– Все, что смогу…
– Луганский, считаю, – лицо второстепенное. Кто-то над ним стоит и держит вожжи. Это нам и следует выяснить. Конечно, мы за ним понаблюдаем. Надеюсь и вы поможете.
– Постараюсь.
– Вот и договорились. Все остается так, как было. Вы исполняете все распоряжения Луганского, более того, желательно, чтобы завоевали доверие и как-то выдвинулись, вошли в его ближайшее окружение.
– Противно.
– Иногда надо переступить через самого себя.
Я подумал: после того, что пообещал мне Задонько, вряд ли я имею право возражать ему. Потому и пообещал:
– Хорошо.
– Понимаете, с вашей помощью могли бы выйти на шефа Луганского.
– Но как? Ведь он не очень-то доверяет мне.
– Надо, чтобы стал доверять.
Я решил: в следующий раз, когда позвонит Иван Павлович, я попробую как-то подмазаться к нему.
– Использую для этого любую возможность, – пообещал.
– Когда-то я встречался с подполковником Луганским, – сказал Николай Николаевич, – и он произвел на меня неплохое впечатление. Оказывается, ошибся!
– Он умеет подойти к человеку, а потом использовать его в своих интересах.
– Десятеро молодых людей, вооруженных автоматами, – задумчиво произнес Задонько. – Большая сила!
– К тому же, молодых людей, готовых на все. Без моральных устоев.
– Взять их будет непросто.
– Скорее, очень сложно.
– Следует установить личность каждого. И брать поодиночке. И тут мы надеемся на вашу помощь. Имена, фамилии, желательно – адреса.
– Не знаю, смогу ли.
– Хотелось бы, чтобы в банде вас считали своим. Тогда люди легче раскрываются.
– Вы ставите передо мной сложное задание.
– И опасное, – уточнил полковник. – Если заподозрят, уберут. Об этом вы должны помнить каждую минуту.
– Я не из пугливых.
– Вижу.
– Имена кое-кого знаю. Олег и Владимир. Фамилия Олега – Сидоренко. Слышал, как к нему обращались. Еще один – Шинкарук. Думаю, эта тройка – из бывших спортсменов. Такие, знаете, амбалы…
– Оружие у каждого?
– Нет, я и Сидоренко свои автоматы оставили в машине Луганского. Тайник под задним сидением. Но, знайте, у кое-кого – пистолеты с глушителями.
– Разбираетесь в оружии?
– Когда-то, до самбо, интересовался стрелковым спортом.
– Ну что ж, Левко, ты мне нравишься, – перешел на «ты» полковник. – Вместе мы можем неплохую кашу сварить.
Я повеселел: этот полковник оказался хорошим человеком, и следовало выложиться, чтобы и вправду «сварить кашу».
– Завтра отправимся в Михайловку, – сказал Задонько, – к Василию Григорьевичу. Попытаемся поймать на горячем.
– Я мог бы показать, где его усадьба.
– Нет, – возразил полковник, – тебе никак нельзя. Василий Григорьевич или кто-то из его семьи узнают тебя и донесут Луганскому. Ни-ни…
Я кивнул, соглашаясь: один неверный шаг и конец всей так хорошо задуманной операции. На прощание полковник сказал:
– Ты, Левко, теперь наша главная фигура. Что-то вроде ферзя. Ведь только с твоей помощью сможем быстро «объявить им мат». Потому ты и должен взвешивать каждый поступок, выверять любое слово. Спрячься у Луганского за пазухой, он – наш первый враг, он и его неизвестный шеф. Я верю: скрутим головы этим гадам. Кажется, вышли мы на большого зверя. Очень опасного зверя. Ты, Левко, даже не представляешь, насколько опасного.
Что-то на меня нашло, и я ответил самоуверенно:
– Не так страшен черт, как его малюют.
– Страшен, Левко, и это надо хорошо уяснить себе. Ведь ты сам говорил: амбалы вооружены бесшумными пистолетами. И стоит им лишь что-то заподозрить…
– Хорошо, – пообещал я, – буду осторожен и хитер.
– Таким ты мне еще больше нравишься, – усмехнулся полковник.
Я хотел подняться, но Задонько остановил меня.
– Вот что, – посоветовал, – ты, Левко, сам не беспокой Луганского. Любая инициатива должна исходить от него. Не навязывайся, иначе заподозрит неладное. Пусть он сам тебя приблизит. А он со своим шефом, конечно, видится, ведь связаны одним узелком, и разрубить этот узелок сможем только мы.
– Интересно, куда они загнали второй грузовик? – эта мысль не давала мне покоя. Его забили в основном «Вятками». Еще там несколько коробок с компьютерами.
– Думаю в одно из соседних сел. Это уже наше дело. Да и вообще, никуда не денутся: все равно выбросят на рынок – и видеомагнитофоны, и компьютеры. Им деньги нужны, живые деньги, чтоб оборачивались и давали прибыль. Вот тогда мы и возьмем их за шкирку.
Я полностью согласился с полковником. Да и как не согласиться с человеком, который вытащил меня, можно сказать, за шкирку из смердящей ямы.
Не отпуская меня, Задонько вызвал Лижин. Сообщил какому-то полковнику Кирилюку: есть неопровержимые доказательства, что банда, разграбившая контейнеры, киевская, и отозвал группу в столицу. Кроме того, распорядился установить наблюдение за Луганским.
РАЗ – НАЛИЧНОСТЬ, ДВА – НАЛИЧНОСТЬ…
Яровой вызвал к себе Сушинского.
– Как дела, Афанасий Игоревич?
Тому не надо было объяснять, что именно имеет в виду шеф.
– Восемьсот семьдесят миллионов. Звонили из «Меркурия», а также из посреднического кооператива «Орион». Перевели еще около трехсот миллионов.
– Всего один миллиард сто семьдесят миллионов?
– Обещают еще сто пятьдесят – двести. Думаю, перепрыгнем через полтора миллиарда.
Сердце у Ярового забилось ускоренно: пусть купоны, пусть деревянные, а все же миллионер. И не какие-то там два, пять или даже пятнадцать миллионов, а больше, чем полтора миллиарда. Один из самых богатых людей на Украине, есть от чего голове вскружиться. Но только не теперь: сейчас голова должна быть трезвой. Как никогда. Приказал:
– Деньги следует превратить в наличные.
– Трудно.
– Полагаюсь на вашу мудрость, Афанасий Игоревич. Можете заплатить банковским клеркам пять процентов. Пятьдесят тысяч с каждого миллиона.
– Это другое дело. Клюнут.
– Не могут не клюнуть – каждый хочет красиво жить. Сушинский подумал: и сам он не против того, и ему хочется иметь дачу, машину, быть спокойным за завтрашний день. Яровой, видно, угадал его мысли: поманил Афанасия Игоревича пальцем, указал на стул возле себя и прошептал на ухо:
– И вас не забуду. Сто достаточно?
– Миллионов? – вырвалось у Афанасия Игоревича.
– Не тысяч же… – усмехнулся Яровой, зная, что теперь Сушинский разобьется в лепешку, а превратит все деньги в наличные.
А Афанасий Игоревич летел в мыслях на, казалось ему, недосягаемую высоту. Двадцать пять миллионов! И без всякого риска. Больше, чем Яровой пообещал Лутаку, но ведь тому светит, кто знает, сколько лет колонии: ватник, тяжелые башмаки, тюремная баланда, а он загребет больше, построит коттедж, не такой роскошный, как у Ярового, но вполне пристойный – с гаражом в подвале, и поставит туда «опель» или «форд». Однако, на дачу и «форд» ста может и не хватить. Цены бешеные, а купон с каждым месяцем все больше обесценивается.
Афанасий Игоревич блудливо опустил глаза и сказал, немного устыдившись собственного нахальства:
– Если можно, еще тридцать…
Но Яровому сегодня море было по колена.
– Пусть будет еще тридцать, – согласился. – Только для вас, уважаемый, принимая во внимание ваши неоценимые заслуги.
«Неоценимые – это точно, – подумал Сушинский. – А он мог бы выложить и тридцать пять… Прозевал момент, болван. Сейчас поздно – шеф может и рассердиться. А потом видно будет».
Это «видно будет» окончательно успокоило Афанасия Игоревича. Время покажет и расставит все по своим местам. Миллионы шефа никуда не денутся. Вложит их в какую-то компанию или откроет свой коммерческий банк, тогда можно будет снова «подъехать» к нему, намекнуть, что сохранились некоторые весьма нежелательные документы, а цена тех документов – миллионов пять или шесть. Шантаж?
Ну и что: шантаж, так шантаж, это еще смотря с какой стороны подойти. Каждый отстаивает свое право: ну, не совпали мои интересы с вашими, зачем же из этого делать трагедию.
Подумав так, Афанасий Игоревич несколько смутился. Не слишком ли жестко он держится по отношению к Яровому. Ведь тот вытянул когда-то его из болота – исключили бы из партии, и остался бы он голым и босым.
Хотя где та партия и кто нынче с ней считается. Разве что бывшие номенклатурщики в Верховном Совете шамутятся, речи провозглашают, стремясь повернуть вспять – возвратить старое, но кто из нормальных людей им сочувствует? Каждый устраивает себе счастливую жизнь, старается сорвать куш где только можно, недаром же говорят: «накопление первичного капитала».
Вот и вы, пан Яровой, накопили: сколько фирм, банков и предприятий обмишурили – стяжатель вы и мошенник, если не сказать – грабитель.
«Но ведь и я немного попользовался, – мелькнула мысль, – отхватил кусочек пирога. Правда, маленький кусочек, зато никто и никогда об этом не узнает».
Яровой заметил, как изменилось выражение лица у Сушинского, но не придал этому значения. Еще бы: шутя и играя оторвать такой лакомый кусок. Правда, если честно, то не совсем шутя и играя: начинается самый важный этап всей операции – превращение безналичной денежной массы в карбованцы – вполне осязаемые.
«Слава Богу, – вздохнул Леонид Александрович, – что существуют коммерческие банки, попробуй в государственных наличность выбить!»
– В банке «Инковест» у меня есть знакомый главный бухгалтер, – сообщил Афанасий Игоревич. – Он там фактически командует парадом. А именно через «Инковест» идут в «Канзас» деньги. Свыше миллиарда.
Подумал: за что этому нахальному держиморде Фонякову надо платить такие деньги? Свыше пятидесяти миллионов! Обойдется… Хватит ему и двадцати. Свинья собачья, и так от радости до потолка прыгать будет. Но ведь и Яровому необязательно знать об этих его маленьких хитростях. Пусть думает, что пять процентов пошли главбуху, а он к своим тридцати присобачит еще тридцать. Деткам на молочко, так сказать.
Напоминание о детях растрогало Афанасия Игоревича: у него два сына – оба, правда, уже усатые и работают, – но в перспективе внуки или внучки, а он всегда любил малышей и считал: нет лучшего отдыха, чем возня с ними.
Да и сыновьям следует что-нибудь подкинуть: здоровые лбы, да прозябают на инженерских зарплатах. Несладко было и раньше, а теперь вообще хоть вешайся…
И Афанасий Игоревич дал себе торжественное обещание: выделить из тридцати миллионов, которые собирался вытянуть из главбуха, половину Павлу и Василию. Хотя и знал, что, когда придет время, пожадничает, бросит по миллиону, ну, по полтора – и то много, нельзя развращать молодое поколение.
Он сам – другое дело. Как трудно вскарабкивался на верхотуру, расталкивал других локтями, прилепился наконец к номенклатуре, и надо же: встретилась Сонечка, молоденькая, хорошенькая, аппетитная… Глаза на пол-лица, голубые, и ямочка на щеке. А Клава не понимала его, поперлась в партком. Слава Богу, Яровой спас…
Где теперь Сонечка? Тогда, до смерти напуганный, он отрекся от нее, как последний подонок. Встретилась бы теперь… Ох, и загулял бы ты, Афанасий! Деньги, пусть ничего и не стоят, но их много, и миллион или даже больше можно было бы профукать с любимой.
«А может, разыскать?» – вдруг подумал.
Афанасий Игоревич представил, как целует Сонечку, как обнимает, какая она пылкая и податливая – воспоминания вдруг вспыхнули с новой силой, кажется; пошел бы за любимой на край света. Но тут же подумал: точно, просвистел бы все деньги, может, и не хватило бы, а он ведь нацелился на дачу и «форд» – к черту все женские прелести, вместе взятые!
Но что говорит Яровой?
– И этот ваш никчемный главбух вот так, за здорово живешь, получит пятьдесят миллионов? Не жирно ли будет?
«Конечно, жирно», – едва не вырвалось у Сушинского, но проглотил язык и подивился проницательности Ярового. Смотрит в корень и ничего, даже самой сокровенной мысли, от него не утаишь.
– Но ведь вы сами определили – пять процентов, – напомнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32