— Нет, из-за ребенка.
— А ваш муж?
— Он был в отъезде и только что вернулся, четверть часа назад.
Вот те на! Мне это нравится! Зять разъезжает, в то время когда его тестя-мукомола отправляют молоть зерно у Господа Бога.
— Где он был?
— В Париже.
— По делам?
— Да.
Между тем, как говаривал один мой знакомый торговец термометрами, входит супруг. Это высокий, худой, достаточно интересный парень, с черными бархатными глазами и в черном бархатном пиджаке. Брюнет с прической под Робера Оссейна. Лицо у него осунувшееся то ли из-за смерти папаши, то ли из-за того, что он крепко гульнул в Париже.
А может быть, и из-за того и другого.
У него есть право взглянуть на мое удостоверение, поэтому он смотрит на него понимающе и вяло кивает, чтобы дать мне понять, что готов отвечать на мои вопросы.
— Этой ночью вы были в Париже? — спрашиваю я без малейшего скептицизма в голосе.
— Да.
— В какой гостинице?
— “Георг V”.
— Спасибо.
Я охотно порасспросил бы его о подробностях вечера, но я слишком джентльмен, чтобы делать это в присутствии его жены.
— Как мне сказали, вы только что вернулись?
— Действительно.
— Спасибо. Мадам, — начинаю я новую атаку, оборачиваясь к рыжей блондинке. — Вы слышали, когда вернулся ваш отец?
Она отрицательно качает головой.
— Я очень крепко сплю. Сегодня утром меня разбудили лишь крики Августины.
— Сколько у вас ключей от двери, которая ведет в гараж?
— Два.
— У вашего отца был один…
— Оба, господин комиссар.
— Как оба?
Зять объясняет мне:
— Недавние события сделали моего тестя осторожным. Эта дверь в гараж могла бы позволить любому проникнуть без труда в дом. Он ее постоянно держал запертой и никогда не расставался с ключами.
— Этим и объясняется то, что я вынужден был взломать дверь, понимаете? — заканчивает Мартине.
— Понимаю. Пойдем теперь к Августине. Вы нас проводите, господин… э-э…?
— Дюрон, — представляется зять.
Глава 11
О изумление! О ярость! Угадайте, кого я обнаруживаю на кухне? Я не ставлю тысячу франков, это было бы выше официального курса, но ставлю девятьсот восемьдесят! Берю и Морбле.
Они сидят за большим столом и прихлебывают кофе, который им подала Августина. Августина — толстая, тучная, дородная баба с прической, напоминающей приют для путешествующих диких голубей. Она подливает им в кофе солидную дозу алкоголя.
— Что это значит? — возмущенно спрашиваю я.
— Сейчас я тебе объясню, — нечленораздельно бормочет Берю. — Так как утром делать было совершенно нечего, то хороший кофе с капелькой нашатырного спирта был бы кстати. Ну и мадемуазель, которая сама доброта…
Я завладеваю бутылкой, чтобы ее понюхать. Ни мое предчувствие, ни исходящий из ее горлышка запах меня не обманули: это, конечно же, кальвадос!
— Ты называешь это нашатырным спиртом?
— Нет. У нее его не оказалось. Ну и пришлось, как говорится, жрать раков, если нет рыбы, разве не так?
Не желая учинять скандал в присутствии вышепоименованного Дюрона, который меня сопровождает, я откладываю на более позднее время круиз в Сарказмово море.
— Господин Дюрон, — вкрадчиво говорю я, — не могли бы вы рассказать, чем занимались вчера вечером?
О! Как он подпрыгнул, мои рыбки! Ох и не любит же он намеков, этот пребывающий в печали зять.
Таящееся в вопросе подозрение сминает его лицо, словно туалетную бумагу. В мгновение, в одно-единственное мгновение этому красивому парню удается стать таким безобразным, как тридцать шесть обезьяньих задниц, висящих на одной палке.
— Что вы хотите сказать? — мяукает он.
— Ничего, кроме того, что сказал, — отвечаю я спокойно. — Я вас спрашиваю, что вы делали вчера в Париже?
Он сжимает челюсти, словно созданные, чтобы раскалывать орехи.
— Господин комиссар, я не вижу, чем мое времяпрепровождение в Париже может вас заинтересовать?
Ну, это уже переходит всякие границы! Вы прекрасно знаете вашего дорогого Сан-Антонио, цыпочки мои: терпение не относится к моим сильным сторонам.
— То, что вы не видите, не имеет ровно никакого значения, наставительно говорю я ему, — важно, что вижу я.
Раздается рев, издаваемый Морбле.
— Паяльную лампу, в бога мать!.. — вопит экс-унтер-офицер. — Дайте мне паяльную лампу, и я заставлю его сознаться в чем угодно — в прошлом, настоящем и будущем!
Его Величество успокаивает Морбле до краев налитым стаканом кальвадоса.
— Так что, господин Дюрон?
— Дюрон, Дюрон, считай ворон! — напевает Берю, который никогда не упускает случая продемонстрировать обширность своей культуры.
Дюрон растерянно озирается вокруг. Он видит лишь враждебные лица. И самое враждебное среди всех — лицо Августины, которая, похоже, его более чем недолюбливает.
— Должен ли я говорить при прислуге? — поспешно спрашивает он.
Ну и наглец! Мне просто приятно его унизить!
— А вы предпочли бы говорить в присутствии вашей супруги? — невинно спрашиваю я.
— Я ужинал с одной дамой, — признается он.
— В самом деле?
— Да, конечно.
— Как звали даму?
— Люлю.
— Этого маловато, чтобы иметь о ней представление.
— Это все, что я о ней знаю. Я ее встретил под вечер в одном из больших кафе Булонского парка, пригласил ее поужинать.
— Куда?
— К Лассеру.
— А затем?
— Мы отправились в ночной бар “Безумная лошадь”.
— А потом?
— Потом было три часа утра. Думаю, что с этого момента могу считать себя вне подозрения?
— Все-таки расскажите, — настаиваю я.
— Мы отправились в гостиницу недалеко от площади Этуаль. Я вам дам точный адрес.
— Хорошо. Все! Можете идти к жене и успокоить ее.
С недовольным видом он выходит из комнаты и сильно хлопает дверью, чтобы дать мне понять, что он обо мне думает.
— Мне не нравится этот хлыщ, — заявляет Морбле. — Клянусь своей пенсией, что это его рук дело. Зря вы тут разговорчики ведете, теряете время, приятель. А вот с помощью паяльной лампы.., ну, вы бы потратились слегка на бензин, зато сэкономили бы на слюне.
— Эй вы, “гестапо”, помолчите! — громыхаю я.
И тут же перехожу к допросу толстой Августины.
— А вы, заинька? Расскажите, как вы провели вечер?
Служанке мое обращение нравится как устрице морская вода. Затем ее довольная улыбка гаснет.
— Я пошла спать! — говорит она.
— Одна? — бросает Берю.
— Как вам не совестно, бесстыдник, что вы себе думаете? протестует Августина. — Я девушка честная и не сплю с мужчинами у своих хозяев!
— Вы ничего не слышали?
— Совсем ничего.
— Даже приезд вашего хозяина и инспекторов, которые его… (чуть не сказал, “которые его охраняли”), которые его сопровождали?
— Да, я смутно слышала шум машины и стук дверцы, но это было сквозь сон.
— Значит, ничего существенного сказать не можете?
— Ничего.
— Сегодня утром вы встали как обычно?
— Да, я приготовила завтрак для хозяина. Когда кофе был готов, я пошла его звать. Ответа не было. Я открыла дверь: комната была пуста.
Я испугалась и побежала за полицейским.
— Вы не спускались в гараж?
— Нет. Зачем бы я туда спускалась?
— Пока все. Спасибо!
Мы покидаем третий дом с преступлением. Морбле, который находится под хорошим газом, заносит, и он валится на лужайку. И добрый самаритянин Берю поднимает своего друга на ноги и отряхивает его костюм, наставительно говоря:
— Ну что ты, Пополь, честное слово, уже даже литра не держишь?
— Это тот нашатырный спирт меня подвел, — оправдывается Морбле.
— Но это был не нашатырь, это был кальвадос! — возражает Берю.
— А я тебе говорю, что это был нашатырь, я по вкусу определил.
Берю, который пришел в себя, усаживает своего приятеля в машину, советуя ему проспаться. Потом он возвращается ко мне в гараж, где я приступаю к повторному осмотру. Добиваясь, чтобы я простил ему утреннюю пьянку, Берю вовсю подлизывается. Он задает вопросы, касающиеся орудия преступления… Когда я сообщаю, что речь идет о кирпиче, он хмурит свои мощные брови:
— Ты ничего не замечаешь, Сан-А?
— О чем ты?
— Стены гаража сделаны из кирпича.
— Ну и что?
— А может, он сам ударился башкой о стену и вырубился…
— Он умер, и сам ухитрился выключить свет?
Но моя ирония не нарушает убежденности Ужасного.
— Плакаты были здесь? — спрашивает он, указывая на сверток, лежащий на полу.
— Похоже, что да.
— А до этого они находились в машине?
— Да, sir!
Верзила погружается в пучины плодотворных размышлений.
— Думаю, что я все понял, приятель. Забавно, как добрый стакан белого вина с утра в придачу к хорошо сдобренному алкоголем кофе приводит мозги в боевую готовность!
— Давай рассказывай! — приказываю я.
— Значит, так. Ляндоффе въезжает в гараж после того, как Мартине открыл ворота и включил свет. Правильно?
— Именно так…
— Ладно. Мартине закрывает за ним ворота. В это время Ляндоффе ставит машину на место, оборачивается, берет сверток с плакатами и бросает его через опущенное стекло из машины.
— И что дальше?
— Сверток длинный. Он ударяется о стену, нажимает на выключатель, и свет в гараже гаснет. Можешь это проверить, парень. Выключатель находится как раз над свертком.
— Правильно. Дальше.
— Дальше Ляндоффе на ощупь выходит из машины, чтобы включить свет.
Он плохо рассчитывает движение и ударяется головой о кирпичную стену.
От этого он теряет сознание, и его нос оказывается возле выхлопной трубы. Ничего себе амбразия!
— Амброзия, невежда!
— Пусть будет амброзия, если ты так хочешь. Господин несостоявшийся депутат вдыхает ее, и на этот раз — на вечные времена…
Наступает тишина. Он чешет макушку, проводя рукой между тульей и лентой шляпы.
— Что думает об этом большой начальник?
— Все, что ты мне сказал, представляется мне правдоподобным, Толстуша. Выходит, это всего лишь несчастный случай?
— Конечно, выходит! — ликует Верзила. — А для нас одним Преступлением меньше, и это уже хорошо, не так ли?
— Меня беспокоит одна мелочь.
— И что же это-с?
— То, что Ляндоффе не выключил двигатель, когда заехал в гараж.
Представь себе, вот человек приехал. Приехал! К тому же еще и разгрузился. И, все это делает, не выключая двигатель! Это меня удивляет, Берю!
— Ну и пусть удивляет, только не выводи меня из себя! — ворчит Король мудаков. — Я прихожу сюда, помогаю тебе разобраться. Я проделываю “восьмерки” мозгами, чтобы вывести из затруднения моего хренового комиссара, а он вместо благодарности не находит ничего лучшего как сказать, что он удивляется!
Он берет меня за руку.
— Хочешь, я скажу тебе как мужчина мужчине?
— Попробуй, мой козлик, я согласен.
— В этот раз — это несчастный случай.
— Откуда такая уверенность?
— Потому что в этот раз, похоже, речь идет о преступлении в закрытом помещении и потому что — ты меня извини! — в преступления в закрытом помещении я не верю. В романах Тата Грисби, Руа-Викера, Симэ-Нона такое возможно. Но в жизни этого не бывает, потому что это невозможно.
— А остальные преступления, великий хитрец?
— Какие остальные?
— Два первых преступления. Там ведь речь идет как раз об убийствах, а не о несчастных случаях.
— Согласен, но, смотри, ведь там же помещения не были закрытыми.
Никто не видел убийцу, но там были окна и двери. Здесь же обе двери закрыты изнутри! Отсюда и мое заключение: несчастный случай! А теперь, если тебе так хочется, ломай голову над вопросами “почему”, “как” и “зачем” он не выключил двигатель, а я лучше пойду сыграю в белот.
Я хлопаю его по плечу.
— Спасибо, Толстый! Я принимаю твою версию о несчастном случае. Ну а если это убийство, то, по крайней мере, руки у меня будут развязаны!
Глава 12
Я сообщаю Старику берюрианские заключения, выдав их за свои. Стриженый их отметает.
— Вы в самом деле надеетесь всучить журналистам подобную ерунду?
— Однако, господин директор…
— А публика, Сан-Антонио, за кого вы ее принимаете? В настоящий момент все кандидаты от Белькомба мертвы, а вы собираетесь пустить щуку в реку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21