Ему было пятьдесят с чем-то, но волосы у него совсем поседели, и все звали его Старый Чес.
— Ты его знал?
— Да, по Тусону.
— Ранчо принадлежало ему?
— Да. Он поручил мне вести его дела. Я был тогда адвокатом в Тусоне.
— А!
Уже несколько раз Пи-Эм чувствовал, как кровь бросается ему в голову. Слова срывались с губ Доналда непринужденно, как бы невзначай, и лишь потом вы замечали, что их можно толковать в каком угодно смысле.
Куда он гнет? Ну ладно, Пи-Эм развелся с Пегги.
Вероятно, Доналд все-таки не думает, что брат его прикончил первую жену, чтобы отделаться от нее?
А Честер Мак-Миллан? Может быть, он убил и Честера Мак-Миллана, чтобы жениться на Hope?
— Послушай, Доналд…
— Да?
— Я устроил свою жизнь на свой манер — это право каждого. Я много работал. Работал всю жизнь, работаю теперь. Я никогда не давал себе поблажки и считаю себя порядочным человеком. Понятно?
— Что мне должно быть понятно?
Вот теперь изволь верить, что он наговорил все это совершенно непреднамеренно!
Доналд закурил сигарету. И все-таки, как он ни старался показать, что у него нет никакой задней мысли, она у него была. Он походил по комнате, потом встал перед братом, медленно поднял голову.
— Еще один вопрос, Пэт.
— Я же просил не называть меня так.
— Ладно. Еще один вопрос. Уверен ли ты?..
Говорил он неторопливо, не повышая голоса — скорее напротив, но четко выделяя каждый слог.
— Уверен ли ты, что тебе действительно хочется переправить меня через границу?
И, увидев, как негодующе вскинулся Пи-Эм, Доналд добавил:
— Погоди! Я, кажется, неудачно выразился… Ты уверен, что сделаешь все для этого необходимое?
— А что мне еще остается?
Отвечено плохо, но давать задний ход уже поздно.
— Ты здесь, у меня, так ведь? Твоя жена с детьми — на другой стороне. Надеюсь, что не подозреваешь меня в желании вызвать полицию и объявить: «Вот мой брат, которого вы ищете…»
Доналд задумчиво смотрел на старшего, и Пи-Эм было не по себе, словно он чувствовал себя виноватым.
— Короче, не понимаю твоего вопроса.
Доналд вздохнул.
— Ты прав. Тебе в самом деле не остается ничего другого.
Затем он перешел к техническим подробностям, и разговаривать стало легче.
— Ты убежден, что я не сумею переправиться верхом, как ковбой утром?
— Вполне убежден. Но допустим, тебе это удалось.
Что ты будешь делать один на том берегу?
— Ты всерьез думаешь, что мы заперты здесь на много дней?
— Вполне вероятно. Так полагают все старожилы нашей долины.
— Как ты перебросишь меня через границу?
— Еще не знаю. Всем местным жителям как со стороны Штатов, так и со стороны Мексики выдается специальный пропуск, позволяющий переходить границу в любое время. Мой уже давно не проверяют. Инспекторы знают меня в лицо. С начальником иммиграционной службы мы приятели, а патрули частенько заворачивают к нам пропустить стаканчик. Я вывезу тебя в своей машине.
Пи-Эм вспомнилась его последняя поездка за изгородь: ливень, холм, запах промокших насквозь девиц.
— Думаю, так и сделаем.
Лицо Доналда в первый раз выразило одобрение. Он бросил:
— Хорошо.
И тут же снова перехватил инициативу.
— Пошли за Норой.
Теперь и он зовет ее по имени!
Вот, не считая мелочей, все, что произошло за утро.
И все это, в общем, прямо противоположно тому, что по логике должно было произойти. Задавать вопросы имел право только Пи-Эм. Испытывать смущение полагалось бы Доналду: эго он явился за помощью к старшему брату с риском серьезно его скомпрометировать.
В конечном счете Пи-Эм знал сейчас не больше, чем накануне. Да и эту малость он почерпнул из писем Эмили. А письма ее тоже были не такими, какими следовало.
Настолько не такими, что Пи-Эм порой спрашивал себя, зачем она ему пишет. Может быть, по обязанности?
Письма от нее приходили раз в два-три месяца. Интересно, остальным — Доналду и отцу — она пишет чаще? Возможно. Во всяком случае, тон писем к ним совершенно другой, и теперь Пи-Эм подумывал, не состоит ли она в постоянной переписке с Пегги. На эту мысль его навел вид, с каким Доналд говорил о своей первой невестке.
Эмили, например, никогда не интересовалась делами Пи-Эм. Ни разу не поздравила его с успехом, ни разу не спросила, каких усилий этот успех стоил.
Впечатление было такое, что она поставила себе задачу оставаться связующим звеном между членами рассеявшейся семьи и добросовестно выполняла свой долг.
«От Доналда плохие известия. Цены на картофель в этом году такие, что ему, видимо, придется продать ферму. Невезучий он. А больше всего меня огорчает, что из-за этого он наверняка опять начнет пить…»
Вечно Доналд! Доналд и Милдред, о которой Эмиля писала с не меньшей нежностью.
«Они продали ферму себе в убыток. Милдред держится очень мужественно. Обосноваться они хотят в Дэвенпорте, где Доналд надеется получить прежнее место у Фарнесса и Кампмайера…»
Вот две фамилии, которые всегда были чем-то осязаемым для каждого Эшбриджа, хотя связанные с ними представления сводились, в сущности, к двум инициалам на сепараторах и маслобойках. Заводы Фарнесса и Кампмайера, выпускающие эти машины, находились в Ферфилде и Дэвенпорте. От Эпплтона и лавки папаши Эшбриджа до Ферфилда было каких-нибудь десять миль. Рано или поздно всем мальчишкам и девчонкам поселка предстояло идти наниматься к Фарнессу и Кампмайеру.
— Вот кончишь высшую школу, — говорил папаша Эшбридж, — и устроишься у них в дирекции: мне ведь достаточно словечко замолвить.
Пи-Эм не устраивало ни такое будущее, ни разговоры у нем, и он отправился на поиски лучшей участи. Доналд же на первых порах поступил к ним — счетоводом или чем-то вроде. Вероятно, как раз в это время женился на Милдред.
Потом вбил себе в голову, что ему нужна ферма. Не отец ли ссудил его необходимой суммой? Не всей, разумеется: старик небогат, да и не такой человек, чтобы на склоне лет отдать последнее.
Доналд внушает доверие. Всегда внушал. Его все любят.
Словом, деньги он раздобыл, но после нескольких неурожаев вынужден был продать ферму. Из-за этого, как утверждает Эмили, опять запил.
Опять? Выходит, с ним уже бывало? Когда? Почему?
Конечно, мать их пила, но это еще ничего не объясняет. У нее алкоголизм принял форму настоящей болезни, и врачи в один голос утверждали, что считают ее невменяемой.
Женщина она была на редкость тихая, мягкая, добрая.
Запои случались у нее внезапно, с промежутками в несколько недель, порой — месяцев. А уж тогда, как ее ни запирали, она все равно ухитрялась доставать спиртное.
Умерла она еще до отъезда Пи-Эм. И он не пил.
Никогда не пил больше нормы. Умел вовремя остановиться.
«Прямо не знаю, как Доналд и Милдред вывернутся в городе, да еще с детьми. Найти приличное жилье так трудно…»
Эпплтон, Ферфилд, Дэвенпорт — вот узкое пространство, в котором жил Доналд с семьей. Слова «Фарнесс» и «Кампмайер» до сих пор вселяют в них священный трепет.
Чем занимался Доналд почти двадцать лет? Отрывочные сведения на этот счет Пи-Эм почерпнул исключительно из писем Эмили: брат редко писал ему. Прямой связи между ними не было уже лет пять самое меньшее.
Не ему ли полагалось утром задавать вопросы? И не он ли имел право напускать на себя прокурорский вид, качать головой и вздыхать, как делал Доналд?
«Брат у нас человек слабый…».
Вот оно, оправдание! Ты человек слабый, значит, тебе все позволено. Ты человек слабый, значит, ни за что не отвечаешь.
«Не могу прокормить семью. Извини, я человек слабый.
В Айове миллион парней живут тем, что выращивают кукурузу или картофель. А вот мне пришлось продать свою ферму, потому что два года были неурожаи.
Сам видишь, я человек слабый, невезучий!»
И в каждой строке писем Эмили искренняя нежность, искреннее сочувствие!
Она наверняка посылала Доналду деньги. А ведь она только женщина. Тянет в одиночку. И все-таки находит возможность кое-что подбросить.
Отец тоже подбрасывает из Флориды — это уж точно.
Еще бы! Доналд — человек слабый!
Он пьет? Опять-таки потому, что слаб.
Он покушается на убийство, садится в тюрьму с риском опозорить и разорить всю семью.
Он слаб!
В одну прекрасную, вернее, дождливую ночь этот слабый человек сваливается вам на голову. Промок до нитки, переодеться не во что.
«Я человек слабый!»
Нет, он этого не говорит. Он так не думает. Напротив, задирает нос. Устраивается как дома, немедленно начинает звать невестку по имени, просыпается когда захочет, сам себе готовит завтрак. Потом голый, как червяк, возникает в чужой ванной.
«Итак, что ты сделал с Пегги?»
Он допрашивает. Судит. Приговор, правда, не произносит, но про себя формулирует — это чувствуется.
«Ты бросил Пегги, как только пошел в гору и решил, что теперь она тебе не пара».
Это не правда. В обычном смысле слова Пи-Эм Пегги не бросал. Поженились они совсем молодыми. Пегги осточертело жить в трущобах с родителями, которые целыми днями скандалили между собой.
По правде сказать, Пегги начисто не понимала его честолюбивых планов: пределом ее мечтаний был домик с верандой и палисадником. Дошло до того, что, когда он получил диплом, она расплакалась — настолько была потрясена.
«Я еду в Сан-Франциско, попытаю там счастья. Думаю, что, пока я не пробился, тебе лучше не бросать работу».
Вот так оно все получилось. Он уехал, она осталась.
Шли месяцы, годы. Время от времени он посылал ей немного денег. В один прекрасный день навестил ее в Чикаго. Она стала похожа на старую деву. Жила вдвоем с подругой, чтобы поменьше платить за квартиру.
И он, и она понимали, что стали чужими. Сказать друг другу им было нечего.
Он не сообщил ей тогда о своем решении — такие вещи лучше вслух не высказывать, а через несколько недель написал:
«…Вину, разумеется, я полностью приму на себя и в течение определенного разумного срока буду выплачивать тебе небольшое пособие…»
Почему у Доналда был такой многозначительный вид, когда он упомянул о Пегги, хотя даже не знал ее и видел только на фотографии, присланной Пи-Эм родным сразу после женитьбы?
И зачем он расспрашивал о Hope, о ее первом муже, о ранчо?
А теперь и у Норы такой вид, как будто она с ним заодно. Не успели они войти в гостиную, как она отбросила журнал, который читала, и начала:
— Хэлло, Эрик! Дайте-ка на вас взглянуть. Пи-Эм мог бы найти вам брюки поприличней.
— Эрик сам выбирал.
— Нет, ничего, вы вполне презентабельны. Только что звонила Лил Ноленд. Она ждет нас.
Они что, обе взбесились? И с чего они взяли, что Доналд печален?
Он просто циничен. Даже не извинился за кавардак, который вносит в дом, за риск, которому подвергает брата.
Он натягивает ваши брюки и считает это в порядке вещей. Все им занимаются, заботятся о нем, работают на него — и это тоже нормально.
Печален? Черта с два! Просто не дает себе труда улыбнуться, быть полюбезнее. Смотрит на людей так, словно спрашивает себя, что они собой представляют.
Этот номер удался ему с Эмили и, уж конечно, с Милдред, раз она не задумываясь — и Бог знает в каких материальных условиях — эмигрирует вместе с детьми, только бы снова быть рядом с ним.
Этот номер удается ему сейчас с маленькой м-с Ноленд и Норой.
— В дорогу, мальчики! Берем обе машины, Пи-Эм?
— С какой стати?
— Тебе видней. Спустимся к реке. Я там сегодня еще не была.
По-прежнему шел нескончаемый дождь, только это был уже не ливень, а плотная бескрайняя завеса влаги.
— Вот увидите, Эрик, вам понравится наша долина.
Посмотрите на горы. Сейчас они серые, почти черные. Но еще несколько дней дождя — и они зазеленеют: трава по грудь лошадям, повсюду цветы.
Нет, она не флиртует. Пи-Эм знал Нору. Она начисто лишена темперамента. Объясняется это, видимо, физиологическими причинами. Вот почему она нисколько не огорчалась, что ее первому мужу было за пятьдесят, и — Пи-Эм мог в этом поручиться — никогда ему не изменяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Ты его знал?
— Да, по Тусону.
— Ранчо принадлежало ему?
— Да. Он поручил мне вести его дела. Я был тогда адвокатом в Тусоне.
— А!
Уже несколько раз Пи-Эм чувствовал, как кровь бросается ему в голову. Слова срывались с губ Доналда непринужденно, как бы невзначай, и лишь потом вы замечали, что их можно толковать в каком угодно смысле.
Куда он гнет? Ну ладно, Пи-Эм развелся с Пегги.
Вероятно, Доналд все-таки не думает, что брат его прикончил первую жену, чтобы отделаться от нее?
А Честер Мак-Миллан? Может быть, он убил и Честера Мак-Миллана, чтобы жениться на Hope?
— Послушай, Доналд…
— Да?
— Я устроил свою жизнь на свой манер — это право каждого. Я много работал. Работал всю жизнь, работаю теперь. Я никогда не давал себе поблажки и считаю себя порядочным человеком. Понятно?
— Что мне должно быть понятно?
Вот теперь изволь верить, что он наговорил все это совершенно непреднамеренно!
Доналд закурил сигарету. И все-таки, как он ни старался показать, что у него нет никакой задней мысли, она у него была. Он походил по комнате, потом встал перед братом, медленно поднял голову.
— Еще один вопрос, Пэт.
— Я же просил не называть меня так.
— Ладно. Еще один вопрос. Уверен ли ты?..
Говорил он неторопливо, не повышая голоса — скорее напротив, но четко выделяя каждый слог.
— Уверен ли ты, что тебе действительно хочется переправить меня через границу?
И, увидев, как негодующе вскинулся Пи-Эм, Доналд добавил:
— Погоди! Я, кажется, неудачно выразился… Ты уверен, что сделаешь все для этого необходимое?
— А что мне еще остается?
Отвечено плохо, но давать задний ход уже поздно.
— Ты здесь, у меня, так ведь? Твоя жена с детьми — на другой стороне. Надеюсь, что не подозреваешь меня в желании вызвать полицию и объявить: «Вот мой брат, которого вы ищете…»
Доналд задумчиво смотрел на старшего, и Пи-Эм было не по себе, словно он чувствовал себя виноватым.
— Короче, не понимаю твоего вопроса.
Доналд вздохнул.
— Ты прав. Тебе в самом деле не остается ничего другого.
Затем он перешел к техническим подробностям, и разговаривать стало легче.
— Ты убежден, что я не сумею переправиться верхом, как ковбой утром?
— Вполне убежден. Но допустим, тебе это удалось.
Что ты будешь делать один на том берегу?
— Ты всерьез думаешь, что мы заперты здесь на много дней?
— Вполне вероятно. Так полагают все старожилы нашей долины.
— Как ты перебросишь меня через границу?
— Еще не знаю. Всем местным жителям как со стороны Штатов, так и со стороны Мексики выдается специальный пропуск, позволяющий переходить границу в любое время. Мой уже давно не проверяют. Инспекторы знают меня в лицо. С начальником иммиграционной службы мы приятели, а патрули частенько заворачивают к нам пропустить стаканчик. Я вывезу тебя в своей машине.
Пи-Эм вспомнилась его последняя поездка за изгородь: ливень, холм, запах промокших насквозь девиц.
— Думаю, так и сделаем.
Лицо Доналда в первый раз выразило одобрение. Он бросил:
— Хорошо.
И тут же снова перехватил инициативу.
— Пошли за Норой.
Теперь и он зовет ее по имени!
Вот, не считая мелочей, все, что произошло за утро.
И все это, в общем, прямо противоположно тому, что по логике должно было произойти. Задавать вопросы имел право только Пи-Эм. Испытывать смущение полагалось бы Доналду: эго он явился за помощью к старшему брату с риском серьезно его скомпрометировать.
В конечном счете Пи-Эм знал сейчас не больше, чем накануне. Да и эту малость он почерпнул из писем Эмили. А письма ее тоже были не такими, какими следовало.
Настолько не такими, что Пи-Эм порой спрашивал себя, зачем она ему пишет. Может быть, по обязанности?
Письма от нее приходили раз в два-три месяца. Интересно, остальным — Доналду и отцу — она пишет чаще? Возможно. Во всяком случае, тон писем к ним совершенно другой, и теперь Пи-Эм подумывал, не состоит ли она в постоянной переписке с Пегги. На эту мысль его навел вид, с каким Доналд говорил о своей первой невестке.
Эмили, например, никогда не интересовалась делами Пи-Эм. Ни разу не поздравила его с успехом, ни разу не спросила, каких усилий этот успех стоил.
Впечатление было такое, что она поставила себе задачу оставаться связующим звеном между членами рассеявшейся семьи и добросовестно выполняла свой долг.
«От Доналда плохие известия. Цены на картофель в этом году такие, что ему, видимо, придется продать ферму. Невезучий он. А больше всего меня огорчает, что из-за этого он наверняка опять начнет пить…»
Вечно Доналд! Доналд и Милдред, о которой Эмиля писала с не меньшей нежностью.
«Они продали ферму себе в убыток. Милдред держится очень мужественно. Обосноваться они хотят в Дэвенпорте, где Доналд надеется получить прежнее место у Фарнесса и Кампмайера…»
Вот две фамилии, которые всегда были чем-то осязаемым для каждого Эшбриджа, хотя связанные с ними представления сводились, в сущности, к двум инициалам на сепараторах и маслобойках. Заводы Фарнесса и Кампмайера, выпускающие эти машины, находились в Ферфилде и Дэвенпорте. От Эпплтона и лавки папаши Эшбриджа до Ферфилда было каких-нибудь десять миль. Рано или поздно всем мальчишкам и девчонкам поселка предстояло идти наниматься к Фарнессу и Кампмайеру.
— Вот кончишь высшую школу, — говорил папаша Эшбридж, — и устроишься у них в дирекции: мне ведь достаточно словечко замолвить.
Пи-Эм не устраивало ни такое будущее, ни разговоры у нем, и он отправился на поиски лучшей участи. Доналд же на первых порах поступил к ним — счетоводом или чем-то вроде. Вероятно, как раз в это время женился на Милдред.
Потом вбил себе в голову, что ему нужна ферма. Не отец ли ссудил его необходимой суммой? Не всей, разумеется: старик небогат, да и не такой человек, чтобы на склоне лет отдать последнее.
Доналд внушает доверие. Всегда внушал. Его все любят.
Словом, деньги он раздобыл, но после нескольких неурожаев вынужден был продать ферму. Из-за этого, как утверждает Эмили, опять запил.
Опять? Выходит, с ним уже бывало? Когда? Почему?
Конечно, мать их пила, но это еще ничего не объясняет. У нее алкоголизм принял форму настоящей болезни, и врачи в один голос утверждали, что считают ее невменяемой.
Женщина она была на редкость тихая, мягкая, добрая.
Запои случались у нее внезапно, с промежутками в несколько недель, порой — месяцев. А уж тогда, как ее ни запирали, она все равно ухитрялась доставать спиртное.
Умерла она еще до отъезда Пи-Эм. И он не пил.
Никогда не пил больше нормы. Умел вовремя остановиться.
«Прямо не знаю, как Доналд и Милдред вывернутся в городе, да еще с детьми. Найти приличное жилье так трудно…»
Эпплтон, Ферфилд, Дэвенпорт — вот узкое пространство, в котором жил Доналд с семьей. Слова «Фарнесс» и «Кампмайер» до сих пор вселяют в них священный трепет.
Чем занимался Доналд почти двадцать лет? Отрывочные сведения на этот счет Пи-Эм почерпнул исключительно из писем Эмили: брат редко писал ему. Прямой связи между ними не было уже лет пять самое меньшее.
Не ему ли полагалось утром задавать вопросы? И не он ли имел право напускать на себя прокурорский вид, качать головой и вздыхать, как делал Доналд?
«Брат у нас человек слабый…».
Вот оно, оправдание! Ты человек слабый, значит, тебе все позволено. Ты человек слабый, значит, ни за что не отвечаешь.
«Не могу прокормить семью. Извини, я человек слабый.
В Айове миллион парней живут тем, что выращивают кукурузу или картофель. А вот мне пришлось продать свою ферму, потому что два года были неурожаи.
Сам видишь, я человек слабый, невезучий!»
И в каждой строке писем Эмили искренняя нежность, искреннее сочувствие!
Она наверняка посылала Доналду деньги. А ведь она только женщина. Тянет в одиночку. И все-таки находит возможность кое-что подбросить.
Отец тоже подбрасывает из Флориды — это уж точно.
Еще бы! Доналд — человек слабый!
Он пьет? Опять-таки потому, что слаб.
Он покушается на убийство, садится в тюрьму с риском опозорить и разорить всю семью.
Он слаб!
В одну прекрасную, вернее, дождливую ночь этот слабый человек сваливается вам на голову. Промок до нитки, переодеться не во что.
«Я человек слабый!»
Нет, он этого не говорит. Он так не думает. Напротив, задирает нос. Устраивается как дома, немедленно начинает звать невестку по имени, просыпается когда захочет, сам себе готовит завтрак. Потом голый, как червяк, возникает в чужой ванной.
«Итак, что ты сделал с Пегги?»
Он допрашивает. Судит. Приговор, правда, не произносит, но про себя формулирует — это чувствуется.
«Ты бросил Пегги, как только пошел в гору и решил, что теперь она тебе не пара».
Это не правда. В обычном смысле слова Пи-Эм Пегги не бросал. Поженились они совсем молодыми. Пегги осточертело жить в трущобах с родителями, которые целыми днями скандалили между собой.
По правде сказать, Пегги начисто не понимала его честолюбивых планов: пределом ее мечтаний был домик с верандой и палисадником. Дошло до того, что, когда он получил диплом, она расплакалась — настолько была потрясена.
«Я еду в Сан-Франциско, попытаю там счастья. Думаю, что, пока я не пробился, тебе лучше не бросать работу».
Вот так оно все получилось. Он уехал, она осталась.
Шли месяцы, годы. Время от времени он посылал ей немного денег. В один прекрасный день навестил ее в Чикаго. Она стала похожа на старую деву. Жила вдвоем с подругой, чтобы поменьше платить за квартиру.
И он, и она понимали, что стали чужими. Сказать друг другу им было нечего.
Он не сообщил ей тогда о своем решении — такие вещи лучше вслух не высказывать, а через несколько недель написал:
«…Вину, разумеется, я полностью приму на себя и в течение определенного разумного срока буду выплачивать тебе небольшое пособие…»
Почему у Доналда был такой многозначительный вид, когда он упомянул о Пегги, хотя даже не знал ее и видел только на фотографии, присланной Пи-Эм родным сразу после женитьбы?
И зачем он расспрашивал о Hope, о ее первом муже, о ранчо?
А теперь и у Норы такой вид, как будто она с ним заодно. Не успели они войти в гостиную, как она отбросила журнал, который читала, и начала:
— Хэлло, Эрик! Дайте-ка на вас взглянуть. Пи-Эм мог бы найти вам брюки поприличней.
— Эрик сам выбирал.
— Нет, ничего, вы вполне презентабельны. Только что звонила Лил Ноленд. Она ждет нас.
Они что, обе взбесились? И с чего они взяли, что Доналд печален?
Он просто циничен. Даже не извинился за кавардак, который вносит в дом, за риск, которому подвергает брата.
Он натягивает ваши брюки и считает это в порядке вещей. Все им занимаются, заботятся о нем, работают на него — и это тоже нормально.
Печален? Черта с два! Просто не дает себе труда улыбнуться, быть полюбезнее. Смотрит на людей так, словно спрашивает себя, что они собой представляют.
Этот номер удался ему с Эмили и, уж конечно, с Милдред, раз она не задумываясь — и Бог знает в каких материальных условиях — эмигрирует вместе с детьми, только бы снова быть рядом с ним.
Этот номер удается ему сейчас с маленькой м-с Ноленд и Норой.
— В дорогу, мальчики! Берем обе машины, Пи-Эм?
— С какой стати?
— Тебе видней. Спустимся к реке. Я там сегодня еще не была.
По-прежнему шел нескончаемый дождь, только это был уже не ливень, а плотная бескрайняя завеса влаги.
— Вот увидите, Эрик, вам понравится наша долина.
Посмотрите на горы. Сейчас они серые, почти черные. Но еще несколько дней дождя — и они зазеленеют: трава по грудь лошадям, повсюду цветы.
Нет, она не флиртует. Пи-Эм знал Нору. Она начисто лишена темперамента. Объясняется это, видимо, физиологическими причинами. Вот почему она нисколько не огорчалась, что ее первому мужу было за пятьдесят, и — Пи-Эм мог в этом поручиться — никогда ему не изменяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20