Хотя в принципе был готов, что Филя-прыщ начнет валить на него. Однако Псурцев не договорился, не взнуздал своих ретивых сыщиков, и они под руководством следователя Соханя в рекордно короткий срок вышли на Хусаинова.
А вообще-то какие у Фили доказательства? Черта с два ему удастся что-либо доказать: дело обставлено так, что комар носа не подточит…
Псурцев подул на пальцы и спросил:
– Так кого же это мы убили?
– Сами понимаете, Леонид Игнатович, сейчас я превышаю свои полномочия. Так как наш разговор…
– Конфиденциальный.
– Я бы сказал – дружеский. Узнав об этой небылице и взвесив наши с вами отношения, я решил первоначально побеседовать с вами. Считайте, о показаниях этого мерзавца Хусаинова знает только наш следователь и мы с вами.
Получены они только два часа назад, и я еще не доложил о них ни исполкому, ни Хозяину.
– Ценю ваше доброжелательство, – склонил голову Псурцев.
– А как же иначе? Уверен, в аналогичной ситуации вы бы сделали то же.
«Блажен, кто верует… – подумал полковник. – Я бы сожрал тебя аккуратно и с большим удовольствием, даже облизнулся бы».
Педантичность Гусака всегда раздражала Псурцева.
– И кто же взял меня в компаньоны? – спросил полковник.
– Единственное убийство, которое произошло в Городе в последнее время…
– Хмиза?
– Конечно.
– По подозрению в убийстве задержан некий Хусаинов. Неужели он?
– Да.
– Ну и наглец! – бурно отреагировал полковник. – Прохиндей, и как только его земля держит? – Псурцев приложил ладонь ко лбу, сделал вид, что вспоминает. – Так-так… Фигура знакомая, этот негодяй имеет кличку Филя-прыщ. Он?
– У вас отличная профессиональная память. Так вот, этот Филя утверждает, что именно вы, полковник, вели с ним переговоры о ликвидации Хмиза и обещали заплатить ему миллион.
– А почему не сто? – засмеялся Псурцев. – Сколько вы получаете, Сидор Леонтьевич? У нас с вами зарплаты примерно одинаковы – итак, чтобы собрать такую сумму, нужно…
– Да, не год и не два…
– И это при условии, что питаться будешь святым духом!
– Возможно, вы насолили когда-нибудь этому Хусаинову? – высказал предположение Гусак.
– Профессия у нас с вами уж такая – опасная. И не пользуется уважением у преступников. Погодите… – полковник наморщил лоб. – Может быть, мои не очень разборчивые мальчики имели какие-то неофициальные контакты с Хусаиновым? Хотя вряд ли.
– Вполне возможно, но у меня сейчас не только до Чехова, но и до «Детей Арбата» руки не доходят. Не хватает времени из-за этой демократии и гласности.
– Бьете в десятку! – горько вздохнул Псурцев. – Народ стал понемногу распоясываться, говорит, что хочет… Слава богу, наш Хозяин еще вожжи держит, не дает распускаться, а в столице… Народные движения посоздавали! Между нами… – Псурцев понял, что Гусак не поверил ни одному Филиному слову, и стал успокаиваться. – Придет время, вспомнят про твердую руку. Конечно, были у Иосифа Виссарионовича перегибы, но не шебаршились… Каждый знал, что можно, а что нельзя. Да и Леонид Ильич умел с народом жить в согласии. Конечно, перебрал звездочек, но жил сам и другим давал.
– Сейчас можно только с благодарностью вспоминать.
– Ну, я побежал… – поднялся Псурцев. – Побежал я, бедный и несчастный… – хохотнул весело. – Это же надо, начальник УВД – и убийца! Вот это была сенсация – на всю страну!
– Этот Хусаинов под вашим наблюдением, – напомнил Гусак. – В следственном изоляторе, но надеюсь на ваше благоразумие…
– Что вы, Сидор Леонтьевич, я же не дурак, нужен мне какой-то Филя!
Псурцев опустился на сиденье машины тяжко, и пружины заскрипели под ним. Приказал шоферу ехать в управление, хотя хотелось немного пройтись пешком. Проветрился бы, подумал, оценил обстановку. Да, ситуация… Сейчас Гусак позвонит в исполком, а потом самому Хозяину. Или наоборот, но какое это имеет значение? Что же он скажет? А что вообще можно сказать? Этот Гусак, конечно, педант и законник, но и он грустит о прошлом. Боже мой, вдруг чуть не вырвалось у Псурцева. Неужели не пронесет? Неужели это не дурной сон? Вот раньше были времена… Приказал бы своим доверенным ребятам обработать Филю резиновыми палками, а такая наука не проходит даром – сразу понял бы, что нельзя клепать на полковника Псурцева. Да и вообще, Пирий нашел бы возможность нажать на прокуратуру и суд – дали бы Хусаинову лет восемь – десять (тем более ему не привыкать), отсидел бы половину, ну две трети срока, а потом гуляй себе на воле со своим миллионом.
А теперь могут закрутить на всю катушку!
Но Псурцеву не было жалко Хусаинова. Кто ему Филя? Рецидивист, подонок, сукин сын, по которому виселица давно плачет.
Итак, уже сегодня в горкоме и обкоме будут знать, что какой-то рецидивист «катит бочку» на начальника УВД Города. Главное, как воспримет новость Хозяин. Все зависит от того, как отнесется к кляузе (а Псурцев уже сам поверил в то, что Филя возвел на него поклеп) Фома Федорович. Ибо слово Фомы Федоровича решающее, и один он имеет право карать или миловать. К черту все лозунги о демократии, они для газет и писак, для международного, так сказать, резонанса, а вот слово Хозяина!..
С почтением вспомнив Хозяина, полковник мысленно встал смирно. Представил его выцветшие от старости глаза, снисходительную улыбку… Скорее всего Фома Федорович с отвращением нахмурится и махнет рукой – мол, все это не заслуживает внимания. Но информация все же застрянет в руководящей извилине мозгов, и когда встанет вопрос о присвоении Псурцеву генеральского звания, Хозяин наверняка предложит не спешить с этим. На всякий случай, так как Фома Федорович прожил долгую номенклатурную жизнь и знает, что никогда не бывает дыма без огня – всегда лучше подстраховаться, нежели вслепую лезть в пламя.
Итак, уплывает от тебя твоя заветная мечта, полковник, Жаль, ах как жаль! Генерал-майор – это звучит на самом деле гордо!
Хотя, подумал Псурцев, что все-таки лучше: генеральские погоны или дача в лесу? Да плевать он хотел на эти погоны и лампасы! Дача, автомобиль и деньги до скончания… На всю жизнь, что осталась…
Погоны могут и содрать, не с таких сдирали, взять того же Чурбанова… Но ведь и с дачи могут выселить, подумал вдруг с болью. Советская власть, она такая – все может…
Однако против него нет ни одного доказательства. Да, ни одного. Если не заговорят Пирий, Белоштан, ну еще Губа…
Хотя какой смысл им болтать? В таких острых ситуациях лучше молчать. Это мы, эмвэдэшники, да прокуроры советуем преступникам признаваться – мол, чистосердечное признание учитывается на суде. А фигу, большую фигу с маслом! Пока судья ходит под Фомою Федоровичем, всегда хоть одним ухом слушает, что говорит Хозяин. А ему всегда лучше, когда в области мир, покой да божья благодать. Это у соседа могут быть и хищения в особо крупных размерах, и убийства, и коррупция, и, как теперь стало модно говорить, организованная преступность, или мафия. У соседа и в столицах, на то они и столицы, большие города с развращенными людьми, – там и заводятся мафии. А у них, в Городе, нет для этого, как сказал бы Фома Федорович, питательной среды. Правильно сказал бы, на самом деле нет и никогда не будет…
И вообще – хватит, конец, амба. Надо подавать в отставку. Черт с ними, генеральскими лампасами, конечно, красиво, но, в конце концов, какая может быть в наше время красота? Красиво, когда у тебя в гостиной во весь пол лежит персидский ковер, а в холодильнике черная икра и кусок осетрины…
Да, в отставку…
А вдруг не согласится Пирий? Не случилось бы как с Хмизом…
Глупый Степка, подумал Псурцев, и тебе конец, и нам из-за тебя морока.
Полковник быстро поднялся в свой кабинет и по «вертушке» позвонил Пирию. Услышав уверенный бас Кирилла Семеновича, подумал: чего паникуешь? Чего нюни распустил? Если крепко держаться за руки, ничего не случится. Кто осмелится разорвать цепь? Какой-нибудь киевский хмырь? Мало каши ел. Пирий и не с такими справлялся. Уже нарочито бодро сказал мэру:
– Вызывал меня сегодня Гусак, и знаете, какая штука? Объявился у нас в Городе мерзкий тип, преступник со стажем по кличке Филя-прыщ. Так, он, смешно говорить, свою вину знаете на кого валит? Никогда не догадаетесь, мы с Гусаком расхохотались… На меня, Кирилл Семенович, будто я соучастник убийства…
Пирий выдержал долгую паузу, подышал в трубку и сказал:
– Нынче есть такая тенденция: шельмовать руководящие кадры. Вот и наши газетчики стали этим заниматься. По примеру некоторых безответственных лиц из центральной прессы. Мы будем давать им решительный отпор!
– Вы всегда стояли на принципиальных позициях, – подтвердил Псурцев. – И никакие новые веяния не собьют вас с пути.
– Наша номенклатура закаленная… – продолжал Пирий, и полковник даже представил, как тот улыбается в трубку. – Закаленная и спаянная.
– Конечно! – сказал полковник, увидев забавную картину: он держит за руку Пирия, тот Белоштана, дальше идут Губа, Гусак и другие, а посредине сам Фома Федорович, Хозяин, ибо где же быть Хозяину, как не в окружении верных и солидных номенклатурщиков?
На душе стало тепло, и Псурцев положил трубку, убежденный в крепости своих позиций.
* * *
Полночи Хусаинов не спал – думал и казнил себя: какой черт подтолкнул выдавать Псурцева!.. Взрыв злобы – больше ничего. Ненависть к милицейскому полковнику, не сдержавшему своего слова!
Впрочем, чего ждать от ментов? Коварные и наглые. Он и менты всегда враги, хотя иногда приходилось прислуживать милиции. Но по мелочам. Ну навел мусор на мелкого воришку, шавку – это справедливая плата за то, что милиция закрывает глаза на большие дела, и особенно на его связи с кооператорами.
Филя первым в Городе сообразил, что открытие кооперативов обещает выгоду не только государству, но и ему лично и его корешам. Он сам, еще Батон, Мурка и Валет – отличные и надежные парни, у каждого за плечами не менее пяти лет отсидки в колониях, им следует доверять, и на них можно опираться. Начали с того, что заглянули с Батоном и Валетом в кооперативную шашлычную. Попробовали – понравилось, шашлыки готовили без обмана, мясо мягкое и хорошо прожаренное. Филя подозвал главного кооператора, который не чурался простой работы, как заведующие столовыми и чайными, а собственноручно раздувал угли и вертел шампуры с аппетитными кусочками мяса.
Кооператор улыбнулся им доброжелательно и даже заискивающе.
«Еще бы, – решил Филя, – дерет за шампур по полсотни, за это не только будешь улыбаться, но и на колени можно стать».
– Садись, – сказал, пошлепав ладонью по стулу, Филя.
– Извините, не могу…
– Садись, говорю, есть разговор…
Видно, кооператор понял, что к чему, потому что глаза у него сделались грустно-покорными. Присел на стул, на всякий случай тихонько отодвинулся от Фили, но Батон налег на него локтем, как бы подчеркивая, что разговор будет на самом деле серьезный.
– Шашлыки у тебя вкусные, – похвалил Филя, навалившись плечом на кооператора, – и навар неплохой. Значит, так… С тебя тысяча каждый день. Видишь парня, что сидит напротив? Это Валет. Он будет приходить сюда по субботам, будешь выдавать ему по семь тысяч.
Филя плечом ощутил, как напряглись мышцы у кооператора. Парень здоровый – еще молодой, наверно, занимается борьбой или боксом. Но и не таких обламывали.
– Тысяча ежедневно? – кооператор изобразил удивление. – За что?
– За наше доброе к тебе отношение, – объяснил Филя. – И за то, что охраняем тебя.
– Нам охраны не надо.
– Дурак ты еще, – засмеялся Филя не зло. Посмотрел вокруг, заметил: – Вот ты зеркал понавешал, свечки на столах, и камин горит… А мы с ребятами сейчас зеркала эти – на мелкие кусочки, люстры поколошматим и картину художника Шишкина, что на стене висит, растопчем… Погром, скандал… Кто следующий раз к тебе пойдет?
– А милиция на что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23