в ее груди клокотала беспомощная ярость. В чем, собственно, его обвинять? Она предпочла начать с вопроса:
— Animale, bestia, что ты сделал с бедной девочкой в кино?
— Ничего! — ответил Джино, широко раскрывая глаза.
Его невиновность была столь очевидной, что Лючия Санта была склонна заключить, что он окончательно спятил и уже не различает, что хорошо, а что дурно. Она постаралась взять себя в руки и спокойно, терпеливо спросила:
— Почему Катерина убежала от тебя?
Джино пожал плечами.
— Она сказала, что хочет в уборную, но забрала с собой пальто. Когда она не вернулась, я решил, что не понравился ей, — ну, и черт с ней! Я досмотрел фильм до конца. Ма, если я ей не по нраву, то какой смысл тебе и ее отцу заставлять ее гулять со мной?
Она все время вела себя как-то странно, даже отказывалась разговаривать!
Слушая его, Ларри жалостливо покачивал головой. Потом он шутя обратился к матери:
— Представляешь, ма, если бы на его месте оказался я, у нас в семье уже был бы грузовик.
Луиза прыснула. Винни ласково сказал Джино:
— Брось, она от тебя без ума.
Семья почти в полном составе была готова обратить все в шутку. Однако Лючия Санта, единственная способная глядеть в корень, рассердилась всерьез. Она взаправду собиралась обрушить на голову Джино не tackeril, а что-нибудь потверже, ибо он определенно пошел в своего безумного папашу.
Говоря, что не понравился девушке, он походил на дурачка-святошу; где горечь, где хотя бы намек на уязвленную мужскую гордость? Кто же тогда Катерина для ее гордеца-сынка? Дерьмо собачье? Дочь богача, который мог бы обеспечить ему будущее и достаток; миловидная, с сильными ногами, высокой грудью, не чета этому никудышному мальчишке, неудачнику, годному только для электрического стула… Ему, значит, наплевать? Ему, видите ли, все равно, нравится он этой бесценной итальянской девушке или нет! За кого он себя принимает — за итальянского короля? Что за дурень, разве он не заметил, как бедняжка Катерина буквально пожирала его глазами? Нет, он безнадежен, безнадежен, весь в отца, его ждет неминуемая беда! Она схватила tackeril, собираясь отдубасить его — пусть беспричинно, всего лишь для собственного успокоения, чтобы унять разлившуюся желчь; но ее сын Джино, наделенный инстинктом преступника, спасающегося бегством, даже когда он невиновен, увильнул и загрохотал башмаками по лестнице. Так была развеяна красивая мечта Лючии Санты; событие это, при всей своей несуразности и смехотворности, заронило в ее душу первое зернышко ненависти.
Глава 17
Семь лет кряду Фрэнк Корбо не тревожил семью.
Теперь он решил побеспокоить ее в последний раз.
Далеко на Лонг-Айленде, в штатной больнице для умалишенных, он замыслил последнее бегство. Как-то темной ночью он, сжавшись в постели в комок, приказал своему мозгу размазаться о черепную коробку. Могучая волна крови, отхлынувшая от потрясенного мозга, швырнула его бренное тело на кафельный пол палаты и навечно загасила хилую искорку, в которую давно уже превратилась его истерзанная душа…
Телеграмма застала Лючию Санту за полуденным кофе, который она вкушала в компании великолепной Терезины Коккалитти. По этому случаю страшная особа, желая подчеркнуть свое дружелюбие, открыла один из своих секретов: оказывается, она умеет читать по-английски! Это поразило Лючию Санту даже больше, чем новость, содержащаяся в телеграмме, выходит, эта женщина прекрасно вооружена для противостояния окружающему миру! Теперь она смотрела на Лючию Санту холодным взглядом, не замутненным ложным состраданием.
Как это ужасно — сознавать, что другое человеческое существо, доверившее тебе свою жизнь, не в состоянии более вызвать у тебя жалость к собственной участи! Лючия Санта была абсолютно честна с собой: смерть Фрэнка Корбо вызвала у нее чувство облегчения, освободила от отвратительного страха, что наступит день, когда ей в очередной раз придется выносить ему приговор на дальнейшее пребывание в клетке. Она страшилась его; она боялась за своих детей; она не желала идти на жертвы, на которые обрекло бы семью его освобождение.
Не останавливайся на полдороге, верь в милосердие господне: смерть мужа снимала с ее души неподъемный камень. Стоило ей увидеть его за решетчатым окном в одно из редких посещений — и она утрачивала веру в жизнь, ее на много дней покидали силы.
Лючия Санта испытывала вовсе не горе, а огромное облегчение от спавшего напряжения. Человек, ставший отцом троим ее детям, постепенно умирал в ее сердце на протяжении долгих лет, которые он провел в сумасшедшем доме. Она уже не могла представить его себе полным жизни.
Терезине Коккалитти представилась новая возможность продемонстрировать свою железную хватку, превратившуюся на Десятой авеню в легенду.
Она наставила Лючию Санту на верный путь. Зачем везти тело мужа обратно в Нью-Йорк, платить похоронному агентству, устраивать суету и напоминать всем, что ее муж умер безумным? Почему вместо этого не поехать всей семьей в больницу и не похоронить его там? У Фрэнка Корбо нет в этой стране родни, которая сочла бы себя оскорбленной или явилась оплакивать почившего. Это позволит сэкономить многие сотни долларов и усмирить болтливые языки.
Королева — и та не рассудила бы столь же холодно и мудро.
Лючия Санта приготовила обильный ужин, даже слишком обильный, учитывая летнюю жару, и усадила за стол всю семью Ангелуцци-Корбо. Весть о смерти отца никого не повергла в горе. Лючия Санта была уязвлена небрежностью, с какой воспринял эту весть Джино: он смотрел ей прямо в глаза и только пожимал плечами. Сальваторе и Эйлин, положим, могут и не помнить его, но Джино было уже одиннадцать лет, когда увезли его отца…
За едой они строили планы. Ларри уже дозвонился в больницу и договорился о похоронах в полдень следующего дня и об установке могильного камня на больничном кладбище. Он одолжил хозяйский лимузин — вернее, мистер ди Лукка сам настоял на этом — и отвезет туда всю семью. Они выезжают в семь утра, потому что поездка будет дальней. К вечеру они вернутся домой. Работающие пропустят всего один день. Октавия с мужем переночуют в материнском доме, в прежней спальне Октавии, а Лена проведет одну ночь по старинке, в одной комнате с матерью. Все устраивалось как нельзя лучше.
Джино наскоро поел, а потом надел чистую рубашку и брюки и направился к двери.
— Джино, возвращайся пораньше, — беспокойно окликнула его Лючия Санта. — Мы выезжаем в семь утра.
— О'кей, ма, — отозвался он и исчез.
— Не проходит вечера, чтобы он не бегал в свою Гудзонову Гильдию, — пожала плечами Лючия Санта. — Он там князь в клубе сопляков.
— Разве так горюют по собственному отцу? — укоризненно сказал Ларри. — Я прохожу, мимо Гильдии по вечерам — Джино и его приятели любезничают там с девчонками. Нельзя разрешать ему заниматься этим сегодня.
Октавия встретила его слова хохотом. Моральные сентенции, изрекаемые Ларри, всегда веселили ее.
— Болтай, болтай… — проговорила она. — Помнишь себя в его возрасте?
Ларри усмехнулся и покосился на жену; Та возилась с малышом.
— Брось, сестренка, — сказал он.
Немного погодя, словно ничего не произошло, пошли семейные истории и воспоминания о забавных приключениях; Сал и Лена прилежно убирали со стола. Норман Бергерон открыл книжку со стихами. Винни внимательно слушал, положив болезненное лицо на руки. Лючия Санта поставила на стол вазы с грецкими орехами, графин с вином, бутылки с содовой. В квартиру заглянула Терезина Коккалитти, и семейство, воодушевившись присутствием новой слушательницы, принялось пересказывать старые истории о Фрэнке Корбо. Октавия начала со знакомых каждому слов:
— Когда он назвал Винни ангелом, я поняла, что он спятил…
Темы хватило до позднего вечера.
Следующим утром Лючия Санта обнаружила, что Джино так и не вернулся домой ночевать. Жаркой летней порой он часто поступал так, болтаясь где-то с дружками и занимаясь бог знает чем. Но чтобы сегодня, когда это грозит опозданием на похороны?…
Мать рассердилась не на шутку.
Завтрак был съеден, а Джино все не возвращался.
На его кровати лежал его костюм, свежая белая рубашка и галстук. Лючия Санта выслала Винни и Ларри на поиски брата. Они проехали на машине мимо здания Гильдии на Двадцать седьмой стрит и дальше к кондитерской на Девятой авеню, где парни частенько резались в карты ночи напролет. Хозяин лавки с вечно слезящимися глазами сообщил им, что Джино еще час назад торчал поблизости, но потом отправился с дружками на утренний сеанс то ли в «Парамаут», то ли в «Кэпитол», то ли в «Рокси» — одним словом, он не уверен, куда именно…
Когда они, вернувшись, поведали об этом Лючии Санте, она была, как во сне.
— Ладно, значит, он не поедет, — только и сказала она.
Когда все садились в машину, из-за угла Тридцать первой появилась Терезина Коккалитти, чтобы пожелать им счастливого пути. В неизменном черном одеянии, с темным исхудавшим лицом и волосами цвета воронова крыла, она походила на не желающую исчезать ночную тень. В машине теперь образовалось одно свободное место, и Лючия Санта пригласила ее присоединиться к ним. Терезина была польщена приглашением — кто же откажется провести день за городом? Она без колебаний втиснулась в машину и заняла место у окна. Вот почему она могла потом рассказывать подругам на Десятой, как семья Ангелуцци-Корбо катила на Лонг-Айленд хоронить Фрэнка Корбо, как пропал старший сын покойного, так и не удосужившийся взглянуть на лицо родного отца, прежде чем того опустят в могилу, и как проливала слезы Лючия Санта — но то были полные желчи слезы, исторгнутые душой, охваченной не горем, но гневом.
«Придет день, и она посчитается с ним, — приговаривала синьора Коккалитти, тряся черной ястребиной головой. — Он змея, свернувшаяся клубком в материнском сердце».
Глава 18
Лючия Санта Ангелуцци-Корбо отдыхала; ее неподвижная фигура напоминала в сумерках не человека, а густую тень. Сидя за круглым кухонным столом, она дожидалась, пока на Десятую авеню придет с вечерним ветерком блаженная прохлада.
Этим днем судьба нанесла ей загадочный удар, на один вечер истощивший ее душевные силы. Она сидела теперь в пустой темной кухне, вдали от всех, глухая и слепая ко всему, что любила, чем дорожила.
Ей неудержимо хотелось погрузиться в глубокий сон, не тревожимый сновидениями.
Но разве можно оставить этот мир без присмотра? Лена и Сал играют внизу, на улице, Джино прочесывает город, как дикий лесной зверь, Винченцо спит без задних ног в дальней комнате, принадлежавшей когда-то Октавии; его предстоит разбудить и накормить, прежде чем он уйдет на железную дорогу и будет работать там до полуночи. Ее внуки, дети Лоренцо, ждут, чтобы она уложила их спать. Потом она попытается развеселить чашечкой горячего кофе жену Лоренцо, больную и вечно недовольную, вдохнуть в нее веру в жизнь, напомнить, что ее мечты о счастье — всего лишь девичья сказка, на утрату которой обречена каждая женщина.
Лючия Санта не знала, что вот-вот уткнется лбом в стол. Клеенка уже приятно холодила ей лоб; она готовилась погрузиться в глубокую дрему, когда отдыхает все, кроме мозга. Мысли и тревоги вздымались все выше, как волны, пока совсем не захлестнули ее, не повергли в дрожь. Она мучилась так, как никогда не мучилась наяву. Она беззвучно взывала о пощаде.
Америка, Америка, какую разную плоть ты приютила, какая разная кровь бурлит в твоих жилах!
Мои дети не понимают моей речи, я не понимаю их слез. Почему рыдает Винченцо, глупышка, почему по его щекам, заросшим бородой взрослого мужчины, стекают горькие слезы? Она только что сидела у его изголовья, гладила его по лицу, словно он так и не перестал быть младенцем, и испытывала небывалый испуг. Он трудится, зарабатывает на хлеб, у него есть семья, дом, место, где преклонить голову, но он все равно рыдает и бормочет сквозь слезы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Animale, bestia, что ты сделал с бедной девочкой в кино?
— Ничего! — ответил Джино, широко раскрывая глаза.
Его невиновность была столь очевидной, что Лючия Санта была склонна заключить, что он окончательно спятил и уже не различает, что хорошо, а что дурно. Она постаралась взять себя в руки и спокойно, терпеливо спросила:
— Почему Катерина убежала от тебя?
Джино пожал плечами.
— Она сказала, что хочет в уборную, но забрала с собой пальто. Когда она не вернулась, я решил, что не понравился ей, — ну, и черт с ней! Я досмотрел фильм до конца. Ма, если я ей не по нраву, то какой смысл тебе и ее отцу заставлять ее гулять со мной?
Она все время вела себя как-то странно, даже отказывалась разговаривать!
Слушая его, Ларри жалостливо покачивал головой. Потом он шутя обратился к матери:
— Представляешь, ма, если бы на его месте оказался я, у нас в семье уже был бы грузовик.
Луиза прыснула. Винни ласково сказал Джино:
— Брось, она от тебя без ума.
Семья почти в полном составе была готова обратить все в шутку. Однако Лючия Санта, единственная способная глядеть в корень, рассердилась всерьез. Она взаправду собиралась обрушить на голову Джино не tackeril, а что-нибудь потверже, ибо он определенно пошел в своего безумного папашу.
Говоря, что не понравился девушке, он походил на дурачка-святошу; где горечь, где хотя бы намек на уязвленную мужскую гордость? Кто же тогда Катерина для ее гордеца-сынка? Дерьмо собачье? Дочь богача, который мог бы обеспечить ему будущее и достаток; миловидная, с сильными ногами, высокой грудью, не чета этому никудышному мальчишке, неудачнику, годному только для электрического стула… Ему, значит, наплевать? Ему, видите ли, все равно, нравится он этой бесценной итальянской девушке или нет! За кого он себя принимает — за итальянского короля? Что за дурень, разве он не заметил, как бедняжка Катерина буквально пожирала его глазами? Нет, он безнадежен, безнадежен, весь в отца, его ждет неминуемая беда! Она схватила tackeril, собираясь отдубасить его — пусть беспричинно, всего лишь для собственного успокоения, чтобы унять разлившуюся желчь; но ее сын Джино, наделенный инстинктом преступника, спасающегося бегством, даже когда он невиновен, увильнул и загрохотал башмаками по лестнице. Так была развеяна красивая мечта Лючии Санты; событие это, при всей своей несуразности и смехотворности, заронило в ее душу первое зернышко ненависти.
Глава 17
Семь лет кряду Фрэнк Корбо не тревожил семью.
Теперь он решил побеспокоить ее в последний раз.
Далеко на Лонг-Айленде, в штатной больнице для умалишенных, он замыслил последнее бегство. Как-то темной ночью он, сжавшись в постели в комок, приказал своему мозгу размазаться о черепную коробку. Могучая волна крови, отхлынувшая от потрясенного мозга, швырнула его бренное тело на кафельный пол палаты и навечно загасила хилую искорку, в которую давно уже превратилась его истерзанная душа…
Телеграмма застала Лючию Санту за полуденным кофе, который она вкушала в компании великолепной Терезины Коккалитти. По этому случаю страшная особа, желая подчеркнуть свое дружелюбие, открыла один из своих секретов: оказывается, она умеет читать по-английски! Это поразило Лючию Санту даже больше, чем новость, содержащаяся в телеграмме, выходит, эта женщина прекрасно вооружена для противостояния окружающему миру! Теперь она смотрела на Лючию Санту холодным взглядом, не замутненным ложным состраданием.
Как это ужасно — сознавать, что другое человеческое существо, доверившее тебе свою жизнь, не в состоянии более вызвать у тебя жалость к собственной участи! Лючия Санта была абсолютно честна с собой: смерть Фрэнка Корбо вызвала у нее чувство облегчения, освободила от отвратительного страха, что наступит день, когда ей в очередной раз придется выносить ему приговор на дальнейшее пребывание в клетке. Она страшилась его; она боялась за своих детей; она не желала идти на жертвы, на которые обрекло бы семью его освобождение.
Не останавливайся на полдороге, верь в милосердие господне: смерть мужа снимала с ее души неподъемный камень. Стоило ей увидеть его за решетчатым окном в одно из редких посещений — и она утрачивала веру в жизнь, ее на много дней покидали силы.
Лючия Санта испытывала вовсе не горе, а огромное облегчение от спавшего напряжения. Человек, ставший отцом троим ее детям, постепенно умирал в ее сердце на протяжении долгих лет, которые он провел в сумасшедшем доме. Она уже не могла представить его себе полным жизни.
Терезине Коккалитти представилась новая возможность продемонстрировать свою железную хватку, превратившуюся на Десятой авеню в легенду.
Она наставила Лючию Санту на верный путь. Зачем везти тело мужа обратно в Нью-Йорк, платить похоронному агентству, устраивать суету и напоминать всем, что ее муж умер безумным? Почему вместо этого не поехать всей семьей в больницу и не похоронить его там? У Фрэнка Корбо нет в этой стране родни, которая сочла бы себя оскорбленной или явилась оплакивать почившего. Это позволит сэкономить многие сотни долларов и усмирить болтливые языки.
Королева — и та не рассудила бы столь же холодно и мудро.
Лючия Санта приготовила обильный ужин, даже слишком обильный, учитывая летнюю жару, и усадила за стол всю семью Ангелуцци-Корбо. Весть о смерти отца никого не повергла в горе. Лючия Санта была уязвлена небрежностью, с какой воспринял эту весть Джино: он смотрел ей прямо в глаза и только пожимал плечами. Сальваторе и Эйлин, положим, могут и не помнить его, но Джино было уже одиннадцать лет, когда увезли его отца…
За едой они строили планы. Ларри уже дозвонился в больницу и договорился о похоронах в полдень следующего дня и об установке могильного камня на больничном кладбище. Он одолжил хозяйский лимузин — вернее, мистер ди Лукка сам настоял на этом — и отвезет туда всю семью. Они выезжают в семь утра, потому что поездка будет дальней. К вечеру они вернутся домой. Работающие пропустят всего один день. Октавия с мужем переночуют в материнском доме, в прежней спальне Октавии, а Лена проведет одну ночь по старинке, в одной комнате с матерью. Все устраивалось как нельзя лучше.
Джино наскоро поел, а потом надел чистую рубашку и брюки и направился к двери.
— Джино, возвращайся пораньше, — беспокойно окликнула его Лючия Санта. — Мы выезжаем в семь утра.
— О'кей, ма, — отозвался он и исчез.
— Не проходит вечера, чтобы он не бегал в свою Гудзонову Гильдию, — пожала плечами Лючия Санта. — Он там князь в клубе сопляков.
— Разве так горюют по собственному отцу? — укоризненно сказал Ларри. — Я прохожу, мимо Гильдии по вечерам — Джино и его приятели любезничают там с девчонками. Нельзя разрешать ему заниматься этим сегодня.
Октавия встретила его слова хохотом. Моральные сентенции, изрекаемые Ларри, всегда веселили ее.
— Болтай, болтай… — проговорила она. — Помнишь себя в его возрасте?
Ларри усмехнулся и покосился на жену; Та возилась с малышом.
— Брось, сестренка, — сказал он.
Немного погодя, словно ничего не произошло, пошли семейные истории и воспоминания о забавных приключениях; Сал и Лена прилежно убирали со стола. Норман Бергерон открыл книжку со стихами. Винни внимательно слушал, положив болезненное лицо на руки. Лючия Санта поставила на стол вазы с грецкими орехами, графин с вином, бутылки с содовой. В квартиру заглянула Терезина Коккалитти, и семейство, воодушевившись присутствием новой слушательницы, принялось пересказывать старые истории о Фрэнке Корбо. Октавия начала со знакомых каждому слов:
— Когда он назвал Винни ангелом, я поняла, что он спятил…
Темы хватило до позднего вечера.
Следующим утром Лючия Санта обнаружила, что Джино так и не вернулся домой ночевать. Жаркой летней порой он часто поступал так, болтаясь где-то с дружками и занимаясь бог знает чем. Но чтобы сегодня, когда это грозит опозданием на похороны?…
Мать рассердилась не на шутку.
Завтрак был съеден, а Джино все не возвращался.
На его кровати лежал его костюм, свежая белая рубашка и галстук. Лючия Санта выслала Винни и Ларри на поиски брата. Они проехали на машине мимо здания Гильдии на Двадцать седьмой стрит и дальше к кондитерской на Девятой авеню, где парни частенько резались в карты ночи напролет. Хозяин лавки с вечно слезящимися глазами сообщил им, что Джино еще час назад торчал поблизости, но потом отправился с дружками на утренний сеанс то ли в «Парамаут», то ли в «Кэпитол», то ли в «Рокси» — одним словом, он не уверен, куда именно…
Когда они, вернувшись, поведали об этом Лючии Санте, она была, как во сне.
— Ладно, значит, он не поедет, — только и сказала она.
Когда все садились в машину, из-за угла Тридцать первой появилась Терезина Коккалитти, чтобы пожелать им счастливого пути. В неизменном черном одеянии, с темным исхудавшим лицом и волосами цвета воронова крыла, она походила на не желающую исчезать ночную тень. В машине теперь образовалось одно свободное место, и Лючия Санта пригласила ее присоединиться к ним. Терезина была польщена приглашением — кто же откажется провести день за городом? Она без колебаний втиснулась в машину и заняла место у окна. Вот почему она могла потом рассказывать подругам на Десятой, как семья Ангелуцци-Корбо катила на Лонг-Айленд хоронить Фрэнка Корбо, как пропал старший сын покойного, так и не удосужившийся взглянуть на лицо родного отца, прежде чем того опустят в могилу, и как проливала слезы Лючия Санта — но то были полные желчи слезы, исторгнутые душой, охваченной не горем, но гневом.
«Придет день, и она посчитается с ним, — приговаривала синьора Коккалитти, тряся черной ястребиной головой. — Он змея, свернувшаяся клубком в материнском сердце».
Глава 18
Лючия Санта Ангелуцци-Корбо отдыхала; ее неподвижная фигура напоминала в сумерках не человека, а густую тень. Сидя за круглым кухонным столом, она дожидалась, пока на Десятую авеню придет с вечерним ветерком блаженная прохлада.
Этим днем судьба нанесла ей загадочный удар, на один вечер истощивший ее душевные силы. Она сидела теперь в пустой темной кухне, вдали от всех, глухая и слепая ко всему, что любила, чем дорожила.
Ей неудержимо хотелось погрузиться в глубокий сон, не тревожимый сновидениями.
Но разве можно оставить этот мир без присмотра? Лена и Сал играют внизу, на улице, Джино прочесывает город, как дикий лесной зверь, Винченцо спит без задних ног в дальней комнате, принадлежавшей когда-то Октавии; его предстоит разбудить и накормить, прежде чем он уйдет на железную дорогу и будет работать там до полуночи. Ее внуки, дети Лоренцо, ждут, чтобы она уложила их спать. Потом она попытается развеселить чашечкой горячего кофе жену Лоренцо, больную и вечно недовольную, вдохнуть в нее веру в жизнь, напомнить, что ее мечты о счастье — всего лишь девичья сказка, на утрату которой обречена каждая женщина.
Лючия Санта не знала, что вот-вот уткнется лбом в стол. Клеенка уже приятно холодила ей лоб; она готовилась погрузиться в глубокую дрему, когда отдыхает все, кроме мозга. Мысли и тревоги вздымались все выше, как волны, пока совсем не захлестнули ее, не повергли в дрожь. Она мучилась так, как никогда не мучилась наяву. Она беззвучно взывала о пощаде.
Америка, Америка, какую разную плоть ты приютила, какая разная кровь бурлит в твоих жилах!
Мои дети не понимают моей речи, я не понимаю их слез. Почему рыдает Винченцо, глупышка, почему по его щекам, заросшим бородой взрослого мужчины, стекают горькие слезы? Она только что сидела у его изголовья, гладила его по лицу, словно он так и не перестал быть младенцем, и испытывала небывалый испуг. Он трудится, зарабатывает на хлеб, у него есть семья, дом, место, где преклонить голову, но он все равно рыдает и бормочет сквозь слезы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47