Правда, Суханова, вероятно, не знает о его существовании: когда один из оперативников попросил разрешения осмотреть подвал, она восприняла это спокойно, не возражала против того, чтобы он спустился сам, и во время его отсутствия не проявляла ни малейших признаков волнения.
Козюренко приказал Владову:
— Будем делать обыск. Возьмите у прокурора постановление и вызовите оперативную машину.
Полина Герасимовна, увидев постановление на обыск и понятых, разволновалась. Начала требовать объяснений, но Козюренко ответил:
— Сейчас все узнаете.
Обыск начали с подвала. Осторожно раскрыли тайник, — даже опытные работники милиции ахнули, увидев пачки денег в больших купюрах, облигации трехпроцентного займа, несколько сберкнижек на предъявителя и бриллианты в обыкновенной спичечной коробке.
Когда положили все это перед понятыми, Полина отшатнулась. Щеки у нее покрылись пятнами.
— Боже мой! — воскликнула она. — И все это лежало так близко!
Козюренко все время следил за ней. Теперь он был почти уверен, что Суханова не знала о тайнике. Быстро осмотрел найденное.
Внимание его привлекла бумажка, исписанная неровным почерком.
— Ваша расписка? — показал Сухановой.
— Да... — сказала она растерянно. — Дайте взглянуть.
Козюренко положил бумажку обратно.
— Пока тут разберутся и подсчитают, — похлопал ладонью по деньгам и облигациям, — пройдемте в соседнюю комнату.
Суханова молча пошла за ним. Была поражена тем, что такое богатство находилось рядом, а она не знала.
Прусь не очень баловал ее. Для дома всегда был щедр, да и ей покупал наряды — две шубы, костюмы, платья, обувь... Но денег давал мало. Иногда сотню в месяц, иногда меньше. А тут... Столько денег! И расписка... Нашла бы расписку — и дом стал бы ее собственностью.
Козюренко устроился напротив Сухановой в удобном кожаном кресле. Улыбаясь, спросил:
— Чьи это деньги? Василя Корнеевича Пруся?
Ведь не станете отрицать, что знаете его?
— Конечно, я знаю Василя Корнеевича, — ответила Суханова, не колеблясь.
Она как бы подчеркнула слова «я знаю». Козюренко с любопытством взглянул на нее.
— И как вы знаете его?
Полина смутилась. Опустила ресницы и беспомощно улыбнулась, потом посмотрела, как и раньше, настороженно.
— Мы с ним друзья, — покраснела. — Он нравится мне.
— Вы хотите сказать, что находитесь с Василем Корнеевичем Прусем в близких отношениях?
— Да.
— Когда он бывал здесь? Или вы встречались в других местах?
— Нет. Как правило, он приезжает ко мне. В последний раз был четырнадцатого или пятнадцатого мая. Простите, когда у нас было воскресенье? Значит, пятнадцатого.
— И после этого вы не виделись?
Полина покачала головой.
— Ну что ж, — предупредил Козюренко, — я посоветовал бы вам быть откровеннее. Мы можем доказать, что вы недавно ездили в Желехов.
Суханова обиделась:
— Я уже и забыла, когда была там.
— Тогда придется задержать вас.
Полина беспомощно кивнула головой.
Обыск продолжался до позднего вечера. «Портрета» Эль Греко в доме Сухановой не нашли.
Оставив здесь двух оперативников, Козюренко вернулся в управление. Суханову отвезли в камеру предварительного заключения.
Ночью Козюренко разбудил телефонный звонок: старший лейтенант Владов доложил, что несколько минут назад на Тополиную к Сухановой зашел мужчина, назвавшийся водителем троллейбуса Вадимом Леонтьевичем Григоруком. Он задержан.
— Ну-ну, — пробормотал в трубку Козюренко. — В девять его и Суханову ко мне. И вот что, дружище...
Если это вас не очень затруднит, попросите, чтобы кто-то проверил с утра в диспетчерских, не заказывали ли восемнадцатого мая такси на Желехов. И пусть поинтересуются в таксопарках — кто восемнадцатого днем возил туда пассажиров.
Сначала Козюренко начал допрашивать Полину.
Суханова, как и вчера, отрицала, что недавно была в Желехове. Следователь перебил:
— Я знаю даже, какой марки портвейн вы пили восемнадцатого в мансарде Василя Корнеевича.
Вы оставили на стакане отпечатки пальцев. Надеюсь, знаете, что это доказательство считается бесспорным?
Суханова опустила голову и какое-то время молчала.
— Мы условились с Василем, что я никому не скажу об этом свидании. Он вообще запретил мне бывать в Желехове.
Козюренко отметил, что Суханова ни разу не ошиблась: говорила о Прусе как о живом.
— Зачем вы ездили в Желехов? У вас были какиенибудь веские причины?
— Просто скучала по Василю.
— На чем ехали? — — На автобусе.
— Одна?
— Да.
— А может, с Вадимом Григоруком?
Суханова резко повернулась на стуле. Спросила с вызовом:
— А какое это имеет значение?
— Имеет. И большое. — Козюренко постучал пальцем по столу. — Следовательно, вы утверждаете, что были с Прусем одни?
— Нет... Собственно, да... — Полина зябко съежилась. — Меня возил Вадим Григорук.
— Он заходил в дом?
— Ждал меня внизу.
— Когда вы ушли от Пруся?
— Точно не помню. Кажется, в половине одиннадцатого.
— Для чего брали с собой Григорука?
— Я люблю его! — Это признание будто придало Полине сил. — Я люблю его, поэтому и ездила. Я хотела уговорить Пруся, чтобы он не преследовал нас.
Однажды он вынудил меня написать расписку на пятнадцать тысяч рублей. Дом стоит больше, и я согласилась. Тогда у меня не было Вадима .. Кто знал, что так случится?
— Что случится? — быстро спросил Козюренко.
— Что вы арестуете Пруся Он говорил, что уже в этом году оставит работу и женится на мне. А потом я встретила Вадима. Василь Корнеевич просил меня оставить Вадима, потом начал угрожать.
— Так вы не знали о тайнике в подвале вашего дома? — Этот вопрос Козюренко поставил совсем формально: Суханова, конечно, так тщательно не хранила бы собственную расписку на пятнадцать тысяч.
— Разумеется, не знала.
— И вы поддались на уговоры Пруся и решили не разлучаться с ним?
— Он же сказал, что вскоре будет иметь много денег — хватит на всю жизнь. И тогда он женится на мне. Я люблю Вадима. А он живет в общежитии.
— Следовательно, если бы Прусь подарил вам дом на Тополиной, вы бы вышли замуж за Григорука?
— Мы даже хотели выплачивать Прусю мой долг.
Козюренко улыбнулся.
— Лет пятнадцать?.. Не так глуп Прусь!
— Я тоже могла причинить ему неприятности! — зло бросила Суханова.
— Значит, Прусь понимал это и потому не пошел на конфликт?
— Он любит меня, — возразила Суханова.
— Любил?
Суханова выдержала пристальный взгляд Козюренко.
— Думаю, и будет любить! — ответила уверенно. — Но теперь, когда все выяснено, почему меня держат здесь? Не обвиняют же меня в том, что я сознательно прятала в своем доме чужие деньги? — она сделала ударение на слове «своем», и Козюренко снова невольно улыбнулся.
— Построенном на чужие деньги, — уточнил он.
— Ну что вы! Иногда я просто занимала у Пруся.
В конце концов, я верну долг.
— Кому?
— Прусю.
— Девятнадцатого мая утром, — сказал Козюрейко ровным голосом, — Пруся нашли с раздробленным черепом в кухне его дома в Желехове. Последними были у него вы и Григорук. На вас, гражданка Суханова, падает подозрение в убийстве. Мы устроим вам очную ставку с Григоруком. Хочу еще раз напомнить: чистосердечное раскаяние смягчит вашу вину.
Суханова сидела, обхватив голову руками, и полными ужаса глазами смотрела на Козюренко. Внезапно слезы потекли по ее щекам, оставляя две мокрые полоски.
Мы не убивали... — еле слышно прошептала она. — Нет, не убивали! — Руки ее упали на колени, и она всхлипнула.
Но Козюренко невозможно было тронуть слезами.
Он видел и лучше разыгранные сцены, привык верить только фактам и логике фактов, а слезы, истерики давно уже не действовали на него. Правда, было одно обстоятельство, противоречащее логике: добровольное признание Сухановой в том, что она полюбила Григорука и поэтому ездила к Прусю. Эта сметливая и практичная женщина не могла не понимать, что ее признание против них, если бы они с Григоруком действительно убили Пруся. Но, может, была уверена, что они не оставили следов, и поэтому не успела придумать лучшую версию.
Вы когда-нибудь спускались в подвал Прусевого дома? — спросил Козюренко. — Не находили там тайник с картиной?
— Какая картина? — перестала всхлипывать Суханова. — Я ни в чем не виновата, и вы скоро убедитесь в этом!
Козюренко вызвал конвоира.
— Советую вам, Суханова, хорошо подумать, — должны понимать: мы все равно узнаем правду.
Допрос любовника Сухановой ничего не прояснил.
Григорук сразу же признался, что сопровождал Полину в Желехов. Суханова хотела упросить своего бывшего поклонника, чтобы тот не преследовал их.
Вышла из дома Пруся в отчаянии, и они поссорились.
Насколько понял Козюренко, у Григорука были только меркантильные интересы: хотел стать хозяином особняка на Тополиной. Он показал, что в ответ на его вопрос, договорилась ли Полина с Прусем, Суханова устроила истерику и, вместо того чтобы сесть в такси, которое ждало поблизости от усадьбы Пруся, направилась на автобусную станцию. Григорук догнал ее и отвез домой на Тополиную.
Все сходилось, кроме одной детали: Суханова утверждала, что вернулась домой автобусом...
...Роман Панасович только что прилег на диванчик, положив под бок подушку, когда на столе снова зазвенел телефон.
— Как дела, Роман? — загудел в трубке голос начальника управления.
— Как тебе сказать... — почесал затылок Козюренко. — Двигаются понемножку.
— Ага, — засмеялся тот. — Понимаю, тупик. Вот что, брось все, и едем обедать. Ты не забыл, что обещал Нине? А сам уже два дня носа не показываешь.
Козюренко вспомнил, какими варениками угощала их Нина Павловна, и внезапно ощутил такой голод, что проглотил слюну и признался:
— Знаешь, дружище, я и правда ужасно хочу есть...
Они съели ароматный рассольник, и Нина Павловна поставила на стол тарелки с жарким. Роман Панасович засмотрелся на картошку, от которой шел пар, и не мог сообразить, какие ассоциации она вызывает у него. Наконец вспомнил и рассказал, как они с сестрой когда-то продавали подушки.
...Было это давно. Он тогда был восьмилетним мальчиком. Они недавно приехали в Киев из села, где мать учительствовала, и еще как следует не устроились. Мать захворала, лежала с высокой температурой и послала Романа с Надийкой на толкучку. Перед этим долго советовались, что продать. Лишних вещей не было — вот и решили сбыть подушки: ведь под голову всегда можно что-нибудь подложить. Надийка и Ромко взяли две большие, в красных наперниках подушки и бодро двинулись на базар. Но настроение у них сразу испортилось, когда они увидели огромное скопище людей. Это была подлинная стихия. Человеческая толпа бушевала как море, а над ней стоял неимоверный шум. Здесь господствовали свои неписаные базарные законы. С краю имели свои постоянные места «раскладники». Они продавали всякий хлам: проволоку разного диаметра, букинистическую литературу, старорежимные замки с секретами, медные краны, старые туфли и «крик моды» — вышитые гладью коврики с гномами и лебедями.
За раскладкой топтались те, что продавали старые пальто, платья и белье — одежду, которая тут же примерялась под увлеченные возгласы спекулянтов. Еще дальше, на длинных столах, стояли закутанные в старые ватные одеяла кастрюли с горячим борщом, супом, домашним жарким, от которого исходил душистый запах лаврового листа и тушеного мяса. Среди толпы сновали предприимчивые мальчишки и девчонки с ведрами воды, алюминиевыми кружками и горланили во все горло: «Ка-аму вады ха-а-лодной, ка-аму вады?»
Им будто вторили хриплые пропитые голоса мужчин, вращавших ногами деревянные станки с насаженными на ось точилами: «На-ажи та-ачить, ноожни-ицы!»
Ромко с Надийкой робко вошли на базар и выставили впереди себя подушки. Ромко был уверен, что сейчас на них набросятся, будут вырывать подушки ДРУГ У Друга и заплатят значительно больше, чем они определили дома, — не по десятке за каждую, а по крайней мере по пятнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12