– Только гвоздичная приправа к нему куплена в кондитерской.
– Я помогу тебе убрать со стола.
– Смотри, поосторожнее с посудой моей бабушки. Я берегу ее как зеницу ока.
С преувеличенной осторожностью, нарочно споткнувшись, чтобы пощекотать нервы своего «милого доктора», Бертран перенес на кухню сервиз «Ришелье» из темно-синего фарфора с тонким рельефным золотым узором. Жан-Люк делал испуганные глаза, чем доставлял удовольствие своему другу. Они охотно предавались такой игре, дабы не утратить чувство юмора.
Вообще их квартира дышала жизнерадостностью. Анфилада больших комнат в чисто османском стиле. Стены и потолки украшены лепным орнаментом, покрытым белой эмалью, блестящий светлый паркет, никаких ковров, никаких обоев, только большие абстракционистские полотна на стенах да необходимая мебель. В гостиной господствовали черная кожа и хромированная сталь, введенные Ле Корбюзье еще в начале века, но выглядевшие вполне современно. Веселое пламя плясало в камине. Около очага урчал серый породистый котенок, домашний баловень, подарок Иветты, которая подобрала его, брошенного, на улице.
– Где ты достал абрикосы в это время года?
– Я заморозил их еще летом.
– Невероятно, можно подумать, что они только что сорваны.
– В мороженом усиливается вкус фруктов.
– Вкуснотища. А что у тебя в больнице?
– Три аппендицита, два случая преждевременных родов, одна ампутация и четыре сломанные ноги!
– Даже так!
– Да нет, шучу! Я старался спасти одну руку… несчастный случай на производстве… Девушка…
– Кстати, о руках… Ты помнишь, какие руки были у Эрмы Саллак?
– Да, длинные и тонкие кисти, немного великоватые…
– Правильно.
Бертран замолчал, поскреб подбородок.
– А кисти Сенты Келлер помнишь?
– Смутно. А ведь я смазывал ожог, когда она ошпарилась, уронив чайник в гостиной миссис Джонсон… Ты прав, похоже, это те же самые руки! Я до этого момента и не думал об этом.
Бертран кашлянул, прочищая горло, затем задал еще один вопрос:
– А кисти Сесилии Геропулос?
– Я заметил на тыльной стороне правой кисти коричневатое пятно, когда нас знакомил Эрнест Лебраншю. Профессиональная наблюдательность!
– Не сомневаюсь. А это пятно могло быть следом старого ожога? Вопрос к профессионалу.
– Вполне вероятно, инспектор. Но чтобы сказать с уверенностью, следовало бы рассмотреть его повнимательнее.
– Следовательно, Эрма Саллак, Сента Келлер и Сесилия Геропулос – одно и то же лицо! Пойду приготовлю кофе.
– Не очень крепкий, ладно?
– Как всегда, один сногсшибательный и один чуть подкрашенный!
– А маленькая Лина? – спросил Жан-Люк погромче, чтобы его мог слышать Бертран, уже возившийся на кухне.
Ответ пришел вместе с шумом текущей из крана воды и звяканьем чашек:
– Из одной девочки выросли три женщины. Какая мелодрама! – После короткого молчания он добавил: – Странно, что Эрнест не позвонил мне после переданного на прошлой неделе через меня послания.
– Должно быть, заперся где-нибудь и перечитывает гранки. Он сказал, что книга выйдет к Рождеству.
Приятный запах кофе возвестил о возвращении Бертрана.
– Пожалуй, ты прав. Позвоню-ка завтра его издателю. Вот ваше пойло, доктор! Как только такой гурман, как ты, может пить такую дрянь? Уму непостижимо!
– Ладно тебе… Пора бы заняться свадебным подарком.
– Они ничего не заказывали?
– Нет, насколько мне известно.
– Тогда успеется, до апреля еще долго, что-нибудь им подыщем.
– Какой он славный, не находишь?
Котик, услышав, что говорят о нем, приоткрыл один глаз, потянулся, зевнул и опять свернулся клубочком. Он очень любил своих хозяев и мог спать спокойно: это был хороший дом.
40
Мария колебалась в выборе. Беллини, «Норма», 1952 года? Ее вокальная форма в этой записи была превосходной, но она предпочитала запись 1954 года с Серафини. Пуччини, «Тоска», 1953 года с Ди Стефано. Что с ним теперь? Давно она не слышала о нем. Верди, «Аида», 1955 года? Не самое лучшее. Доницетти «Лючиа ди Ламмермур», тоже 1955 года, под управлением Караяна в Берлине, ее шедевр. В тот вечер на нее снизошла благодать. Никогда еще драматическая колоратура не достигала таких высот. «Турандот»? «Манон Леско»? Нет. Очень плохие воспоминания. Ее внимание привлекла одна пластинка: «Сцены безумия». В каком это было году? 1958-й, написано на наклейке. Избранные арии из «Анны Болейн», «Пирата», «Гамлета», «Сомнамбулы». Она очень осторожно фыркнула – ее новый нос все еще болел. Подошла к зеркалу, висящему над туалетным столиком. Вгляделась в обновленный профиль, без горбинки, более прямой. Великолепно. Операция удалась
.
Что же послушать сегодня? «Мадам Баттерфляй»? Да, пожалуй… Это одно из самых лучших ее воплощений… Но чуть позже, после ванны, когда она приведет себя в порядок. Сколько же сделано записей с ее участием? Сотня? Больше? И это не считая пиратских, засоряющих ее фонотеку. В голове мелькнул какой-то анекдот, касающийся Дель Монако, но она так и не вспомнила, о чем там речь. Так что же она собиралась делать? Ах да, принять ванну! Потом священный ритуал макияжа, не спеша. Ну а затем несколько вокальных экзерсисов, ставших для нее мучением. От ее голоса остались лишь лохмотья. Помогут ли эти упражнения оживить его? Или она вечно должна будет довольствоваться трагедийными завываниями без нот, тембра, колоратуры, плавных пассажей? Какое же страдание – быть и не быть! Теперь ее вибрато стало чрезмерным. У нее уже не было выбора: чтобы взять высокие ноты, ей приходилось страшно напрягаться, не петь, а горланить. Несчастная тесситура! И это она, некогда такая неистовая, мощная! Она, умевшая пропеть виризм с утонченностью бельканто! И это она! Всегда она! Все еще она! Неужели она не оставит ее в покое? Конечно, у нее была элегантность в фигуре, благородство в голосе, но это не причина, чтобы так над ней издеваться.
– Видите ли, женщина в «Фиделио» много страдала, и все «пиано» совсем не должны быть мягкими. Никогда не порхайте над нотой, бейте ее в самую середину, – пояснила Мария.
«Опять эти проклятые поучения! Она никогда не прекратит наставлять меня», – подумала Лина, раздраженная тем, что с ней обращаются, как с дебютанткой.
– Чтобы спеть эту арию, нужно уподобиться зверю; именно так я и поступала, – добавила Мария менторским тоном.
«Замолчи, Мария! Надоело!» – не переставала думать Лина.
– Это очень сильная ария, нужна хорошая артикуляция; наполните ее агонией, – продолжила дива.
– Да я сама в агонии! Я подыхаю! – взорвалась Лина, сама пораженная своим криком.
– А вы уверены, что мои указания пойдут вам на пользу? – спокойно заметила Мария.
– Вы слишком много требуете от меня, – нагло ответила Лина.
– Требую не я, а музыка!
– Ах, музыка! Поговорим о музыке. Ты хочешь музыки, сейчас я тебе устрою, миленькая! Что ты скажешь об этих ариях из французских опер? Манон? Луиза? С Жоржем Претром, запись 1963 года? Ага, ты больше не будешь зазнаваться. Послушаем!
Она поставила долгоиграющую пластинку на диск стерео.
– Ай, ай, ай, какое горе! Я потрясена! Не будь это таким патетическим, я бы вдоволь посмеялась! А может, ты предпочитаешь свои сольные концерты из 1964 года? «Лукреция Борджиа» или «Дочь полка»? Сменим пластинку. Тоже не устраивает? От плохого к худшему! Не все ли равно! Тогда перестань надоедать мне со своим мастерством. Чтобы заткнуть тебе рот, я готова постричься в монахини и дать обет молчания! Мало того что твоя карьера лопнула, ты и меня тащишь за собой! Нет, меня нельзя упрекнуть в неблагодарности, но это слишком. Если пообещаешь утихомириться, я остановлю пластинку. Думаю, урок пошел тебе впрок. Так и быть, я ее снимаю. Бесполезно продолжать тебя мучить. Я с тобой согласна: мы прежде всего служим музыке и не должны этого забывать. Если в партии есть трель, надо ее спеть.
– Не будем ссориться. Си-бемоль есть си-бемоль. Конечно же, я достаточно люблю оперное искусство, чтобы покорно почитать его. Ты права, наша профессия требует жертв. Идет ли речь об отказе от контракта или о строгой диете. Кстати, ты заметила, что я опять похудела? Ни одного лишнего грамма! Извини меня за вспыльчивость. Отныне мое кредо – служить композитору, а потом уж себе. Не смотри на меня так, а то мне кажется, что ты меня осуждаешь, это жестоко. Прости, что я доставила тебе столько неприятностей, но, признайся, ты сама на них напросилась! Ах, пардон, я не поняла. Тебе не нравится мой новый нос? Ты находишь, что он больше похож на твой? Это очень мило, ведь я переделала его ради тебя, чтобы воздать тебе должное; поэтому-то я и впадаю в ярость, когда ты не добра со мной. Я все тебе отдала: голос, внешность, личность, душу, поэтому твои упреки мне невыносимы. А ты так много для меня значишь: ты – вся моя загробная жизнь. Погоди, я знаю, что сделать для того, чтобы мы позабыли об этом споре: я наполню тебе ванну и поставлю одну из твоих самых лучших записей. Что ты скажешь о «Сицилийской вечерне»? Твоя каденция на две октавы до сих пор не превзойдена. Голос твой был подобен живительному источнику, ты была ослепительна, незабываема; ты при жизни вошла в легенду, стала мифом. Послушай, как это прекрасно. Мы приближаемся к совершенству…
41
Впервые инспектор Джонсон приземлился в аэропорту Шарль де Голль. Инфраструктура нового парижского аэропорта впечатляла: несравнимо с Орли! Айша ничего не знала об этом неожиданном визите. Бертран просил его держать все в абсолютной тайне. Пройдя паспортный контроль, Джонсон увидел друга, который ждал его у выхода.
– Хорошо долетел? – спросил Легран.
– Да, но не терпится узнать, к чему такая таинственность, – ответил Уильям, обнимая его.
– Поговорим в машине. Пойдем, а то я припарковался во втором ряду. У тебя есть еще багаж? – поинтересовался Бертран.
– Нет, только эта сумка. Как поживает Жан-Люк?
– Завален работой, но доволен.
– Любовь крепка?
– Крепнет с каждым днем.
– Счастливчик!
– Уж тебе ли завидовать!
– Учти, я еще не женат!
– Не говори мне, что не взял задаток до свадьбы.
– Не понимаю, на что ты намекаешь.
– Лицемер! Иду! Сержант! – позвал Легран.
Молодой человек, стоявший на посту, совсем недавно окончил полицейскую школу и с видимым почтением отнесся к просьбе старшего по званию присмотреть за машиной.
– Спасибо, сержант.
– К вашим услугам, – пролаял сержант, покраснев и чуть было не отдав честь, что выглядело довольно комичным. Однако оба инспектора ответили ему положенным приветствием с вполне серьезным видом.
– Кидай свой мешок в багажник, и поедем навстречу опасностям! – бодро сказал Бертран.
Машин на автостраде A1 было не много, так что можно было обойтись без маячка и сирены.
– Ну, выкладывай… – нетерпеливо произнес Уильям.
– Открой бардачок и достань конверт. Письмо пришло вчера в мою контору. Можешь ознакомиться.
Если хотите побольше узнать о мадемуазель Лине Геропулос, отправляйтесь на авеню Жорж Мандель, дом 63. Первая кнопка домофона.
Послание было набрано из букв, вырезанных из газеты или журнала: шрифт разнокалиберный, одни буквы цветные, другие – черные.
– Карикатура на анонимку, – усмехнулся Уильям. – Ты это принимаешь всерьез?
– Ни черта не понимаю, знаю только, что с такой любовной записочкой к судье за ордером на обыск не пойдешь! Ко всему прочему, преступления, которые нас интересуют, не входят в мою юрисдикцию, поскольку произошли они не нашей территории. Ты единственный, с кем я могу говорить об этой бумаженции и не сойти за шутника.
– Понятно. Ты правильно сделал, что позвал меня… чем черт не шутит. Предприятие может быть опасным. Двоим в случае чего будет легче справиться. Когда хочешь туда двинуть?
– Почему бы не сейчас?
– Оружие есть?
– Да, а почему ты спрашиваешь?
– Потому что его нет у меня.
– Думаешь, рискуем наткнуться на убийцу Дженнифер Адамс и Сары фон Штадт-Фюрстемберг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29