— Это старое, очень сильное рвотное средство, — продолжаю я. — Ты проглотила его сама… Смотри, на горлышке еще осталась твоя губная помада. Это и открыло мне глаза… Ты была единственной женщиной в доме, так что я не мог ошибиться!
Она неприятно улыбается.
— Хм! Какой умный полицейский. Ну и что это доказывает?
Я влепляю ей пощечину. Мне уже давно этого хотелось, а такие желания сдерживать вредно…
— Не упрямься, девочка… — И ваш гениальный Сан-Антонио продолжает свой рассказ:
— Когда ты увидела, что дом занят полицией, то поняла, что они прочешут его снизу доверху… Тогда ты решила спрятать свой микрофильм, так?
Я подбрасываю на ладони рулончик серебряной бумаги.
— Это ведь микропленка… У тебя есть миниатюрный фотоаппарат… Какая-то замаскированная штуковина, которую я обязательно найду, потому что теперь знаю, что искать… Может, он спрятан в брошке, может…
Она поднимает руку.
— Это всего-навсего часы, месье легаш…
— Отлично, малышка, это избавит меня от поисков. Итак, ты сфотографировала работы профессора и хотела вывезти пленку. Но, покидая поместье обычным путем, ты привлекла бы внимание господ легавых, так? Тогда ты изобразила отравленную, и легавые сами вывезли тебя… Они даже не подумали обыскать тебя, моя красавица, потому что ты выглядела несчастной жертвой.
Она снова улыбается.
— Совершенно верно…
— Видишь ли, — говорю, — когда я обнаружил в потолке линзу…
Она вздрагивает.
— Ну да, я ее нашел! И с этого момента строил тысячу предположений, но в каждом что-то меня не устраивало. Для того чтобы фотографировать работы старика, говорил я себе, надо постоянно находиться у окошка, а никто в доме, даже ты, не мог забаррикадироваться в сортире на целый день! Я понял все только сегодня вечером.
У нее вздрагивают веки.
— Да, моя прекрасная возлюбленная, я понял это сегодня… — И я перехожу к моей главной находке. — Тибоден помешан на секретности, о чем сто раз сам говорил мне… Одержимый осторожностью… Он так боялся, что его изобретение сопрут, что не только прятал свои бумаги в потайной сейф, но и делал все записи симпатическими чернилами!
Эту работу он делал по вечерам, когда все спали; по крайней мере, Тибоден думал, что все спят. Но ты, жившая в этом доме и следившая за каждым его шагом, занимала позицию у дырки в полу и фотографировала заметки, которые он раскладывал на столе, чтобы переписать их. Ты могла не торопиться, дорогая.
Она вздыхает.
— Я не думала, что вы такой сильный, комиссар.
— Ты с самого первого дня знала, кто я, потому что подсматривала в дырку за тем, как Тибоден и я обходили лабораторию, верно?
— Да.
— Трюк с голубями был великолепен… Ты без труда обнаружила подмену. Ночью мы совершили серьезную ошибку, не заметив разницы в цвете лапок. Ты увидела в этом возможность подтолкнуть нас к крайним действиям…
Я сажусь на кровать.
— Скажи, ты догадывалась, что мы решим ликвидировать профессора?
— Естественно…
— Действуя так, ты не дала ему закончить его работы… Она едва заметно улыбается. Я встряхиваю ее.
— Он их уже закончил?
— Да, — отвечает она. — Неделю назад…
— Однако…
Ее странная улыбка становится шире.
— Он вел переговоры о продаже своего изобретения одной иностранной державе…
— Врешь! — ору я.
— Нет. Вы знаете, что оба его сына погибли во время войны… Но вам неизвестно, что они погибли при американской бомбардировке… Из-за этого профессор питал глубокую ненависть к американцам. С годами это стало у него навязчивой идеей. Он знал, что в силу существующих союзов Франция передаст свое изобретение США. Он этого не хотел и предпочитал отдать его другим…
Проблема вдруг меняет аспект.
— Ты хочешь сказать, что работаешь на Запад? Она улыбается.
— Я работаю на организацию, которая продает свои услуги тем, кто больше заплатит.
— А!.. Понятно…
Ее откровение о предательстве профессора меня оглушило.
— Ты уверена в том, что сказала о Тибодене? Что он хотел продать свое изобретение русским?
— Да. Я подслушала его телефонный разговор с советским посольством… Он позвонил им в день вашего приезда и попросил отменить какую-то встречу…
Какое-то время я сижу, ни о чем не думая… Вы знаете, после периодов нервного напряжения бывают такие моменты пустоты.
— Ладно, одевайся! Поедем в Париж.
— Что вы со мной сделаете?
— Не знаю. Решать будут мои начальники…
ЭПИЛОГ
Утром следующего дня я захожу в кабинет Старика. Он довольно улыбается.
— Мой дорогой Сан-Антонио, браво! Успех по всему фронту.
— Спасибо, патрон. А что будет с девушкой? — спрашиваю я.
— Я ее допросил. Она работает на одну организацию, штаб-квартира которой находится в Берне… Поскольку я не хочу устраивать вокруг дела Тибодена шумиху, то отпущу ее на все четыре стороны.
— А с профессором?
Старик поглаживает свою загоревшую под лучами лампы черепушку.
— Мне только что позвонил из Эвре наш токсиколог. Не осталось никакой надежды..
— Да, — соглашаюсь я, — так будет лучше… Я встаю и долго жму его аристократическую руку, которую он мне протягивает через стол.
— Еще раз браво, Сан-Антонио.. Я выхожу, переполненный гордостью. И угадайте, кого я встречаю на лестнице?
Малышку Мартин, которую только что выпустили. Она улыбается мне, я ей — Куда теперь? — спрашиваю я. — Домой, в Швейцарию? — Я подхожу к ней с игривой улыбкой. — Может быть, пообедаем вместе? А потом можно сходить в одну уютную квартирку, где есть очень поучительные японские эстампы…
Она смеется.
— Вы никогда не изменитесь!
— Очень надеюсь, что нет…
Мы выходим из конторы и уже садимся в мою машину, когда я слышу, что меня зовут. Поднимаю голову и вижу Берю, красного и небритого, высунувшегося из окна третьего этажа.
— Ты уходишь? — спрашивает он.
— Да. А что?
Толстяк вытирает лоб черной тряпкой, которая когда-то была платком в клеточку.
— Я насчет нашего клиента, — говорит он — Какого клиента?
— Доктора Минивье…
У меня отнимаются ноги. Господи, я ж про него забыл!
— Я со вчерашнего дня бью ему морду, — сообщает Толстяк, — а он не колется. Мне продолжать массаж?

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14