Пеликан кивает.
— Он иногда ждал ее у магазина в своем черном кабриолете.
— Часто?
— Не чаще одного раза в неделю…
— И как он вам показался? Аптекарь опять не очень понимает… Я объясняю:
— Какое впечатление он на вас производил?
— Положительное. Он был джентльмен. Я был very удивлен, узнав об этой страшной истории…
— А ваша лаборантка, Марта Обюртен, была серьезной девушкой?
— Серьезной?
Я с удивлением констатирую, что наши слова, составленные в фразы, у нас принимают при разговоре определенную непринужденность, в то время как за границей они имеют ограниченный буквальный смысл. Например, «серьезный» в Нортхемптоне означает только «важный, значительный», и все.
То есть серьезная девушка — та, которая не смеется, а не та, у которой не каждый день ноги вверх.
— Она встречалась с другими мужчинами?
— Меня не интересовала ее частная жизнь…
— Ваша скромность делает вам честь, мистер… э-э… Стендли, но, зная об отношениях Обюртен с Ролле, вы, сами того не желая, могли знать об отношениях Обюртен с кем-то еще. Врубаетесь? Пардон, понимаете, мистер Стендли?
Он щупает свой зоб, как щупают велосипедную шину, когда ее накачивают. Но, похоже, мои усилия тщетны, поскольку он пожимает плечами и опускает руки.
— Нет, я не видел других приятелей Марты.
— Вы никогда ее не видели в компании молодого высокого человека со светлыми волосами и в замшевом жилете?
Он задумывается.
— Кажется, нет.
— Вы уверены?
— Я не помню человека, соответствующего вашему описанию.
— Хорошо. А что она вообще из себя представляла, эта Марта Обюртен?
— Как вы говорите?
— Она была хорошей лаборанткой?
— Очень хорошей…
— В плане работы?
— Работящей…
— Короче, вы сожалеете?
— Очень…
— Мистер Стендли, письмо с ее заявлением об увольнении у вас?
— Конечно.
— Могу я попросить вас мне его показать?
Он согласно кивает головой и ковыляет в глубь магазина. Пока он отсутствует, я разглядываю помещение: аптека стара как мир. Нельзя сказать, чтобы у него был поток клиентов, — полки покрыты пылью, а склянки засижены мухами…
— Так, — говорит он, — вот письмо.
Я беру его в руки и не могу сдержать смех. Как дурак, я забыл, что оно, естественно, написано по-английски. Нет смысла вам повторять, что я абсолютно ни бум-бум в том, что там накалякано.
— Можно его взять? — спрашиваю я.
— Сожалею, — отвечает он, — но я не могу отдать вам этот документ, поскольку здесь говорится об увольнении моего сотрудника…
— Хорошо, хорошо. Храните эту драгоценность. Может быть, английская полиция попросит его у вас через некоторое время…
Я отдаю ему бумажку.
— Мне хотелось бы узнать адрес Марты Обюртен.
— У меня его нет…
— Как так? Она не сообщает его в письме?
— Нет, может быть, она забыла…
— Ну тогда дайте мне ее прежний адрес.
— Фиделити-роуд, четырнадцать. Я пишу адрес в наш фирменный полицейский блокнот с черной кожаной обложкой.
— Очень хорошо. Извините, что побеспокоил вас, мистер Стендли.
Вы заметили, как я стал выражаться? Когда я вернусь в Париж, мои кореша меня просто не поймут.
Кстати, по поводу возвращения в Париж! Необходимо предупредить шефа, а то, чего доброго, он подумает, что я прописался у ростбифов, мне понравилось носить сутану и я принял духовный сан.
Поклон мистеру Пилюле, и я на свежем воздухе. В трех шагах находится здание, где поверху написано: «Почта». Я вхожу и с большим трудом при помощи словаря прошу связать меня с Парижем.
Мне приходится ждать около четверти часа. Но вот на другом конце провода я слышу вибрацию голоса моего шефа. Не то чтобы я всегда находил его мелодичным, но здесь, в этой дыре, он кажется приятной музыкой.
— Алло, патрон?
— А! Это вы, Сан-Антонио? Ну как дела?
— Ну все, нашему приятелю повязали галстук.
— Печально.
— В таких мероприятиях нет ничего веселого, но все прошло пристойно.
Я вкратце описываю ему экзекуцию. Я говорю о последних словах, которые произнес сын Ролле о своей невиновности. Я рассказываю о Марте, лаборантке аптеки, о ее трапезе с Ролле и о типе, бросившем ей послание.
— И в довершение ко всему она исчезла. Вам не кажется это странным?
Минута молчания. Если шеф заткнулся, это значит, что в его котелке кипит работа.
— Кажется, — соглашается он.
— Вы не думаете, шеф, что я мог бы немножко заняться этим? Я понимаю, что Эммануэль теперь лишь кусок холодного мяса, но тем не менее мне было бы очень приятно раскрыть всю правду.
— Вы считаете, там есть что раскрывать? — спрашивает он. И я чеканю ему сухо:
— Я верю в это так же, как вы, патрон! Он никак не комментирует. Он просто принимает к сведению, и все.
— Послушайте, Сан-Антонио, — рожает наконец мой босс, — я даю вам четыре дня отпуска, чтобы вы могли посмотреть Англию, если хотите…
— Спасибо, патрон.
— Но только я вам рекомендую вести себя корректно и очень осторожно. Там — вы, наверное, заметили — с правонарушителями не церемонятся. Помните, что, если вы нарушите их закон, я не смогу вам ничем помочь. Ничем!
— Понятно, шеф!
— Только не надо мне больше звонить… Просто будьте здесь через четыре дня. И он вешает трубку.
Этого человека я знаю так хорошо и давно, как будто, открыв первый раз в жизни глаза, обнаружил его около своей колыбели. Он отправил меня сюда, поскольку сам понял, что дело здесь нечисто. Но он, естественно, держится за свое место и не хочет, чтобы дорогой подчиненный подставил его перед британской полицией.
Так что придется передвигаться на цыпочках, или на пуантах, как говорят балерины, но только значительно тише и осторожнее.
Размышляя над внутренними интригами нашего Большого дома, я подхожу к углу Фиделити-роуд. Номер 14 — маленький кирпичный дом в два этажа. Перед ним палисадник формата энциклопедического словаря. Вокруг металлическая решетка.
Дергаю за шнурок звонка.
Буквально сразу открывается окно на первом этаже…
Дама, появляющаяся в окне, явно наблюдала за мной. Она страшно похожа на портрет, красующийся на этикетке бутылки ликера «Мари Бризар», — старая, с выцветшими волосами, закрученными пучком на голове в виде яблока. Кто знает, может быть, она — мадам Вильгельм Телль?
— Извините меня, — обращаюсь я к ней на ее варварском языке, — я хочу говорить с вами…
Выдав эту фразу, я вытираю пот со лба, но поздравляю себя с успехом, поскольку мой английский улучшается прямо на глазах.
Старушка, видно, все равно не очень поняла, но моя физиономия внушает ей доверие, и она идет открывать. Она задает мне вопрос, который я, несмотря на ощутимые успехи, перевести не в силах.
— Я француз, — бормочу я с ослепительной галльской улыбкой, — вы говорите по-французски?
Она удивленно, но в то же время с любопытством рассматривает меня.
— No…
От досады я щелкаю пальцами. Совершенно невозможно работать в таких условиях…
О! Я еще долго буду вспоминать это расследование. Если полицейский не в состоянии задать вопрос — на деле можно ставить крест. Остается лишь пойти купить себе удочку в первом же магазине рыболовных принадлежностей.
Но мадам абсолютно не смущена этим обстоятельством. Понимая, что так мы не сможем завязать разговор, но будучи любопытной как сорока, она делает то же, что сделал хозяин гостиницы «Коронованный лев». Она ковыляет через улицу и кричит: — Грейс! Грейс!
Появляется девушка. Странное дело, но похоже, что в этом углу острова только девушки понимают по-французски… Возможно, они его учат, чтобы общаться с нашими туристами, когда те попадают во время путешествий в эти края…
Мамаша Мари Бризар от нетерпения чуть не подпрыгивает. Грейс подходит к нам.
Такую девицу вы с удовольствием бы встретили, выходя вечером после секс-шоу, когда ваша любимая жена поехала погостить к вашей еще более любимой теще. Стройная блондинка с маленькими грудями, которые хочется, как вывалившихся из гнезда птенцов, пригреть в своих ладонях. У нее длинные ниспадающие волосы, как у Франсуазы Арди, и вытянутое лицо, достаточно приятное, но и не очень красивое. Низкий голос проникает вам не только в уши, но и гораздо глубже.
Словом, очень симпатичная англичаночка, подарок судьбы.
— Вы француз? — спрашивает она.
— От отца к сыну — голос крови, — заявляю я.
— Миссис Фидж спрашивает, что вы от нее хотите?
— Я хотел поговорить с Мартой Обюртен.
— Марта Обюртен не живет у нее уже несколько недель.
— Да, я знаю… Но мне нужен ее новый адрес.
Грейс задает вопрос мамаше Фидж.
— У миссис Фидж нет ее нового адреса…
Я чернею. Очень странно. Эта Марта внезапно исчезает, как тень в полдень, не оставив никаких следов. Повторяю, все это очень странно!
— Что она сказала, когда уезжала?
Потихоньку мне открывается вся картина. Вечером Марта вернулась с работы в нервозном состоянии. Она была в сопровождении молодого человека с машиной…
Я перебиваю рассказчицу:
— Вы когда-нибудь раньше его видели, этого малого?
— Нет, никогда.
— Он случайно не блондин в коричневом замшевом жилете?
— Да.
— Продолжайте…
Марта сказала своей квартирной хозяйке, что должна уехать к больной тетушке — но эту песню мы уже слышали от фармацевта с зобом! Она быстро собрала чемодан и, попрощавшись, уехала. Через три дня мадам Бризар-Фидж получила от Марты идентичное почтовое сообщение по почте о том, что она у тети… Любвеобильная племянница наказала мамаше Фидж сохранить еще один оставшийся здесь чемодан, пока она не сообщит, как передать его с оказией.
— Чемодан еще тут?
Грейс спрашивает, ответ: да.
Этот разговор происходит на узкой улочке. Престарелая чаровница смотрит на меня с обожанием, улыбаясь каждый раз во весь рот, когда мой взгляд попадает на нее. Моя переводчица, наоборот, сохраняет полную серьезность. Ее низкий голос заставляет меня вздрагивать.
— Послушайте, — говорю я ей, — я комиссар парижской полиции и работаю здесь с официального согласия британской полиции. Я чувствую себя страшно ущербным, поскольку не знаю английского… Я вам очень благодарен за неоценимую помощь. Она чуть кивает головой.
— Я прошу объяснить это все мадам Фидж и спросить разрешения посмотреть чемодан ее бывшей жилицы…
Грейс переводит старушке. Это прелесть! Мамаша Фидж испускает радостные звуки, когда узнает о моей профессии.
Она делает мне знак следовать за ней.
Я оборачиваюсь к Грейс.
— Могу я вас помучить еще некоторое время, мисс? Может быть, у меня будут вопросы к мадам…
— Я в отпуске, — отвечает она.
Лаконичная она, но очень милая.
Мы проходим через калитку и следуем гуськом за миссис Фидж, которая спешит вперевалочку впереди, как мама-утка…
* * *
Комната Марты пуста. Старушка с помощью нашей переводчицы объясняет, что с тех пор не может найти жильца.
Все оставшиеся вещи Марты хозяйка старательно уложила в плоский чемодан.
Я открываю крышку и провожу инвентаризацию под пристальным взглядом двух пар женских глаз.
В чемодане только белье, туфли и туалетные принадлежности.
Еще есть старая женская сумочка. Внутри булавки, салфетки, какая-то мелочь и ерунда, которую Марта положила сюда за ненадобностью.
Я продолжаю тем не менее вынимать содержимое и вдруг в маленьком кармашке внутри сумочки, закрытом на молнию, натыкаюсь на обрывок письма. Это первая половина старого послания, забытого в кармашке. И я понимаю, почему Марта разорвала листок: чтобы сохранить адрес! И хоть я ни бум-бум по-английски, но разобрать номер дома и название Кастом-Маркет ума хватает.
— Вы можете мне перевести, мисс Грейс? Она берет листок и читает:
Дорогой Map,
Я вынуждена уехать завтра в Лондон, но ты можешь его увидеть по адресу 122 Кастом-Маркет в условленное время. У него будет то, что тебя интересует. В отношении старика я думаю, что ты ошибаешься, полагая, что он не…
И послание обрывается.
Я прошу Грейс:
— Не могли бы вы мне еще раз прочитать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18