И вот, на
тридцять пятом году жизни, первый раз слово "долг" прозвучало в моих
мыслях, как обычное полноценное понятие. Мало того, при этом слове на душе
стало спокойно. Наступило какое-то удовлетворение или самоудовлетворение.
Я подумал о себе хорошо. И все из-за этого ощущения исполненного долга,
замаскированного под совсем другой долг - денежный.
Вероятно поэтому утро наступило для меня необычайно рано. И я
слонялся по своей однокомнатной квартире, переполненный энергией, но не
знающий как и на что ее потратить.
За окном наступало утро - было еще темно, но горящие окна в доме
напротив как бы ускоряли наступление позднего зимнего рассвета.
Начинался новый день.
И мне хотелось чего-то нового. Новой жизни? Новых ощущений? Не знаю.
Скорее - новых иллюзий.
На моих глазах светало. Природа поднимала занавес, за которым
начинался новый день. И то, что я в это утро оказался свидетелем поднятия
этого занавеса тоже добавило мне уверенности в том, что день будет
действительно новый, и что именно в этот день что-то новое начнется и в
моей жизни.
Безоблачное небо отливало мягкой голубизной. Невидимое из моего окна
солнце опустило свои нежно-желтые лучи на искрящийся снег. В окнах дома
напротив уже потушили свет. Я посмотрел на часы - было без пятнадцати
десять.
Но день не оправдал моих ожиданий. А вечером позвонила Лена-Вика.
- Уже выздоровела? - спросил я ее.
- Да. А ты скучал без меня?
- Мне было очень одиноко... - признался я.
- Да?! - прозвучал в трубке возглас приятного удивления и я услышал в
этом возгласе довольную улыбку. - Могу приехать. Как ты?
Мне было бы легче услышать от нее привычное "через час буду!", чем
этот вопрос, требующий моего подтверждения.
- Конечно, приезжай! - сказал я.
- У тебя какой-то странный голос сегодня, - произнесла она задумчиво,
и тут же добавила уже более живо: - Через час буду.
И положила трубку.
А я сел за кухонный стол и стал ее ждать. И пока ждал - накапливалось
во мне желание увидеть ее, крепко обнять. Я был сердит на нее, сердит за
свое долгое одиночество. Но не прошло и десяти минут после ее телефонного
звонка, как я ее простил. Простил за то, что я все-таки был ей нужен.
Может она приблизительно тоже самое думала и обо мне, думала, что она мне
нужна. И поэтому вспоминала обо мне. Но эта периодичность, этот невидимый,
но существовавший в наших отношениях график, повинуясь которому она то
появлялась, то исчезала, это было то, что внушало опасения в
недолговечности и хрупкости наших отношений. Ее двойная жизнь, двойное имя
наталкивали меня на мысль о том, что я чего-то недополучаю от нее и когда
ее обнимаю, и когда целую, и когда с ней сплю. "Ну и что? - возражала
другая мысль. - Девиз "Все или ничего" ни к чему хорошему не приведет. Те,
кто хотят всего обычно ничего не получают." Я ведь тоже не был готов к
полному посвящению себя другому человеку, даже женщине.
Мои мысли прервал дверной звонок и я подскочил, подбежал к двери. Я
даже не ожидал от себя той радостности, с которой я распахнул дверь, чтобы
быстрее увидеть ее.
Я обнимал ее на пороге, целовал. А она, смеясь, вырывалась.
- Да дай мне раздеться! Я же не на минутку пришла!
Она смеялась и казалась по-настоящему счастливой.
Наконец я отпустил ее. Она сняла черную длинную куртку с меховой
окантовкой по краю капюшона и осталась в черных брюках и свитерке
изумрудного цвета. Повесила куртку на крючок и сама, все еще смеясь,
набросилась на меня.
- Скучал? Скучал? Да?
Потом, когда страсти, пробужденные моим недавним одиночеством,
улеглись, она достала из своей сумки бутылку Шампанского и кулек с едой.
Уже на кухне она выпотрошила его на стол и я ощутил голод. Питался я
последние две недели кое-как, в основном бутербродами с вареной колбасой.
Даже жаренную картошку своей ленью мне удалось превратить в деликатес. А
на столе теперь лежала палка салями, длинная французская булка, пачка
масла, какое-то турецкое печенье...
- Это прям как гуманитарная помощь! - сказал я. - Спасибо!
Она все еще улыбалась.
- Зачем ты мне голодный нужен?
- А зачем я тебе сытый?
- А-а-а! - рассмеялась она. - Я тебе потом скажу! Когда наешся! Ты
когда последний раз ел?
- Ел - две недели назад, а перекусывал - сегодня утром, - признался
я.
- Ладно, доставай ножи, вилки. Картошка у тебя есть?
- Пару килограмм есть...
- Ясно, - голосом распорядителя сказала она. - Значит сегодня -
праздник, а за картошкой завтра пойдешь! Шампанское положи в холодильник
на верхнюю полку. Там у тебя есть место?
- Там масса места! - я открыл холодильник и показал Лене его пустые
внутренности.
- Ну ты и живешь! - она покачала головой.
Уже через полчаса ужин был готов. Ощущение праздника было закреплено
сервировкой стола. Я достал два хрустальных бокала.
- Сюда бы еще букетик цветов, - мечтательно произнесла Лена,
осматривая созданный ею живой натюрморт.
Я виновато опустил голову.
- Да брось ты, - она махнула рукой. - Это я так, мечтаю... Кстати ты
мне действительно ни разу цветов не подарил.
- Но я ведь никогда не знаю, когда ты придешь...
Ужин начали с Шампанского.
- За что? - спросил я, подняв бокал.
- За нас! - легко произнесла тост Лена. - За то, чтобы у нас все было
хорошо, чтобы мы не болели!
Вареная картошка, тонкие янтарные кружки салями, свежая хрустящая
булка с маслом. Праздник живота смешался с праздником души, атмосфера
физической, бурной радости заполнила мою маленькую квартиру.
- Твой кассетник работает? - спросила Лена.
- Наверно, я его давно не включал...
Она вытащила из своей сумки кассету и протянула ее мне.
- На, поставь!
Я сходил в комнату, поставил кассету и вернулся. Музыка зазвучала
только через пару минут. Но когда она зазвучала, я остановил в воздухе
вилку с кусочком колбасы, чуть-чуть не донеся ее до рта. Удивленно
посмотрел на Лену. А она улыбнулась и как-то игриво развела руками.
- Это Корелли... Если тебе не нравится, там на другой стороне рэп
есть, "Кар мэн" и Буланова...
- Нет, нравится. Просто не думал, что ты классику любишь.
- А я не знаю - люблю я ее или нет. Хочется иногда послушать. Чистая
музыка, как лекарство. Успокаивает, когда психую...
- А часто психуешь?
- Нет, - она пожала плечиками. - Иногда бывает. Со всеми бывает. У
тебя тоже сегодня, когда звонила, был голос психованый. А?
Я кивнул.
- А чего? - спросила она.
- Я вчера ходил долг относить... Понимаешь, одного знакомого убили, а
я у него как-то одалживал и вот вчера пошел, отдал деньги его жене...
Видно нервничал потом, знаешь, идти туда боялся...
Лена понимающе кивнула.
- Мою подружку месяц назад убили. Пьяный один позвал к себе... И
задушил. А я у нее книжки брала читать, у ее предков классная
библиотека... Но я назад не понесу... Пусть уже у меня остаются. Страшно,
ей только восемнадцать отпраздновали. Предки такой стол накрыли...
- Давай о чем-нибудь другом! - попросил я.
Она кивнула. На ее лицо опять вернулась улыбка.
- Наливай! - скомандовала она.
Шампанское подходило к концу, но у меня в запасе была еще бутылка
венгерской сливовицы и это внушало уверенность в том, что с исчезновением
Шампанского праздник не пойдет на убыль.
- За что? - спросил я, снова подняв бокал.
- За нас! - снова сказала Лена.
- Этот тост уже был.
- Хорошее должно повторяться, - она посмотрела мне в глаза и снова
улыбнулась, только улыбка в этот раз получилась у нее какой-то твердой и
самоуверенной.
Спать мы легли далеко заполночь, а заснули, наверно, только под утро.
Моя энергия, так будоражившая меня с самого утра, наконец нашла выход. Но
и у нее оказалось не меньше энергии, а может даже и больше, потому, что
под утро, когда руки мои устали от обьятий и ласк и дрема уже опутывала
сознание, ее руки все еще гладили меня, а губы мягко прикасались к плечам,
к шее. И я лежал неподвижно, как побежденный ею.

27. ДЕКАБРЬ
За окном лежал декабрь, лежал укрытый хрустящим снегом. Его морозное
дыхание врывалось в раскрытую форточку и наполняло воздух моей квартиры
свежестью.
Уже третий день Лена хозяйничала у меня и нам обоим это нравилось,
но, наверно, по разному. Только время от времени приходила мысль,
огорчавшая меня, мысль о том, что такие блаженные, счастливые моменты
наших отношений уже не раз прерывались и я снова оставался один в
квартире, еще наполненной ее дыханием. И все еще чувствуя ее дыхание, но
не видя ее я начинал копить в своей душе одиночество, начинал как-то
заискивающе смотреть на молчащий телефонный аппарат, будто ждал от него
помощи. Я старался прогонять эти мысли, я не давал им возможности
испортить мой праздник, хотя праздник этот был не только моим. Это был НАШ
праздник. Я наблюдал за Леной и понимал, что ей наши несколькодневные
иллюзии совместной жизни нравятся не меньше, чем мне. Я по несколько раз в
день ставил кассету с музыкой Корелли. Нет, Лена не психовала и не
нуждалась в успокоительном воздействии этой музыки. Просто нежность
скрипок очень подходила той атмосфере, в которой мы наслаждались друг
другом. Под такую музыку было легче отбиваться от назойливых мыслей о
временности и скоротечности этих счастливых моментов. Я уже понимал, чего
хочу. А хотел я банального постоянства. Для непрерывного ощущения счастья
я нуждался в совместимости и совместности с женщиной. И то, и другое
присутствовало в наших с Леной отношениях и только неизвестный мне график
ее жизни нарушал идиллию. Но, возможно, только я стремился к этой идиллии.
Может быть, она относилась к нашим длительным свиданиям, как к наркотику,
помогавшему ей жить в остальные, неизвестные мне моменты ее жизни.
Я не хотел, я боялся просить ее о большем. Мне просто надо было найти
себе занятие, которое отвлекало бы меня от ее временного отсутствия. Лишь
бы ее отсутствие было действительно временным!
- На ужин будет картошка-фри! - радостно объявила она.
И посмотрела в окно.
- Зима, а крестьяне не торжествуют! - прозвучал ее звонкий голос из
кухни. - Эй, ты слышишь меня?
- Да, - ответил я.
- Когда мы в школе учили Некрасова, я думала, что крестьяне при царе
неплохо жили. Зимой они отдыхали. Зима, крестьяне торжествуют...
Я пришел на кухню.
- Дались тебе эти крестьяне! - усмехнулся.
- А чего, представляешь - домик в селе, из трубы на крыше - дымок,
внутри тепло и мы пьем чай с клубничным вареньем...
- У самовара я и моя Маша, - пропел я и вздохнул.
Зазвонил телефон и я даже удивился - Лена здесь, кто же еще может
звонить? Может Дима?
- Алло, добрый день, Толю можно? - попросил женский голос.
- Это Толя, - сказал я.
- Извините, что я вас беспокою... Это Марина, помните вы заходили...
Жена Кости...
- Да-да, - сказал я.
- Вы понимаете... мне очень неудобно вас просить... но просто больше
некого... Вы не могли бы сегодня подойти ко мне к шести?
- Думаю, что могу, - осторожно ответил я. - А чем я могу помочь?..
Марина замялась, я слышал в трубке ее дыхание и терпеливо ждал - она,
видимо, подбирала слова. Я вспомнил наш с ней разговор на ее кухне,
вспомнил ее длинные паузы, превращавшие иногда каждое сказанное ей слово в
отдельное предложение.
- Мне очень надо сегодня уйти по одному делу... на два часа... и не с
кем Мишу оставить...
- А-а! - вырвался у меня возглас удивления.
- Вы сможете? - услышал я из трубки ее голос, наполненный тревожным
ожиданием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14