли тебе потребуется помощь… А уж потом, когда-нибудь попозже, я бы с удовольствием с тобой потолковал.
– О чем нам толковать? – Юлия Крчева опустила голову: даже смотреть на этого человека ей было неприятно.
– Да о том же, что с любым другим. Всегда найдется о чем потолковать.
– Не хочу я разговаривать, – отрезала Юлия. – Ничего не хочу! Порой даже и жить на свете! Заботы так и сыплются на мою голову! Хватит с меня и этих забот, а в разговорах я не нуждаюсь.
– У всех у нас какие-нибудь горести, – пытался утешить ее Якуб. – У одного их больше, у другого меньше.
– Со своими я справлюсь сама, – не приняла его сочувствия Юлия. – Всю жизнь промаялась с пьянчужкой, справлюсь и теперь!
– Если я хорошо тебя понял, мне больше не стоит приходить, – сказал Якуб Калас и испытующе поглядел на нее.
– Так оно будет лучше.
– Гм, боишься пересудов, – как бы про себя заметил Калас. – Я тебя понимаю, Юлия, у соседей злые языки. Скажут: только мужа схоронила, а уже кавалера завела… Этого, Юлия, не бойся. Ухаживать за тобой я не собираюсь.
– Меня не интересует, кто что скажет, – не слишком уверенно возразила она.
– Значит, хоть в чем-то мы с тобой одного мнения. Надеюсь, ты не станешь возражать, если я загляну еще разок. Видишь ли, Юлия, мне необходимо еще зайти. По поводу твоего мужа.
Она удивленно посмотрела на него. А он нарочно ничего больше не сказал. Пускай ее гложет любопытство. Пускай задумается.
– Всего хорошего, Юлия, – попрощался Якуб и направился к двери.
– Постой. Что ты имел в виду, когда сказал «по поводу твоего мужа»? – поспешно спросила она.
Остановившись, Якуб Калас обронил через плечо:
– Мне сложно объяснить, Юлия. Я уже не служу в милиции и потому, сама понимаешь, пришел бы только с твоего согласия. В любой момент ты безо всяких можешь меня прогнать… И все же хотелось бы навестить тебя еще разок. Мне надо выяснить кое-что, касающееся смерти Беньямина.
– Это еще зачем? – нервно спросила Юлия. Ее нервозность была подлинной, непритворной, но Якуб не был уверен, что это добрый знак. В конце концов, что для него лучше – если она о чем-то знает и пытается утаить или если не знает ничего и считает смерть мужа просто несчастной случайностью? – Почему именно ты – и «по поводу смерти» Бене?
Якуб Калас пожал плечами. Этот вопрос задавал себе и он, но ответы приходили в голову самые несуразные. И впрямь, почему именно ему не дают покоя обстоятельства смерти Беньямина?
– Пожалуй, лишь потому, Юлия, – попытался он найти разумный ответ, – что я работал в милиции и теперь…
Просто у меня есть свободное время, а что-то мне подсказывает, что с этой смертью дело нечисто.
– Не болтай чепуху! – накинулась на него Юлия Крчева. – Совсем рехнулся, как ты можешь говорить такое! Тебе место в сумасшедшем доме!
Якуб Калас улыбнулся. Это была горькая улыбка, которой пытаются защититься, когда чувствуют несправедливость обвинений.
– Может, ты и права, Юлия, – возразил он спокойно, стараясь не выдать горечи, однако чутье подсказывало ему, что он «взял след» и надо по нему идти. – Все очень сложно. Я тоже порой думаю, а вдруг это лишь мое воображение, вдруг дело обстоит совсем не так, как я предполагаю. У меня ведь есть кое-какой опыт, и он мне велит прежде семь раз отмерить, а потом уж резать.
– Дело твое, только я не желаю в это встревать.
– Согласен, Юлия, тебе нужен покой. Сейчас тебя нельзя тревожить. Хотя бы пока ты не свыкнешься с горем. Но мне и вправду нужна твоя помощь. Понимаешь, Юлия, мне без тебя не обойтись. В интересах дела.
– В интересах дела! – Калас заметил, что эти слова ей особенно не по нраву, беспокоят ее и злят. – Лучше уходи отсюда, Якуб. Уходи! Мне пора кормить кур.
– Как знаешь, Юлия, – сказал он, решив на этом кончить. Но напоследок, словно по наитию, добавил: – А то давай расскажу, как представляю себе смерть твоего мужа…
– Смерть моего мужа? Еще чего! Иди уж, иди, глаза б мои никого не видели!
Юлия Крчева старалась говорить решительно, твердо, однако по ее голосу чувствовалось, что она вот-вот расплачется. И она в самом деле расплакалась.
– Успокойся, Юлия, – сказал он уже на пороге, послушавшись своего внутреннего голоса, – тем, что закроешь глаза на правду, ты ничего не изменишь. Поверь мне, я за свою жизнь всякого навидался, меня ничем не удивишь. Многое теперь для меня потеряло смысл. Но правда… она по-прежнему важна. И я хочу выяснить правду о смерти твоего мужа.
– В милиции твои дружки покажут тебе протоколы, – сказала Юлия Крчева уже немного спокойнее. Еще минута – и, пожалуй, она снова предложит незваному гостю табурет. Но он знал, что больше не стоит присаживаться. Упомянув о смерти ее мужа, он исключил возможность доверительных отношений. Ведь он нагнал на Юлию страх, тревогу, посеял в ее душе опасения. Только еще одно он ей скажет, поделится своей догадкой, пускай задумается, это ее начисто выбьет из колеи, заставит выложить все, если, конечно, она что-нибудь знает. Но ответ он выслушает уже в следующий раз. Сегодня же ограничится несколькими словами:
– Я был в милиции и видел протоколы, точнее – протокол осмотра трупа. Не думай, мои бывшие сослуживцы не так уж сговорчивы. Наверняка зубоскалили по моему адресу. Смеялись, мол, я сую нос в завершенные дела, но я-то считаю, что дело Бене вовсе не завершено. Я не криминалист и никогда им не был, я обыкновенный участковый, к следствию имел отношение лишь от случая к случаю… В жизни я немногого добился, ты тоже можешь так думать, но сейчас я почти уверен: твой муж…
– Что мой муж?! – Женщина посмотрела на него с ненавистью, и он понял, что, по всей вероятности, перегнул палку. – Почему ты не оставишь меня в покое? Зачем тревожишь сон мертвого? Радуйся, что вышел на пенсию, и не отравляй людям жизнь!
– Я-то что, Юлия… – Якуб наконец переступил порог. – Сейчас уйду, чтобы ты не подумала, будто я, не дай бог, навязываюсь. Хочу только, чтобы ты знала мое мнение… и наверняка не только мое,… Бене стал жертвой насилия.
Калас не спеша вышел, притворив за собой дверь. Эффектно, будто один из тех прославленных сыщиков, каких он видел в кино или о которых читал в книжках. Жертва насилия! Не слишком ли смело сказано? Ведь пока у него нет никаких доказательств, и кто знает, будут ли они потом? В голове полно вопросов; занятый своими мыслями участковый даже не почувствовал пристального взгляда стоявшей у окна Юлии, который провожал его, пока он не скрылся за углом.
4. Она бесследно исчезла, точно сквозь землю провалилась
Якуб Калас размешал в ведре цементный раствор, подготовил кирпичи, приставил к чердачной двери стремянку. Собирался использовать этот пригожий прохладный денек с редкими облачками в небе для ремонта трубы, выходящей на крышу над горницей. Вынес на двор строительный материал и принялся за дело. Все шло как По маслу, он даже начинал гордиться, что у него так здорово получается. Кабы ему захотелось подхалтурить Подручным каменщика, он спокойно мог бы зашибать Крон по двадцать-тридцать в час. «На что-нибудь я еще сгожусь», – утешал он себя, хотя от усталости ломило все тело. Справившись с работой, Калас умылся и решил сходить в корчму на кружечку пива. Его тянуло к людям. На инвалидной пенсии он еще меньше года, стал постепенно привыкать к одиночеству, к жизни без спешки, к тому, что во всем должен полагаться только на себя, но с тех пор, как он узнал о несчастье, случившемся с Бене Крчем, в его душе поселилось беспокойство. Всегда он немного завидовал самоуверенным, внешне невозмутимым и беспечным криминалистам, умевшим говорить о самом страшном преступлении как о прошлогоднем снеге. А его выводила из себя даже самая скромная потасовка в корчме. Не зря за ним утвердилась репутация жесткого человека. Городские подонки предпочитали залезть в свои норы и не высовываться, пока не дознавались, что он дома и собирается отоспаться – наверстать упущенное за долгие часы ночного дежурства. Пожалуй, именно из-за своей дотошности он и не дотянул до более высокого чина, хотя возможностей было предостаточно. «Сверчок ты мой запечный», – говаривала жена, пока они жили вместе. Калас любил жену, можно даже сказать – боготворил, она была для него единственным светом в окошке, ему нравилось, что о его недостатках она говорит с юмором. Отчего не согласиться, если он и правда честный работяга, сверчок запечный. Но, с другой стороны, многие вещи он подмечал прежде других. Вот и теперь: хоть Беньямин Крч был известный алкаш, а все-таки не мог Калас избавиться от подозрений, что умер он не своей смертью.
В корчму Калас так и не зашел. Предпочел как следует поужинать, потом сделал себе вечернюю инъекцию инсулина, ободрал кролика, залил тушку маринадом, шкурку начерно очистил от остатков сала и натянул на проволочную распорку, подмел двор, подбросил кроликам сена, нарвал для них и молодого клевера.
Вернувшись в горницу, Калас закутался в одеяло. включил телевизор. Затапливать не хотелось. Он убедил себя, что выдержит часок-другой у экрана и без веселого потрескиванья в печке. Только эта печь и напоминала о родителях. Все вещи он вынес в сарай и сжигал одну за другой. Лишь доски от шкафов и кровати использовал при постройке крольчатника. Печка помнила еще времена его младенчества. Она хорошо сохранилась: старики топили ее одними дровами. Даже заново белить не пришлось. Достаточно было с вечера хорошенько протопить – и печь надежно удерживала тепло до утра.
Когда позднее Якуб Калас вспоминал этот вечер, он не мог с уверенностью сказать – то ли передача оказалась неинтересной, то ли мысли о Беньямине Крче отвлекли его от серебристого четырехугольника. Во всяком случае, он выключил телевизор, лег и стал раздумывать. Мысленно сортировал и раскладывал по полочкам сведения, которые после смерти Крча в виде сплетен и всяческих погадок распространились по селу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38