— Скажу честно, если бы не ваш отец, не мое личное уважение к нему, дорого бы вам обошлись игрушки с уголовщиной. Вы и по сей день считаете, что Кронов не мог убить жену из ревности или иных побуждений?
— Бывшую жену. Они почти год назад развелись. И к кому конкретно он мог ее ревновать, вы же знаете род ее занятий?
— Верно, Ольга, не в ревности дело. Кронов мог бы и рассказать вам, если бы хотел.
— Каким же это образом?
— Послушайте, Оля, мы ведь не ведем протокола. С майором Строкачом вы уже...
— Да, знакома. Этот человек — девушка прищелкнула пальцами, замолчала.
— Не можете подобрать слово? Да, Строкач, хоть и выглядит поласковее, но после общения с ним у вас сейчас заднего хода уже не было бы. На вашем месте я бы крепко поразмыслил. От вас зависит жизнь семьи. Не сомневаюсь, что не вы сидели за рулем машины, увозившей Кронова от больничной ограды, но есть и такие преступления, как подстрекательство, подготовка побега. Проституция, наконец. Ведь верно, Ольга Михайловна?
— Хватит меня обрабатывать. Все ясно. Не за этим же вы пришли? Что вам нужно?
— То, что для вас не представляет ценности, а кроме того, может погубить.
— Не понимаю. Собираетесь что-то искать — ищите. Только если можно, без особого разгрома. Родители прилетают завтра, мне надо успеть убрать.
— Послезавтра, Ольга Михайловна. Успеете. Все будет аккуратно и быстро. А еще лучше, если бы вы нам добровольно выдали оставленные Кроновым вещи. Хотя бы один предмет, пусть самый незначительный. И хорошо если бы эта вещь имела отношение к его бывшей жене. Ведь вы были знакомы, не так ли?
— Виделись три-четыре раза, и то мельком. Саша ее зачем-то в ЗАГС позвал, когда мы заявление подавали. Странная затея. Она мне не нравилась, хотя, судя по рассказам, человеком была неплохим. Когда я увидела ее впервые, поразилась — какая-то вся издерганная, острая. Хотя это ее не портило: романтические круги под глазами, напряженность сжатой пружины... Как дикая кошка перед прыжком, который кому-то будет стоить жизни.
— Сильная характеристика. Я благодарен вам, однако все равно вынужден... Конечно, если вы настаиваете, оформим все с соблюдением формальностей...
— Ищите, ради Бога!
* * *
Через три часа Оля Гудина стояла у дверей квартиры Друмеко, безрезультатно раз за разом нажимая кнопку звонка. Из-за двери не доносилось ни звука, но, зная о ее полной звуконепроницаемости, девушка была уверена, что звонок внутри просто беснуется. Перед этим она с полчаса набирала номер телефона Евгения Павловича, однако квартира отвечала молчанием.
Пришлось уходить ни с чем. Домой не хотелось вовсе, комнаты, казалось, все еще хранили чужие запахи и следы прикосновений посторонних.
Хотелось с кем-нибудь поделиться тайной. Крепкий кофе в баре напротив дома только растормошил ее, она еще больше взвинтилась. С девочками за стойкой, приветливыми и помнящими Олину щедрость прежних времен, болтать не хотелось. Кто они ей?
Витрины бара выходили как раз к подъезду Друмеко. Сам дом, родной, знакомый до мелочей, смотрел на нее отчужденно, словно не узнавая. Сирийские, в золотых разводах шторы наглухо драпировали окна апартаментов Евгения Павловича.
Но вот что-то дрогнуло в правом углу окна спальни — излюбленном местообитании хозяина. Образовалась узкая щель между шторой и косяком, мелькнула тень и сразу же отпрянула. Оля была уже на улице.
В подъезде под взглядом швейцара старалась казаться абсолютно спокойной. Однако привратник свою зарплату получал не даром.
— Что так скоро вернулись, Ольга Михайловна? Бегом все, бегом... эх, молодость. — Мешковатый седой отставник шутя погрозил пальцем вслед торопливой дроби ее каблучков.
Она нажала кнопку вызова лифта, но не стала дожидаться, пока кабина опустится, стремительно взлетела по лестнице.
Снова тишина за знакомой дверью. Выждав несколько минут (чем черт не шутит: может, не работает звонок даже у педантичного Друмеко?), Оля забарабанила по мягкой обивке, а когда терпение ее окончательно истощилось даже выкрикнула что-то, давая выход ярости.
Тишина солидного подъезда лопнула. Где-то наверху громыхнула дверь — появились любопытные, но ей уже на все было наплевать.
— Да откроешь ты или нет? Кончай в прятки играть.
— Таким, значит, образом? — голос из-за спины прозвучал негромко, но в нем не было и следа привычной нежности. Рука крепко легла на плечо. Оля повернулась резко, сбросив ладонь.
— Зайдем? Или не пустишь? Если там дама, так я же проститутка, всякое видала.
— Давай проходи. Только по-быстрому — некогда. Никого там нет. Я выглянул сдуру в окно — проверить улицу. Не знаю, как тебе, а мне выходить не велено. — Евгений Павлович отпер дверь, буквально втолкнул Ольгу в прихожую и тщательно запер замок на два оборота. — Ну, что смотришь? Да, уже и шмотки собрал — пора. И зачем только я с тобой связался?
— Со мной? Могу напомнить. Даже суммы назвать.
— Не надо, спасибо. Я ничего не забыл. И какого черта все вы на меня навалились?
Резко распахнул дверь в комнату, молча мотнул головой. Комментариев не требовалось. Знавшая едва ли не болезненную аккуратность Друмеко, Оля мигом все поняла, увидев страшный беспорядок, царивший в комнатах. Постукивая пальцем по сомкнутым губам, Друмеко вновь прикрыл двери в комнаты и как-то невразумительно заговорил:
— Оля, я, честно говоря, и заходить туда не хочу. Стыдно! Без тебя — никакого порядка. А тут еще и погода разгулялась. Может мороженого где-нибудь поедим или бросим машину, черт с ней, и — шампанского?
Запрещающий палец от губ Друмеко не убрал и в лифте. Ни о каком шампанском, разумеется, и речи не было. Новости, которые сообщил Евгений Павлович, были ей уже в общих чертах известны. Они прогуливались в парке, в дальнем углу, среди зеленых облупленных скамеек.
— Итак, будем надеяться, хотя вероятность невелика, что микрофонов здесь нет, и мы можем спокойно поговорить. Ты видала, что в доме делается? Все кассеты, книги перетрясли — искали какую-то пленку. Только я собрался было заикнуться, что валюту, которая в столе была, как всегда на улице нашел, меня тут же и обломали: оставь, мол, парень, свои байки, надо будет — и без этого тебя зацепим. Наш ты, говорят, со всеми потрохами. Так что не суетись. В общем, выпутывайся сама, а кассету, которую они ищут, отдай, очень советую.
— Я и знать не знаю ни о какой кассете, но у меня тоже был обыск.
— Еще бы! Ты думаешь, это милиция? Сунулись бы они домой к самому Гудину! Сбегай к Строкачу, осведомись, побеседуй.
— Но... этот Баранов сказал мне, чтобы я молчала. Кассеты, которые у меня взяли, через неделю, а может, и раньше, вернут. А если я проболтаюсь, им, конечно, влетит за незаконные действия, но кассеты и записи оприходуют, и тогда я смогу получить их только после закрытия дела. Формализм мол...
— Да какой, к черту, формализм! Ты ничего не поняла! Это же спецслужба!
— Но они же предъявили удостоверения! Во всяком случае, один из них вроде бы майор милиции.
— Может, это и майор, только другого ведомства. Вроде! Зато я имею привычку удостоверения читать до буквы. Они, если нужно, таких удостоверений наштампуют полмиллиона. Уж ты мне поверь: я почерк спецслужб изучил, знаю, с кем дело имею. Не мое дело, только я бы это добро, за которым они охотятся, ни за какие деньги в руки не взял.
— Я не знаю, Женя, чего они хотят. И совершенно не уверена, что это работа спецслужбы.
— За дурака, значит, держишь? Ну-ну. С самого начала замечал, что ты их интересуешь, но, дурак, решил, что они своим обычным делом занимаются: девочка видная, клиент идет косяком. Как раз и пошла бы в подставные. Потом гляжу: нет, не трогают тебя. Решил, может на отца компромат собирают? И только сегодня гэбэшники мне глаза открыли. То-то Саша к «фирмачу» кинулся! Но неужели до такой степени в цене не сошлись?
— Естественно. Такую никто платить не хочет.
Расстались не прощаясь. Через два переулка и проходной двор Оля шла почти бегом, время от времени оглядываясь. Вот и таксофон у подъезда серенького, задвинутого во двор двухэтажного особнячка. От волнения нужный номер удалось набрать лишь со второго захода. Услышав ответ, скороговоркой выпалила заранее приготовленную фразу. Успела! Успела до появления серого типа, тащившегося за ней по пустынному в такую жару переулку. Затем, вздохнув с облегчением, направилась домой, не обратив внимания на какую-то пожилую толстушку, двигавшуюся в одну сторону с ней.
Она немного успокоилась и намеревалась передохнуть.
* * *
Бар «Континенталя» встречал посетителей прохладой и неограниченным ассортиментом напитков. Хотя сейчас, в полночь жара не ощущалась уже и на улице. Но запах выхлопной гари резко контрастировал с кондиционированной душистой свежестью. Расслабиться после суеты дневных дел сюда съезжались деловые мужчины, прибывшие в страну со всех концов света.
Маленький черноглазый японец в белой рубашке устроил настоящую дуэль взглядов с рослым скандинавом из-за тихой скромницы в облегающем, слегка сквозящем платье. Эту брюнетку с грустными глазами и блестящими, расчетливо небрежно уложенными волосами с чьей-то легкой руки именовали в своем кругу Азией. Скорее всего — из-за ореола некоей таинственности, окружавшего девушку, обещавшего новые ощущения. Без клиентов Таня-Азия не оставалась никогда.
Наконец скандинав решительно положил конец схватке взглядов. Улыбка белокурого шведа и небрежная демонстрация купюр окончательно покорили Азию, и она перешла за столик варяжского гостя, обмениваясь с ним за шампанским короткими фразами на ломаном английском. Швед был готов платить немедленно, но ему пришлось испытать некоторое разочарование.
— Подняться в номер? Но это невозможно, милый. Это запрещено. Но мой дом в десяти минутах езды отсюда. Такси? Нет проблем. И вся ночь — наша.
По знаку прелестно улыбающейся Азии почти мгновенно подлетело такси. Четверть часа езды по ночным улицам в волнах расслабляющей музыки и нежных прикосновений.
Стандартная однокомнатная квартира... Слегка захмелевший швед в лифте смотрел не на цифру кнопки, нажатой прелестным пальчиком, а на ее чувственные губы, завороженный мелодичным голоском.
Еще в прихожей две стодолларовые купюры перекочевали к Азии, тут же исчезнув из виду, но ускорив развитие событий. Швед рванулся было к девушке, но она остановила его жестом:
— Милый, посмотри пока картинки, а я позвоню своей начальнице. Я от тебя просто без ума, не хочу, чтобы время нас торопило, а с опозданиями у нас строго. Хочу любить тебя долго...
Эта полная обещания фраза привела шведа в полное неистовство. В альбоме оказались фотографии хозяйки — нагой и обольстительной, сама она находилась рядом, и это подействовало на беднягу как сладкий дурман.
— Еще минутку, милый. Я только приму душ и буду совсем-совсем готова. Расслабься, тебе будет хорошо...
Щелкнул замочек ванной — и одновременно раздался звук другого замка, наружного. Свет в прихожей заслонили широкие плечи появившегося в дверном проеме мужчины.
Это был настоящий мастодонт, небольшой чемодан в его ручище казался пустым и невесомым. Прорычав нечто несвязное, преимущественно состоящее из русской матерной брани, грузное чудовище схватило со шкафа небольшую дубинку и, рассекая ею воздух, бросилось в ванную. Толчок каменного плеча в дверь — и оттуда понеслись истошные женские вопли, которые, вероятно, слышны были и в доме напротив.
Следующий негромкий щелчок дверного замка произвел поразительный эффект. Крики в ванной стали терять силу, ослабели, а через полминуты перешли в лукавый женский смех, которого уже не должен был услышать ретировавшийся варяг.
Дверь ванной отворилась, выпуская мужчину, с улыбкой поигрывавшего дубинкой, и щебечущую, довольную Азию. Девушка резвилась:
— Бросай, Вася, палицу, неровен час, зеркало разобьешь, начальство высчитает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— Бывшую жену. Они почти год назад развелись. И к кому конкретно он мог ее ревновать, вы же знаете род ее занятий?
— Верно, Ольга, не в ревности дело. Кронов мог бы и рассказать вам, если бы хотел.
— Каким же это образом?
— Послушайте, Оля, мы ведь не ведем протокола. С майором Строкачом вы уже...
— Да, знакома. Этот человек — девушка прищелкнула пальцами, замолчала.
— Не можете подобрать слово? Да, Строкач, хоть и выглядит поласковее, но после общения с ним у вас сейчас заднего хода уже не было бы. На вашем месте я бы крепко поразмыслил. От вас зависит жизнь семьи. Не сомневаюсь, что не вы сидели за рулем машины, увозившей Кронова от больничной ограды, но есть и такие преступления, как подстрекательство, подготовка побега. Проституция, наконец. Ведь верно, Ольга Михайловна?
— Хватит меня обрабатывать. Все ясно. Не за этим же вы пришли? Что вам нужно?
— То, что для вас не представляет ценности, а кроме того, может погубить.
— Не понимаю. Собираетесь что-то искать — ищите. Только если можно, без особого разгрома. Родители прилетают завтра, мне надо успеть убрать.
— Послезавтра, Ольга Михайловна. Успеете. Все будет аккуратно и быстро. А еще лучше, если бы вы нам добровольно выдали оставленные Кроновым вещи. Хотя бы один предмет, пусть самый незначительный. И хорошо если бы эта вещь имела отношение к его бывшей жене. Ведь вы были знакомы, не так ли?
— Виделись три-четыре раза, и то мельком. Саша ее зачем-то в ЗАГС позвал, когда мы заявление подавали. Странная затея. Она мне не нравилась, хотя, судя по рассказам, человеком была неплохим. Когда я увидела ее впервые, поразилась — какая-то вся издерганная, острая. Хотя это ее не портило: романтические круги под глазами, напряженность сжатой пружины... Как дикая кошка перед прыжком, который кому-то будет стоить жизни.
— Сильная характеристика. Я благодарен вам, однако все равно вынужден... Конечно, если вы настаиваете, оформим все с соблюдением формальностей...
— Ищите, ради Бога!
* * *
Через три часа Оля Гудина стояла у дверей квартиры Друмеко, безрезультатно раз за разом нажимая кнопку звонка. Из-за двери не доносилось ни звука, но, зная о ее полной звуконепроницаемости, девушка была уверена, что звонок внутри просто беснуется. Перед этим она с полчаса набирала номер телефона Евгения Павловича, однако квартира отвечала молчанием.
Пришлось уходить ни с чем. Домой не хотелось вовсе, комнаты, казалось, все еще хранили чужие запахи и следы прикосновений посторонних.
Хотелось с кем-нибудь поделиться тайной. Крепкий кофе в баре напротив дома только растормошил ее, она еще больше взвинтилась. С девочками за стойкой, приветливыми и помнящими Олину щедрость прежних времен, болтать не хотелось. Кто они ей?
Витрины бара выходили как раз к подъезду Друмеко. Сам дом, родной, знакомый до мелочей, смотрел на нее отчужденно, словно не узнавая. Сирийские, в золотых разводах шторы наглухо драпировали окна апартаментов Евгения Павловича.
Но вот что-то дрогнуло в правом углу окна спальни — излюбленном местообитании хозяина. Образовалась узкая щель между шторой и косяком, мелькнула тень и сразу же отпрянула. Оля была уже на улице.
В подъезде под взглядом швейцара старалась казаться абсолютно спокойной. Однако привратник свою зарплату получал не даром.
— Что так скоро вернулись, Ольга Михайловна? Бегом все, бегом... эх, молодость. — Мешковатый седой отставник шутя погрозил пальцем вслед торопливой дроби ее каблучков.
Она нажала кнопку вызова лифта, но не стала дожидаться, пока кабина опустится, стремительно взлетела по лестнице.
Снова тишина за знакомой дверью. Выждав несколько минут (чем черт не шутит: может, не работает звонок даже у педантичного Друмеко?), Оля забарабанила по мягкой обивке, а когда терпение ее окончательно истощилось даже выкрикнула что-то, давая выход ярости.
Тишина солидного подъезда лопнула. Где-то наверху громыхнула дверь — появились любопытные, но ей уже на все было наплевать.
— Да откроешь ты или нет? Кончай в прятки играть.
— Таким, значит, образом? — голос из-за спины прозвучал негромко, но в нем не было и следа привычной нежности. Рука крепко легла на плечо. Оля повернулась резко, сбросив ладонь.
— Зайдем? Или не пустишь? Если там дама, так я же проститутка, всякое видала.
— Давай проходи. Только по-быстрому — некогда. Никого там нет. Я выглянул сдуру в окно — проверить улицу. Не знаю, как тебе, а мне выходить не велено. — Евгений Павлович отпер дверь, буквально втолкнул Ольгу в прихожую и тщательно запер замок на два оборота. — Ну, что смотришь? Да, уже и шмотки собрал — пора. И зачем только я с тобой связался?
— Со мной? Могу напомнить. Даже суммы назвать.
— Не надо, спасибо. Я ничего не забыл. И какого черта все вы на меня навалились?
Резко распахнул дверь в комнату, молча мотнул головой. Комментариев не требовалось. Знавшая едва ли не болезненную аккуратность Друмеко, Оля мигом все поняла, увидев страшный беспорядок, царивший в комнатах. Постукивая пальцем по сомкнутым губам, Друмеко вновь прикрыл двери в комнаты и как-то невразумительно заговорил:
— Оля, я, честно говоря, и заходить туда не хочу. Стыдно! Без тебя — никакого порядка. А тут еще и погода разгулялась. Может мороженого где-нибудь поедим или бросим машину, черт с ней, и — шампанского?
Запрещающий палец от губ Друмеко не убрал и в лифте. Ни о каком шампанском, разумеется, и речи не было. Новости, которые сообщил Евгений Павлович, были ей уже в общих чертах известны. Они прогуливались в парке, в дальнем углу, среди зеленых облупленных скамеек.
— Итак, будем надеяться, хотя вероятность невелика, что микрофонов здесь нет, и мы можем спокойно поговорить. Ты видала, что в доме делается? Все кассеты, книги перетрясли — искали какую-то пленку. Только я собрался было заикнуться, что валюту, которая в столе была, как всегда на улице нашел, меня тут же и обломали: оставь, мол, парень, свои байки, надо будет — и без этого тебя зацепим. Наш ты, говорят, со всеми потрохами. Так что не суетись. В общем, выпутывайся сама, а кассету, которую они ищут, отдай, очень советую.
— Я и знать не знаю ни о какой кассете, но у меня тоже был обыск.
— Еще бы! Ты думаешь, это милиция? Сунулись бы они домой к самому Гудину! Сбегай к Строкачу, осведомись, побеседуй.
— Но... этот Баранов сказал мне, чтобы я молчала. Кассеты, которые у меня взяли, через неделю, а может, и раньше, вернут. А если я проболтаюсь, им, конечно, влетит за незаконные действия, но кассеты и записи оприходуют, и тогда я смогу получить их только после закрытия дела. Формализм мол...
— Да какой, к черту, формализм! Ты ничего не поняла! Это же спецслужба!
— Но они же предъявили удостоверения! Во всяком случае, один из них вроде бы майор милиции.
— Может, это и майор, только другого ведомства. Вроде! Зато я имею привычку удостоверения читать до буквы. Они, если нужно, таких удостоверений наштампуют полмиллиона. Уж ты мне поверь: я почерк спецслужб изучил, знаю, с кем дело имею. Не мое дело, только я бы это добро, за которым они охотятся, ни за какие деньги в руки не взял.
— Я не знаю, Женя, чего они хотят. И совершенно не уверена, что это работа спецслужбы.
— За дурака, значит, держишь? Ну-ну. С самого начала замечал, что ты их интересуешь, но, дурак, решил, что они своим обычным делом занимаются: девочка видная, клиент идет косяком. Как раз и пошла бы в подставные. Потом гляжу: нет, не трогают тебя. Решил, может на отца компромат собирают? И только сегодня гэбэшники мне глаза открыли. То-то Саша к «фирмачу» кинулся! Но неужели до такой степени в цене не сошлись?
— Естественно. Такую никто платить не хочет.
Расстались не прощаясь. Через два переулка и проходной двор Оля шла почти бегом, время от времени оглядываясь. Вот и таксофон у подъезда серенького, задвинутого во двор двухэтажного особнячка. От волнения нужный номер удалось набрать лишь со второго захода. Услышав ответ, скороговоркой выпалила заранее приготовленную фразу. Успела! Успела до появления серого типа, тащившегося за ней по пустынному в такую жару переулку. Затем, вздохнув с облегчением, направилась домой, не обратив внимания на какую-то пожилую толстушку, двигавшуюся в одну сторону с ней.
Она немного успокоилась и намеревалась передохнуть.
* * *
Бар «Континенталя» встречал посетителей прохладой и неограниченным ассортиментом напитков. Хотя сейчас, в полночь жара не ощущалась уже и на улице. Но запах выхлопной гари резко контрастировал с кондиционированной душистой свежестью. Расслабиться после суеты дневных дел сюда съезжались деловые мужчины, прибывшие в страну со всех концов света.
Маленький черноглазый японец в белой рубашке устроил настоящую дуэль взглядов с рослым скандинавом из-за тихой скромницы в облегающем, слегка сквозящем платье. Эту брюнетку с грустными глазами и блестящими, расчетливо небрежно уложенными волосами с чьей-то легкой руки именовали в своем кругу Азией. Скорее всего — из-за ореола некоей таинственности, окружавшего девушку, обещавшего новые ощущения. Без клиентов Таня-Азия не оставалась никогда.
Наконец скандинав решительно положил конец схватке взглядов. Улыбка белокурого шведа и небрежная демонстрация купюр окончательно покорили Азию, и она перешла за столик варяжского гостя, обмениваясь с ним за шампанским короткими фразами на ломаном английском. Швед был готов платить немедленно, но ему пришлось испытать некоторое разочарование.
— Подняться в номер? Но это невозможно, милый. Это запрещено. Но мой дом в десяти минутах езды отсюда. Такси? Нет проблем. И вся ночь — наша.
По знаку прелестно улыбающейся Азии почти мгновенно подлетело такси. Четверть часа езды по ночным улицам в волнах расслабляющей музыки и нежных прикосновений.
Стандартная однокомнатная квартира... Слегка захмелевший швед в лифте смотрел не на цифру кнопки, нажатой прелестным пальчиком, а на ее чувственные губы, завороженный мелодичным голоском.
Еще в прихожей две стодолларовые купюры перекочевали к Азии, тут же исчезнув из виду, но ускорив развитие событий. Швед рванулся было к девушке, но она остановила его жестом:
— Милый, посмотри пока картинки, а я позвоню своей начальнице. Я от тебя просто без ума, не хочу, чтобы время нас торопило, а с опозданиями у нас строго. Хочу любить тебя долго...
Эта полная обещания фраза привела шведа в полное неистовство. В альбоме оказались фотографии хозяйки — нагой и обольстительной, сама она находилась рядом, и это подействовало на беднягу как сладкий дурман.
— Еще минутку, милый. Я только приму душ и буду совсем-совсем готова. Расслабься, тебе будет хорошо...
Щелкнул замочек ванной — и одновременно раздался звук другого замка, наружного. Свет в прихожей заслонили широкие плечи появившегося в дверном проеме мужчины.
Это был настоящий мастодонт, небольшой чемодан в его ручище казался пустым и невесомым. Прорычав нечто несвязное, преимущественно состоящее из русской матерной брани, грузное чудовище схватило со шкафа небольшую дубинку и, рассекая ею воздух, бросилось в ванную. Толчок каменного плеча в дверь — и оттуда понеслись истошные женские вопли, которые, вероятно, слышны были и в доме напротив.
Следующий негромкий щелчок дверного замка произвел поразительный эффект. Крики в ванной стали терять силу, ослабели, а через полминуты перешли в лукавый женский смех, которого уже не должен был услышать ретировавшийся варяг.
Дверь ванной отворилась, выпуская мужчину, с улыбкой поигрывавшего дубинкой, и щебечущую, довольную Азию. Девушка резвилась:
— Бросай, Вася, палицу, неровен час, зеркало разобьешь, начальство высчитает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19