– Восемьсот тысяч! – испугался понятой. – И пистолет. Вот так находка!
Сохань почувствовал, как у него стали чесаться руки. Он бережно завернул все обнаруженное в полотняную тряпку.
Через два часа эксперты сообщили: на рукоятке отпечатки пальцев Хусаинова, и пуля, какой был убит Хмиз, выпущена из этого пистолета.
* * *
Псурцев приказал секретарше не тревожить его и закрылся в кабинете. Вытянулся на диване, не снимая обуви. Все еще пребывал под впечатлением неприятного разговора с Пирием. Они встретились в исполкомовской столовой, присели за отдельный столик, и Пирий, убедившись, что никто не услышит их разговор, сказал почти шепотом:
– «Важняк» из Киева копает глубоко. Собирает на меня компромат, арестовал моего шофера Микитайло, и тот развязал язык. Микитайло сидит у тебя в следственном изоляторе. Нужно принять меры и остановить эту болтовню. Чтобы замолчал – и навсегда. А также отрекся от прежних обвинений.
Псурцев лишь покачал головой: Пирию легко приказывать, а вот как укоротить язык Микитайло? Не так просто… Нет у него своих людей в следственном изоляторе. Есть, правда, старший лейтенант Макуха, который заглядывает ему в рот и давно хочет стать капитаном. Если продвинуть его, он выполнит все приказы, но на крутом повороте может и продать…
– Как хочешь, так и поступай. Не понимаешь? Если сгустились тучи надо мной, значит, и над тобой. Кровь из носа, а Микитайло должен замолчать!
Теперь Псурцев, лежа на диване, разрабатывал план действий. Наконец встал, одернул мундир и вызвал машину.
Старший лейтенант внутренней службы Макуха вытянулся перед полковником и преданно ел его глазами.
– Жалобы поступили на тебя, Макуха, – сказал Псурцев, – будем разбираться…
Старший лейтенант переменился в лице.
– Тут такой народ, товарищ полковник, – стал оправдываться, – что с ним только так и можно! – поднял сжатый кулак.
– В стране перестройка, – не похвалил Псурцев, – и мы должны соблюдать законность. Ты мне эти штучки брось – ишь, кулак показывает… Тащи списки арестованных.
Псурцев обосновался в маленькой комнатке, которая служила Макухе кабинетом, туда он и потребовал приводить арестованных для беседы. Микитайло, увидев Псурцева, оживился, улыбнулся даже – сколько раз возил полковника с Пирием на пикники и считал его добрым знакомым.
Псурцев не предложил Микитайло сесть. Подошел к нему почти вплотную – один шаг разделял их, – постоял, внимательно вглядываясь в улыбающуюся рожу, и вдруг резко и сильно влепил ему громкую пощечину. Микитайло отпрянул, поднял руки, защищаясь, и тогда Псурцев со всей силы ударил его в солнечное сплетение. Тот пошатнулся и медленно сполз на пол. Полковник хотел поддать еще сапогом, но удержался – наклонился к Микитайло и закричал:
– Это только цветочки, свинья! За то, что мелешь своим поганым языком, понял?
Микитайло, заслонившись руками, смотрел сквозь пальцы затравленным зверем.
– Не буду, – пробормотал. – Я больше не буду… Псурцев пнул его сапогом, поднял за воротник.
– Предупреждаю! – зло выдохнул в лицо Микитайло. – Если будешь еще болтать лишнее, сгинешь в тюряге. Это точно, до суда не доживешь. А Кирилл Семенович велел передать: если будешь молчать, вытянем, годом или двумя отделаешься.
– Все! – поднял руки Микитайло. – Все понял и буду молчать.
– Следователю скажешь, что оклеветал Кирилла Семеновича. И знай, я за каждым твоим шагом буду следить. Попробуй только пожаловаться. Ногами вперед вынесут!
Когда Микитайло вывели, Псурцев посидел, сжав руки, облегченно вздохнул и поднял глаза на человека, которого конвоир втолкнул в кабинет.
– Садись, Горбунов, – сказал, – и слушай меня внимательно. У тебя сколько за плечами? Семь лет, кажется. Итак, жук ты опытный и воровские законы знаешь.
– Кто же их не знает, начальник? Настоящий урка и во сне их помнит.
– За что сейчас посадили?
– Мелочи, начальник, погорячились за поллитрой, потом одному фраеру морду набил.
– Три года светит.
– А если я искренне покаюсь?
– Все равно три года. Учитывая твое славное прошлое.
– Однако, начальник, в стране демократия, и законы, спасибо, мягчают.
– Не для тебя, Горбунов. Тебе сейчас за все на полную катушку дадут. Хотя могу подвести тебя под мелкое хулиганство: пятнадцать суток, и гуляй, Вася…
– Богу молиться буду за тебя, начальник.
– В бога я не верю, Горбунов. Но сделаешь вот что. Дружки в камере есть?
– Здесь?
– А где же еще?
– В камере все подо мной ходят. Как скажу, так и сделают.
– Это хорошо, Горбунов. Сегодня вечером прижми немного Микитайло. Он в вашей камере.
– Есть у нас такой фраерок. Куркуляка проклятый…
– Ребра ему посчитайте… Только не очень сильно, чтобы только запомнил. Скажешь: языком трепаться будет – хана…
– Скажу, начальник. У меня на Микитайло у самого руки чешутся. Но не забудьте – через две недели…
– Выйдешь, Горбунов, в райотделе протокол перепишут, я прикажу.
– Все сделаем, как велели, начальник!
Горбунов ушел, и в комнату заглянул Макуха. Тревожные огоньки светились в его глазах.
– Все в порядке, Макуха, – сказал Псурцев. – Я тобой доволен. Буду ставить вопрос о присвоении тебе капитанского звания.
– Рад стараться, товарищ полковник! – вытянулся Макуха. – Видите, у нас порядок!
– Полный порядок, – подтвердил Псурцев, потому что и сам придерживался такой мысли.
– И откуда только такие берутся? – полушутя-полусерьезно спросил Фома Федорович, буравя Сидоренко сквозь очки пронизывающим взглядом.
– Из республиканской прокуратуры, – отшутился Иван Гаврилович.
– Наслышан о тебе, – сказал Фома Федорович. Снял очки и произнес утомленно: – Докладывай.
– Сколько у меня времени?
– А ты докладывай – посмотрим.
– Наша группа имела задание расследовать положение дел на трикотажной фабрике. В Верховный Совет пришло письмо, и прокурор республики дал указание проверить факты.
– Знаю.
– Работники республиканского управления БХСС во главе с подполковником Кирилюком установили факты злоупотребления на фабрике и особую причастность к ним директора Белоштана. Его арестовали, и ведется следствие.
– Могли бы посоветоваться со мной.
– Однако же, Фома Федорович, факты бесспорные и поразительные.
– Ты знаешь, кто я здесь? – Фома Федорович повертел очками. – Я – глава и отвечаю за все. За все – понятно? За тебя тоже, пока ты находишься на территории области.
– Я считал, что подчиняюсь прокурору республики.
– С одной стороны…
– Согласен, Фома Федорович. У Белоштана был левый цех по производству дефицитной трикотажной продукции. Он возглавлял целую шайку расхитителей государственной собственности – в компании с ним были заведующие промтоварными магазинами и другие работники.
– Конечно, были. Краденое надо было продать. На барахолку не понесешь же всю продукцию…
– Думаю, преступники оперировали весьма крупными суммами.
– Точнее.
– Скорее всего, сотнями миллионов.
– Откуда у Белоштана миллионы? Не преувеличиваешь?
– Приблизительные суммы убытков, понесенных государством, установит следствие. Точную цифру, наверное, выяснить не удастся.
Фома Федорович произнес как-то странно:
– Ну и проходимец этот Белоштан! Мы его на хозяйственную работу выдвинули – вот и отблагодарил!
– У Белоштана, наверное, были консультанты. И очень ловкие помощники и сообщники.
– Стыд какой! – произнес Фома Федорович. – Резонанс на всю республику. До сих пор за нами только мелкие дела числились – как у всех: квартирные кражи, хулиганство и подобное другое. Убийство считалось чрезвычайным происшествием. А здесь – кража в особо крупных размерах! К тому же выявленная не нами самими, а республиканскими органами!
– Мы не претендуем на лавры.
– Ты не претендуешь. А как быть мне? Мне прокуратуру и милицию на ковер вызывать надо. Как это так, на глазах у общества такие махинации делались!
– Преступники действовали точно.
– Не скажи – целый левый цех! Наша милиция сама могла Белоштана за руку схватить.
– Могла, – согласился Сидоренко, – вот тут и закавыка.
– На что намекаешь?
– Скажу прямо: кое-кто из милиции опекал Белоштана.
– Конкретнее.
– Следствие продолжается, остальных данных огласить не могу, но нити тянутся к Псурцеву.
– Говори, да не заговаривайся.
– Я, Фома Федорович, готов нести ответственность за свои слова. Тем более, что подозрение вызывает и сам Пирий.
Фома Федорович медленно надел очки, посмотрел сквозь них на Сидоренко, пристально и внимательно.
– На кого руку поднимаешь? – спросил строго. – Я тебя вызвал только потому, что поступила жалоба: превышаешь полномочия. Кто тебе позволил самого мэра допрашивать?
– А я его не допрашивал, просто был на приеме и пристрастно поставил несколько вопросов.
– Ты свои шуточки брось. Здесь тебе кабинет наместника президента и экивоками не отделаешься. Что у тебя против Пирия?
– Арестован его шофер, и он дал показания против Кирилла Семеновича.
– Не допускаешь, что по личным мотивам? Пирий мог прищучить шофера, а тот мог отомстить.
– Следствие не отбрасывает и такой вариант. Кстати, шофер на последнем допросе отказался от своих первоначальных показаний.
– Знаем мы таких субчиков: сегодня одно, а завтра другое – на сто восемьдесят градусов… Мы, скажу прямо, в особых условиях работаем. Многие злобствуют, с говном бы смешали. Ты представляешь, какая должность у Пирия? Одному в квартире отказал, другому машину не дал, третьего на исполкоме пропесочил…
«Представляю, – мысленно добавил Сидоренко, – у одного за квартиру сто тысяч взял, у другого тоже… А Белоштан сколько ему носил? Должно быть, не меньше…»
– Следствие продолжается, – ответил уклончиво. – И пока можно делать только предположения.
– Пирия ты не знаешь, – сказал Фома Федорович. – Работник с размахом и разумный. На нем Город держится.
«С размахом – это точно, – опять мысленно добавил Сидоренко, – двухэтажную дачу на тещу оформил, с подвалом и бильярдной. А вас, Фома Федорович, почему-то туда не пригласил. Скромный, не хочет хвастаться».
– И все же некоторые нити тянутся к Пирию, – сказал упрямо.
– Пирия я тебе не отдам, – сказал Фома Федорович раздраженно. – Мне тут виднее – кто есть кто. Шерстить государственные кадры никому не позволим, даже прокуратуре. Знай, сверчок, свой шесток.
– Закон для всех одинаков.
– Газеты читаешь? – уничтожающе спросил Фома Федорович. – И я их читаю… Ты мне сейчас еще о демократии расскажи. Да, законы для всех пишутся, но в нашей практике в каждом конкретном случае на них трудно опираться. Тоже мне, законник нашелся! Для народа наши законы, и ты это лучше меня знать обязан: Закон людей защищает, а Пирий, повторяю, не просто человек, а мэр города, и его шельмовать я не позволю. Ты его во взятках подозреваешь, а за руку поймал?
– По свидетельству гражданина Микитайло…
– Сам только что сказал, что нет свидетельств у Микитайло. За что его хоть задержали?
– Прописал в Городе любовницу, которая незаконно получила квартиру.
– Разве Микитайло – начальник паспортного стола, он, что ли, прописывает?
– Четверо граждан подтвердили, что именно через Микитайло давали взятки Пирию и получили без очереди квартиры.
– Значит, так, – Фома Федорович глянул на Сидоренко поверх очков, – вижу, что доказательств у тебя против Пирия – никаких. Одни предположения и клевета Микитайло. Так вот, держи язык за зубами. Если по Городу пойдут слухи о Пирий, только от тебя. Ты со своей командой – единственный источник. Так вот, если слухи пойдут, привлечем тебя к ответственности. Знаю, не подчиненный ты мне. Но к нам и в Верховном Совете прислушаются. Там по головке за клевету не погладят.
– Вы не дослушали меня, Фома Федорович. – Сидоренко закусил удила, и сейчас остановить его было трудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23