убийства, взрывы, разборки. Обычная ежедневная жизнь большого
города.
Теперь я точно знал - в Киеве за время моей болезни ничего особенного
не произошло. Только погода вносила разнообразие - снова пошел снег.
Я вспомнил о том, как я не собирался дожить до этой зимы, до первого
снега. Это вызвало у меня грустную улыбку.
Дожил ведь! Только можно было бы дожить проще, без этой диковатой
истории, которая так плохо, но при этом еще и так хорошо для меня,
кончилась.
В знак своей живучести я решил поехать в кафе на Братскую.
Там было безлюдно. Только сидела в углу уже виденная здесь однажды
смешноватая девченка в черной кожаной кепке и в той же коротковатой
серосиней китайской курточке. Между ее стулом и стенкой стояла большая
папка.
- Художница! - подумал я.
Подошел.
- Извините, "Кеглевича" не желаете?
Она с любопытством подняла на меня взгляд.
- Желаю, - сказала. - И шоколадку, если можно.
Я взял ей и то, и другое. И себе взял еще сто грамм. Подсел к ней для
разговора, но разговора не получилось. Она довольно быстро выпила водку, а
шоколадку спрятала в карман и стала собираться.
- Мне ехать далеко, я на Борщаговке живу, - объяснила она свою
поспешность.
Правда, я успел узнать ее имя - Аня. Она была дипломницей
худинститута. Когда-то мне говорили, что в этот институт нормальных не
берут. Теперь я был готов с этим согласиться. Только с одним небольшим
дополнением - ненормальные люди всегда интересней нормальных. С ними не
бывает скучно, с ними может быть опасно, но не скучно.
"Кофейница" стала меня выпроваживать в половину седьмого.
- Что я, из-за одного тебя буду здесь сидеть?! - она развела руками.
Я согласился с ее доводом и вышел.
На улице шел снег.

21
Бывшие ноябрьские праздники прошли незаметно. Только вечером
восьмого, входя в свое парадное, я наткнулся на выпившего ветерана,
позвякивавшего медалями у лифта. Он так и остался стоять на лестничной
площадке первого этажа. Последний из могикан.
Зайдя с холода домой, я вдруг понял, что похолодало не только на
улице. В квартире было не намного теплее. Сильный сквозняк, пробивавшийся
сквозь незаклеенные оконные рамы, уже в коридоре превращался в воздушный
поток, со свистом прорывающийся наружу через закрытые, оббитые черным
дермантином двери.
Я сбросил пуховую куртку и сходу взялся за утепление своего жилища. В
прошлом году рамы были заклеены еще в начале октября, но тогда хозяйством
командовала жена. Командовала негромко, но легче было сделать то, что она
хотела, чем выдерживать потом ее надутое молчание. В этом году зима
застала меня врасплох и в одиночестве. Одиночество, правда, было
переменным, как ток. Приходила иногда Лена-Вика, оставалась на несколько
дней. Потом на несколько дней исчезала, и снова звонила и сообщала
радостным голосом, что выезжает.
Потихоньку проедались оставшиеся от чужого развода доллары. Костин
полтинник я не трогал, и даже если бы кончились у меня деньги, врядли бы я
смог полезть в его бумажник. Это было чужое, как и остальные "сувениры",
принесенные мною домой в тот дождливый вечер. Я часто раскладывал их на
столе, смотрел на письмо, не читая его, рассматривал фотографию уставшей
женщины с ребенком на руках. Сейчас, после того, что произошло, она,
должно быть, выглядит еще более уставшей.
Иногда мне казалось, что я просто нашел где-то эти бумаги и у меня
вдруг возникало желание отнести их по адресу, указанному на конверте. Я не
помнил тот момент, когда я обыскивал костины карманы, но я знал, что я это
сделал. И все равно появлялось это странное ощущение, будто это произошло
не со мной, будто я просто шел по улице и нашел у обочины чей-то бумажник.
И теперь надо вернуть его хозяину, можно бросить в почтовый ящик...
И снова перед глазами оказывалась фотография уставшей молодой женщины
с грудным младенцем на руках. Я пил чай и смотрел на нее, на эту женщину.
Думал о ней. Во всей этой истории она была единственной невинно
пострадавшей. Был, конечно, еще и ребенок, но пока он поймет, что
пострадал, пройдет немало лет. О Косте же я думал гораздо меньше. Та
работа, которую он выбрал, привела бы его раньше или позже на тот свет. В
этих рассуждениях можно было идти и дальше, и тогда вышло бы, что его
ранняя смерть спасла много жизней. Но это был блеф, его смерть лишь
обеспечила других специалистов этой проффессии дополнительными заказами.
Я замешал из муки клейстер и, законопатив щели в рамах паралоном,
заклеивал их вырезанными из газет полосами. Через полчаса дело было
сделано. Сквозняк исчез, хотя теплее не стало. Но на все надо время, и
особенно на то, чтобы батареи в моей квартире начали действительно
нагревать воздух.
Я пил чай. За окном длился зимний вечер, морозный и скрытный.
Утром дети будут радостно играть в снежки, а взрослые будут вызывать
милицию, чтобы приехала машина и убрала замерзшего ночью пьяного с
автобусной остановки. И короткий зимний день поспешит дальше.
Я сидел за кухонным столом, пил чай и пережидал зиму, как лодочники
пережидают ледоход перед тем, как переплыть реку.
О чем, интересно, сейчас думает костина жена, или вернее сказать -
вдова? Она, может, тоже смотрит в окно? А рядом спит ребенок, слишком
маленький, чтобы запомнить отца. Ему, наверно, тепло, он хорошо укутан. А
ей - холодно. Холодно и одиноко...
Может, я когда-нибудь познакомлюсь с ней. Как бы случайно. У меня
ведь есть ее адрес и фотография. Познакомлюсь и попробую чем-нибудь
помочь. Только чем?
А что сейчас делает моя жена? Где она? С кем?
Нет, на самом деле меня это больше не интересовало. Моей жене
наверняка не было одиноко.
Утомленность легла на плечи, как тяжелое пальто.
Граница зимнего вечера и зимней ночи неразличима.
Захотелось тепла и я лег спать.

22
Прошло несколько дней. Квартира моя нагрелась и теперь, возвращаясь с
пятнадцатиградусного мороза домой, я приходил в тепло и уют. Эта огромная
разница температур по обе стороны окна держала меня большей частью внутри.
Но внутри было скучно, жизнь ограничивалась питьем чая и чтением все тех
же газет бесплатных объявлений. Дни наполнялись ожиданием, но ожидать я
мог только одного - звонка Лены. Последний раз мы виделись больше недели
назад. Обычно она звонила ближе к вечеру, но в этот раз звонок раздался в
полдень. Она сказала, что сильно простудилась и лежит дома. Выздоровеет -
перезвонит.
Я еще не успел как следует огорчиться своему затянувшемуся
одиночеству, как снова зазвонил телефон.
Звонил Дима.
- Приезжай вечерком. Погреемся, - сказал он.
Около восьми мы с ним закрылись в его киоске. Дима накрыл привычный
стол, включил кассетник и разлил по стопкам лимонную водку.
В киоске было тепло - под стенкой стоял раскрасневшийся электрокамин.
- Знаешь, что с Костей случилось? - после второй стопки спросил Дима.
- В "ведомостях" читал.
- Он теперь твой должник, - сказал Дима. - Работу он не сделал...
Я махнул рукой.
- Что теперь говорить? Его уже нет... - я говорил осторожно,
прислушиваясь к собственным интонациям, боялся услышать в своем голосе
фальш. - И не надо уже ничего...
Дима напряженно посмотрел мне в глаза, облизал языком толстые губы,
словно они пересохли. Я на мгновение испугался его взгляда. Показалось
вдруг, что Дима что-то знает. С испугу я налил себе внеочередную стопку и
выпил ее в четверть глотка.
Дима полез во внутренний карман своей джинсовой куртки. Его рука
долго возилась там, так долго, что я устал от собственной нервозности и
решил - будь, что будет! Припрет он меня к стенке вопросом - отнекиваться
не буду.
Наконец он вытащил из кармана руку и я увидел на его ладони пачку
долларов. Он положил доллары на стол и снова напряженно уставился мне в
глаза.
- Мы с Костей работали на доверии. У меня он вперед денег не брал.
Если хочешь - я могу поговорить с другим человеком...
- Не надо! - оборвал я Диму. - Уже не надо!
Он с пониманием кивнул. Потом вздохнул. Выпил.
- Ты с ним дружил? - осторожно спросил я.
- Какая сейчас дружба? Дружбы больше нет. Есть деловые отношения.
Косте можно было верить. Нормальный был парень. Но что поделаешь, это
жизнь... Кто-нибудь придет и на его место.
"Кто-нибудь придет и на его место?!" - повторил я мысленно димины
слова. Повторил и подумал: а что именно он имел в виду? Смысл этой фразы
раздваивался и даже растраивался, и все это явно без участия лимонной
водки. Просто богатство языка, "великого и могучего".
И тут я себе показался до противного трезвым. И снова налил, и себе,
и Диме. Хотя он уже был достаточно осоловевшим.
Доллары все еще лежали на столе, но лежали они скорее у него под
рукой, чем у меня. Мне было бы спокойнее, если б их тут не было. Они
приковывали к себе мое внимание, мне все труднее было оторвать от них
взгляд. Дима заметил это и в его прищуренных, уставших то ли от света, то
ли от водки глазах я заметил искорки смеха. Он вытащил из-под прилавка
стограммовый стаканчик, перелил туда водку из стопки, потом добавил
доверху из бутылки. Посмотрел на меня с горькой усмешкой и, кивнув: мол
"поехали!", выпил. Потом взял толстыми короткими пальцами зеленую
двадцатку, скатал ее в шарик и занюхал им.
Я никак на это не отреагировал. Может он и не ждал никакой реакции.
Он был просто пьяным. А я ему завидовал, он был так далеко от реальности,
что мне его было не догнать. Тем более, что ночевать я хотел дома.

23
Позднее зимнее утро. У меня не болела голова. Я вообще чувствовал
себя удивительно свежим. Но при этом вчерашний разговор с Димой
вспоминался с большим трудом, лишь отрывочно. И не только разговор - в
кармане куртки я нашел пачку долларов и отдельно - смятую зеленую
двадцатку. Это были те самые "настольные" баксы, но как они попали в мой
карман я не помнил. Скорее всего Дима сам их сунул мне, но как я мог этого
не заметить? Ведь он был намного пьянее меня!
В узорчатой морозной рамке кухонного окна шел пушистый снег.
Я завтракал. Тикали настенные часы. Хрустел на зубах бутерброд с
вареной колбасой. Закипал чайник.
На душе было спокойно. Дима ничего не знал, да и откуда он мог бы
что-то узнать? Теперь можно было бы поговорить с ним без боязни и
нервозности, расспросить подробнее про Костю и его жену. Хотя Костя меня
уже не интересовал. Но его жена, уставшее лицо которой часто смотрело на
меня с маленькой фотографии, постоянно присутствовала в мыслях. Иногда мне
казалось, что я ее уже знаю, что мы уже встречались. И именно в такие
моменты, когда фантазии вытесняли на какое-то время ощущение реальности, я
чувствовал себя удивительно сaмоуверенно и счастливо. Откуда приходили эти
фантазии?
Холод уменьшает предметы, сжимает объемы - это я помнил еще из
школьной физики. Теперь мне казалось, что это правило распространяется и
на то, что не имеет физического объема. Зима укорачивает, сжимает день.
Эта же зима сжимает, уменьшает мой мир, заставляя меня большую часть дня
проводить дома, в тепле. Но теперь я живу один и вот тут мне становится
очевидно, что ощущение одиночества зимой усиливается. Одиночество не
подчиняется правилам физики.
Одиночество становится воздухом, которым я дышу.
Это оно распоряжается моими снами, иногда подсовывая один и тот же
сон несколько раз подряд, превращая ночной отдых в нравоучительные уроки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14