Потом от нечего делать уставился на закрытое окно в доме напротив. За кисейной занавеской угадывалась какая-то тень, а то и две.
Улица была пуста. Стояла жара. Адиль бею хотелось не то спать, не то что-то делать, но ничего делать он не стал и даже не убрал со стола, так и остался сидеть опустив голову на руки.
Глава 3
Адиль бей с Соней пробрались мимо людей, застывших вдоль всей лестницы, прошли ряд помещений, набитых людьми до такой степени, что они превратились в безликую массу, и открыли дверь в конце коридора.
Вот уже третий раз приходили они вместе в Иностранный отдел. Как и в предыдущие два раза, консул нес черный кожаный портфель.
Адиль бей уже начинал привыкать к своим обязанностям. Он протянул руку для приветствия человеку в косоворотке, с бритым черепом, сидящему за столом, заваленным папками с делами, затем поклонился женщине, сидевшей за другим столом.
Было очень светло и очень жарко. По выбеленным стенам тянулись деревянные полки. Соня уселась в торце стола и раскрыла портфель, переданный ей консулом.
Обстановка была простой и дружелюбной. Адиль бей сел возле окна на плетеный стул.
— Спросите его прежде всего об армянине, чье дело я передал, когда мы приходили в первый раз.
Начальник Иностранного отдела не говорил ни по-турецки, ни по-французски. На вид ему было лет сорок, голый череп и русская рубашка-толстовка придавали аскетический облик, подчеркнутый ласковой, очень умной улыбкой и спокойным взглядом голубых глаз.
Пока Адиль бей говорил, он с улыбкой смотрел на него, словно соглашаясь, хотя ничего не понимал. Соня повторила фразу по-русски. Чиновник отпил глоток чая из стакана, стоявшего у него под рукой, потом произнес.
— Ждут приказа из Москвы, — перевела Соня.
— Но ведь уже две недели назад этот приказ передан по телеграфу!
Соня промолчала, показывая всем видом, что поделать ничего не может — надо ждать.
— А женщина, у которой конфисковали всю мебель? Когда разговор шел не по-русски, чиновник смотрел то на Адиль бея, то на папки, принесенные секретаршей, и лицо его выражало безмерное терпение — Пожалуй, лучше сейчас передать ему новые дела, — посоветовала Соня.
— Хорошо, тогда спросите-ка: почему позавчера арестовали того беднягу, который выходил из консульства?
Адиль бей внимательнее, чем обычно, следил за переводом, как будто мог разобрать, точно ли она передает его слова.
— Что он сказал?
— Что ничего об этом не слышал.
— Но другие-то, наверно, слышали. Пусть наведет справки.
Адиль бей раздражался все больше и больше. Каждое утро, сидя за письменным столом напротив Сони, которая записывала все, о чем шла речь, он внимательно слушал унылые жалобы своих посетителей.
Это были те самые люди, которых он видел у рыбного порта. Те самые палубные пассажиры одесского парохода, что спали, приткнувшись к своим пожиткам, те самые, что день и ночь толклись на вокзальных перронах, ожидая, не найдется ли местечка в поезде.
Они приезжали издалека, чуть ли не из Туркестана, потому что им сказали, что в Батуме найдется хлеб и работа. Они блуждали по улицам, пока какой-нибудь человек не сообщал им, что их ждет помощь в турецком консульстве.
— Ты турецкий подданный?
— Не знаю.
Многие из них до войны были турками, потом, сами того не зная, стали русскими.
— Чего же ты хочешь?
— Не знаю. Нам не дают ни работы, ни хлеба.
— Ты хотел бы уехать в Турцию?
— А еда там есть?
Кто-то потерял по дороге ребенка, а то и двоих, и просил консула навести справки. У других на вокзале какой-то чиновник забрал все имущество и посадил их на несколько дней за решетку.
Они не знали почему. Они даже не спрашивали об этом. Но с тихим упорством настаивали, чтобы им вернули жалкие пожитки.
На тех же, кто действительно были турками по национальности, Адиль бей заводил досье, передавал в Иностранный отдел, когда приходил туда с Соней Чиновник в вышитой косоворотке принимал его с неизменной улыбкой, что-то неторопливо говорил, рассматривая свои руки с грязными ногтями.
Два дня назад крестьянская пара вышла из консульства, а немного времени спустя жена прибежала обратно в полной растерянности и сказала, что не успели они дойти до угла, как мужа забрали люди в зеленых фуражках, ее же избили, чтобы отогнать прочь.
— Что произошло? — обратился Адиль бей к чиновнику.
— Он говорит, — как заученный урок произнесла Соня, — что сделает все возможное, чтобы дать ответ на этот вопрос к следующему вашему приходу.
— Но у этой женщины нет ни рубля! Все деньги были у мужа.
— Пусть идет работать.
— Но их никуда не брали.
Чиновник, сделав неопределенный жест, сказал несколько слов.
— Что он сказал?
Соня равнодушно ответила:
— Что это не по его ведомству, он передаст письменный запрос.
— Он же может позвонить в ГПУ. Телефон стоял тут же, на столе.
— Телефон не работает.
Чиновник отпил глоток чая.
Адиль бей готов был вскочить и уйти. Солнце жгло спину. В кабинете царила неподвижность, которая тяжким грузом давила на плечи.
Так тянулось уже три недели. Он принес сюда не меньше пятидесяти папок с делами, но с тем же успехом мог бы их просто сжечь. У него принимали их с улыбкой. Несколько дней спустя сообщали: “Ждем распоряжений из Москвы”.
Кто-то вошел в кабинет, и чиновник, откинувшись на спинку стула, завел с вошедшим медленный разговор. Соня, в неизменном черном платье, в маленькой шляпке на светлых волосах, терпеливо ждала со спокойным выражением лица.
Сидевшая за другим столом служащая считала на счетах, время от времени, как и чиновник, прерывая работу, чтобы глотнуть чая.
Когда посетитель вышел. Соня протянула свои папки, одну за другой, сказав о каждой несколько слов. «
— Вы не забудете сказать, что это срочно? — спросил Адиль бей с безнадежным вздохом.
— Я сказала. Товарищ заведующий говорит, что дело пойдет быстро.
— Спросите еще, не подыскал ли он человека, который будет вести у меня хозяйство?.. Что он ответил?
— Что все еще ищет.
— Но ведь я все время вижу, как на улице люди просят милостыню.
— Значит, они не хотят работать.
— А если им сказать, что я буду хорошо платить?
— Им, наверно, сказали.
— Нет, переведите.
Она неохотно выполнила его просьбу, и чиновник с беспомощным видом пожал плечами.
— Невероятно, чтобы в городе с тридцатью тысячами жителей нельзя было найти кого-нибудь!
— Найдется наверняка.
— Спросите также, почему граммофон, который я выписал из Стамбула, прибыл без пластинок.
Заведующий, должно быть, понял слово “граммофон”, так как тотчас же что-то сказал.
— Что он говорит?
— Что пластинки пришлось отправить в Москву, так как среди них были испанские.
— Ну так что же?
— В учреждениях Батума никто не знает этого языка. Адиль бей встал, стиснув зубы, и сделал усилие, чтобы пожать руку собеседнику.
— Идемте! — сказал он секретарше.
В коридоре им пришлось перешагивать через людей, спавших на полу в ожидании приема в тот или другой кабинет Они валялись, как кучи тряпья, и даже не возмущались, когда о них спотыкались Выйдя на улицу, они пошли рядом; Адиль бей забыл взять у Сони из рук портфель Был самый тяжелый час. Зной застыл в кольце гор, с Черного моря не доносилось даже легкого дыхания ветерка.
Перед итальянским консульством стояла красивая личная машина консула, привлекавшая взгляды еще и потому, что в городе было всего три машины. На затененной террасе второго этажа г-жа Пенделли, в утреннем пеньюаре, занималась с дочерью На плетеном столике виднелись тетради, чернильница, лимонад — Как вы думаете, итальянцы добиваются большего, чем я? — подозрительно спросил Адиль бей.
— На это нет оснований Каждый раз повторялось одно и то же — безупречно гладкие ответы, не отвечающие ни на один вопрос.
На улицах было мало народу, ни торговли, ни транспорта, то есть того, что делает город городом.
Когда-то, должно быть, все эти улочки, как в Стамбуле, Самсуме или Трапезунде, как в любом восточном городе, были полны жизни. Кое-где еще сохранились лавки, они были пусты, окна закрыты ставнями или разбиты, но еще можно было прочитать полустертые вывески на русском, армянском, турецком, грузинском и еврейском языках.
Куда же делись шампуры, на которых у входа в рестораны потрескивали, обжариваясь, бараньи шашлыки? Где кузнечные наковальни, где прилавки дельцов-менял? И где сами эти люди в пестрых одеждах, ловившие на пути прохожих, соблазняя их своим товаром?
Какие-то смутные тени медленно и покорно появлялись и исчезали в солнечных лучах, какие-то едва различимые фигуры лежали в тени подворотен.
Соня и Адиль бей прошли мимо порта, где несколько иностранных судов, сгрудившихся возле нефтепроводов, перегоняли сюда через хребет нефть из Баку, мимо статуи Ленина, хоть и выполненной в полный рост, но казавшейся совсем маленькой человеческой фигуркой, большой Дом профсоюзов и клуб.
Соня шла молча, не глядя по сторонам. Она не потеряла терпения даже тогда, когда Адиль бей остановился около старухи, которая, сидя на панели, шарила в помойном ведре и что-то жевала. У нее были распухшие ноги и отвислые, толстые белые щеки.
— Неужели ее нигде не кормят? — спросил консул, рассерженный спокойствием секретарши.
— Каждый трудящийся зарабатывает себе на еду.
— В таком случае, как же вы объясните?..
— А работы хватает на всех, — невозмутимо продолжала она.
— Но если она не в состоянии работать?
— Для таких есть специальные богадельни. Она говорила все это ровным голосом. Адиль бею начинало казаться, будто он бродит по бесплотному миру.
— Что вы хотите к обеду?
Они уже почти дошли до консульства. Соня уже привыкла покупать ему каждый день еду.
— Мне все равно. Кстати, попросите врача зайти ко мне.
— Вы больны?
Он захотел ответить в ее манере.
— Если я приглашаю врача, это, естественно, означает, что я нездоров. — И он вошел в подворотню. Может, он и не был болен, но и здоровым себя не чувствовал. Стоило открыть дверь своей квартиры, как его охватывало отвращение. В передней и кабинете стояла вонь. Дважды он пытался вымыть пол рано утром, но стоило подойти к общему крану на лестничной клетке, как какие-то люди что-то начинали сердито говорить по-русски.
Возле этого крана всегда толклись люди. Жильцы мылись не у себя, а в коридоре, и было их невероятно много. Должно быть, в некоторых комнатах жило по десять человек.
Адиль бей прошел к себе в спальню и по привычке поглядел напротив. Окно было открыто. Колин только что пришел домой, швырнул свою зеленую фуражку на кровать и сел за стол, на котором лежали ломти черного хлеба, яблоки, сахар. Жена разливала чай.
«Лишь бы пришел тот самый врач, лечивший моего предшественника”, — подумал Адиль бей. Он потерял аппетит. Консервы, которые он поглощал в одиночестве у себя на кухне, вызывали изжогу. А если Соня и готовила что-нибудь, то не мыла потом ни чашек, ни тарелок, так же как не прибирала у него в спальне.
Вернулась с мелкими покупками Соня. Она открыла банку лангуст, разложила на одной тарелке копченую селедку, на другой — сыр.
Неужели ей безразлично и она не завидует Адиль бею, который сейчас усядется в одиночестве за стол и будет это все есть? Он смотрел, как она расхаживает по кухне, и даже подумал: уж не берет ли она чего-нибудь в его отсутствие? Впрочем, ему это безразлично. Да нет! Скорее. Соня предпочтет, чтобы все эти продукты сгнили. И действительно, все портилось и выбрасывалось, и какие-нибудь старухи, должно быть, поедали все это, вытаскивая из помойного ведра.
— Доктор придет?
— Да, скоро.
Что она о нем думает? Время от времени он ловил ее взгляд, направленный на него, но точно таким же равнодушным взглядом она смотрела решительно на все кругом.
— Можете идти завтракать.
Он знал, что сейчас увидит, как Соня входит в комнату в доме напротив, снимает шляпку и садится спиной к окну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Улица была пуста. Стояла жара. Адиль бею хотелось не то спать, не то что-то делать, но ничего делать он не стал и даже не убрал со стола, так и остался сидеть опустив голову на руки.
Глава 3
Адиль бей с Соней пробрались мимо людей, застывших вдоль всей лестницы, прошли ряд помещений, набитых людьми до такой степени, что они превратились в безликую массу, и открыли дверь в конце коридора.
Вот уже третий раз приходили они вместе в Иностранный отдел. Как и в предыдущие два раза, консул нес черный кожаный портфель.
Адиль бей уже начинал привыкать к своим обязанностям. Он протянул руку для приветствия человеку в косоворотке, с бритым черепом, сидящему за столом, заваленным папками с делами, затем поклонился женщине, сидевшей за другим столом.
Было очень светло и очень жарко. По выбеленным стенам тянулись деревянные полки. Соня уселась в торце стола и раскрыла портфель, переданный ей консулом.
Обстановка была простой и дружелюбной. Адиль бей сел возле окна на плетеный стул.
— Спросите его прежде всего об армянине, чье дело я передал, когда мы приходили в первый раз.
Начальник Иностранного отдела не говорил ни по-турецки, ни по-французски. На вид ему было лет сорок, голый череп и русская рубашка-толстовка придавали аскетический облик, подчеркнутый ласковой, очень умной улыбкой и спокойным взглядом голубых глаз.
Пока Адиль бей говорил, он с улыбкой смотрел на него, словно соглашаясь, хотя ничего не понимал. Соня повторила фразу по-русски. Чиновник отпил глоток чая из стакана, стоявшего у него под рукой, потом произнес.
— Ждут приказа из Москвы, — перевела Соня.
— Но ведь уже две недели назад этот приказ передан по телеграфу!
Соня промолчала, показывая всем видом, что поделать ничего не может — надо ждать.
— А женщина, у которой конфисковали всю мебель? Когда разговор шел не по-русски, чиновник смотрел то на Адиль бея, то на папки, принесенные секретаршей, и лицо его выражало безмерное терпение — Пожалуй, лучше сейчас передать ему новые дела, — посоветовала Соня.
— Хорошо, тогда спросите-ка: почему позавчера арестовали того беднягу, который выходил из консульства?
Адиль бей внимательнее, чем обычно, следил за переводом, как будто мог разобрать, точно ли она передает его слова.
— Что он сказал?
— Что ничего об этом не слышал.
— Но другие-то, наверно, слышали. Пусть наведет справки.
Адиль бей раздражался все больше и больше. Каждое утро, сидя за письменным столом напротив Сони, которая записывала все, о чем шла речь, он внимательно слушал унылые жалобы своих посетителей.
Это были те самые люди, которых он видел у рыбного порта. Те самые палубные пассажиры одесского парохода, что спали, приткнувшись к своим пожиткам, те самые, что день и ночь толклись на вокзальных перронах, ожидая, не найдется ли местечка в поезде.
Они приезжали издалека, чуть ли не из Туркестана, потому что им сказали, что в Батуме найдется хлеб и работа. Они блуждали по улицам, пока какой-нибудь человек не сообщал им, что их ждет помощь в турецком консульстве.
— Ты турецкий подданный?
— Не знаю.
Многие из них до войны были турками, потом, сами того не зная, стали русскими.
— Чего же ты хочешь?
— Не знаю. Нам не дают ни работы, ни хлеба.
— Ты хотел бы уехать в Турцию?
— А еда там есть?
Кто-то потерял по дороге ребенка, а то и двоих, и просил консула навести справки. У других на вокзале какой-то чиновник забрал все имущество и посадил их на несколько дней за решетку.
Они не знали почему. Они даже не спрашивали об этом. Но с тихим упорством настаивали, чтобы им вернули жалкие пожитки.
На тех же, кто действительно были турками по национальности, Адиль бей заводил досье, передавал в Иностранный отдел, когда приходил туда с Соней Чиновник в вышитой косоворотке принимал его с неизменной улыбкой, что-то неторопливо говорил, рассматривая свои руки с грязными ногтями.
Два дня назад крестьянская пара вышла из консульства, а немного времени спустя жена прибежала обратно в полной растерянности и сказала, что не успели они дойти до угла, как мужа забрали люди в зеленых фуражках, ее же избили, чтобы отогнать прочь.
— Что произошло? — обратился Адиль бей к чиновнику.
— Он говорит, — как заученный урок произнесла Соня, — что сделает все возможное, чтобы дать ответ на этот вопрос к следующему вашему приходу.
— Но у этой женщины нет ни рубля! Все деньги были у мужа.
— Пусть идет работать.
— Но их никуда не брали.
Чиновник, сделав неопределенный жест, сказал несколько слов.
— Что он сказал?
Соня равнодушно ответила:
— Что это не по его ведомству, он передаст письменный запрос.
— Он же может позвонить в ГПУ. Телефон стоял тут же, на столе.
— Телефон не работает.
Чиновник отпил глоток чая.
Адиль бей готов был вскочить и уйти. Солнце жгло спину. В кабинете царила неподвижность, которая тяжким грузом давила на плечи.
Так тянулось уже три недели. Он принес сюда не меньше пятидесяти папок с делами, но с тем же успехом мог бы их просто сжечь. У него принимали их с улыбкой. Несколько дней спустя сообщали: “Ждем распоряжений из Москвы”.
Кто-то вошел в кабинет, и чиновник, откинувшись на спинку стула, завел с вошедшим медленный разговор. Соня, в неизменном черном платье, в маленькой шляпке на светлых волосах, терпеливо ждала со спокойным выражением лица.
Сидевшая за другим столом служащая считала на счетах, время от времени, как и чиновник, прерывая работу, чтобы глотнуть чая.
Когда посетитель вышел. Соня протянула свои папки, одну за другой, сказав о каждой несколько слов. «
— Вы не забудете сказать, что это срочно? — спросил Адиль бей с безнадежным вздохом.
— Я сказала. Товарищ заведующий говорит, что дело пойдет быстро.
— Спросите еще, не подыскал ли он человека, который будет вести у меня хозяйство?.. Что он ответил?
— Что все еще ищет.
— Но ведь я все время вижу, как на улице люди просят милостыню.
— Значит, они не хотят работать.
— А если им сказать, что я буду хорошо платить?
— Им, наверно, сказали.
— Нет, переведите.
Она неохотно выполнила его просьбу, и чиновник с беспомощным видом пожал плечами.
— Невероятно, чтобы в городе с тридцатью тысячами жителей нельзя было найти кого-нибудь!
— Найдется наверняка.
— Спросите также, почему граммофон, который я выписал из Стамбула, прибыл без пластинок.
Заведующий, должно быть, понял слово “граммофон”, так как тотчас же что-то сказал.
— Что он говорит?
— Что пластинки пришлось отправить в Москву, так как среди них были испанские.
— Ну так что же?
— В учреждениях Батума никто не знает этого языка. Адиль бей встал, стиснув зубы, и сделал усилие, чтобы пожать руку собеседнику.
— Идемте! — сказал он секретарше.
В коридоре им пришлось перешагивать через людей, спавших на полу в ожидании приема в тот или другой кабинет Они валялись, как кучи тряпья, и даже не возмущались, когда о них спотыкались Выйдя на улицу, они пошли рядом; Адиль бей забыл взять у Сони из рук портфель Был самый тяжелый час. Зной застыл в кольце гор, с Черного моря не доносилось даже легкого дыхания ветерка.
Перед итальянским консульством стояла красивая личная машина консула, привлекавшая взгляды еще и потому, что в городе было всего три машины. На затененной террасе второго этажа г-жа Пенделли, в утреннем пеньюаре, занималась с дочерью На плетеном столике виднелись тетради, чернильница, лимонад — Как вы думаете, итальянцы добиваются большего, чем я? — подозрительно спросил Адиль бей.
— На это нет оснований Каждый раз повторялось одно и то же — безупречно гладкие ответы, не отвечающие ни на один вопрос.
На улицах было мало народу, ни торговли, ни транспорта, то есть того, что делает город городом.
Когда-то, должно быть, все эти улочки, как в Стамбуле, Самсуме или Трапезунде, как в любом восточном городе, были полны жизни. Кое-где еще сохранились лавки, они были пусты, окна закрыты ставнями или разбиты, но еще можно было прочитать полустертые вывески на русском, армянском, турецком, грузинском и еврейском языках.
Куда же делись шампуры, на которых у входа в рестораны потрескивали, обжариваясь, бараньи шашлыки? Где кузнечные наковальни, где прилавки дельцов-менял? И где сами эти люди в пестрых одеждах, ловившие на пути прохожих, соблазняя их своим товаром?
Какие-то смутные тени медленно и покорно появлялись и исчезали в солнечных лучах, какие-то едва различимые фигуры лежали в тени подворотен.
Соня и Адиль бей прошли мимо порта, где несколько иностранных судов, сгрудившихся возле нефтепроводов, перегоняли сюда через хребет нефть из Баку, мимо статуи Ленина, хоть и выполненной в полный рост, но казавшейся совсем маленькой человеческой фигуркой, большой Дом профсоюзов и клуб.
Соня шла молча, не глядя по сторонам. Она не потеряла терпения даже тогда, когда Адиль бей остановился около старухи, которая, сидя на панели, шарила в помойном ведре и что-то жевала. У нее были распухшие ноги и отвислые, толстые белые щеки.
— Неужели ее нигде не кормят? — спросил консул, рассерженный спокойствием секретарши.
— Каждый трудящийся зарабатывает себе на еду.
— В таком случае, как же вы объясните?..
— А работы хватает на всех, — невозмутимо продолжала она.
— Но если она не в состоянии работать?
— Для таких есть специальные богадельни. Она говорила все это ровным голосом. Адиль бею начинало казаться, будто он бродит по бесплотному миру.
— Что вы хотите к обеду?
Они уже почти дошли до консульства. Соня уже привыкла покупать ему каждый день еду.
— Мне все равно. Кстати, попросите врача зайти ко мне.
— Вы больны?
Он захотел ответить в ее манере.
— Если я приглашаю врача, это, естественно, означает, что я нездоров. — И он вошел в подворотню. Может, он и не был болен, но и здоровым себя не чувствовал. Стоило открыть дверь своей квартиры, как его охватывало отвращение. В передней и кабинете стояла вонь. Дважды он пытался вымыть пол рано утром, но стоило подойти к общему крану на лестничной клетке, как какие-то люди что-то начинали сердито говорить по-русски.
Возле этого крана всегда толклись люди. Жильцы мылись не у себя, а в коридоре, и было их невероятно много. Должно быть, в некоторых комнатах жило по десять человек.
Адиль бей прошел к себе в спальню и по привычке поглядел напротив. Окно было открыто. Колин только что пришел домой, швырнул свою зеленую фуражку на кровать и сел за стол, на котором лежали ломти черного хлеба, яблоки, сахар. Жена разливала чай.
«Лишь бы пришел тот самый врач, лечивший моего предшественника”, — подумал Адиль бей. Он потерял аппетит. Консервы, которые он поглощал в одиночестве у себя на кухне, вызывали изжогу. А если Соня и готовила что-нибудь, то не мыла потом ни чашек, ни тарелок, так же как не прибирала у него в спальне.
Вернулась с мелкими покупками Соня. Она открыла банку лангуст, разложила на одной тарелке копченую селедку, на другой — сыр.
Неужели ей безразлично и она не завидует Адиль бею, который сейчас усядется в одиночестве за стол и будет это все есть? Он смотрел, как она расхаживает по кухне, и даже подумал: уж не берет ли она чего-нибудь в его отсутствие? Впрочем, ему это безразлично. Да нет! Скорее. Соня предпочтет, чтобы все эти продукты сгнили. И действительно, все портилось и выбрасывалось, и какие-нибудь старухи, должно быть, поедали все это, вытаскивая из помойного ведра.
— Доктор придет?
— Да, скоро.
Что она о нем думает? Время от времени он ловил ее взгляд, направленный на него, но точно таким же равнодушным взглядом она смотрела решительно на все кругом.
— Можете идти завтракать.
Он знал, что сейчас увидит, как Соня входит в комнату в доме напротив, снимает шляпку и садится спиной к окну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18