Не знаю стенографии, не умею печатать на машинке, с орфографией у меня плохо, я несобранна…
Она не сводила глаз с хлебницы с рогаликами, стоявшей на столе.
— Можно?
— Пожалуйста.
— Заметно, что я голодна? Потому-то вы меня сюда и привели? Я знаю, это звучит, как фраза из слезливого романа, но я действительно ничего не ела со вчерашнего утра.
— Где вы живете?
— Начиная с сегодняшнего дня, нигде.
— А родители?
— Нет у меня родителей. Меня воспитала тетка.
— Она живет в Париже?
— В Лионе.
— И больше вами не занимается?
— Я от нее сбежала.
— Когда?
— В прошлом месяце.
— А в Лион вы вернуться не хотите?
— Прежде всего, она не возьмет меня назад, потому что я забрала с собой все деньги, какие только смогла найти. Сумма, впрочем, небольшая, у меня от нее уже ничего не осталось. А потом, я хочу жить в Париже.
— Почему?
Она пожала плечами и потянулась за вторым рогаликом.
— А почему вы живете здесь? Вы тут родились?
Она съела восемь рогаликов и под конец уже с трудом проглотила заказанные пирожки. Когда он вытащил бумажник и начал отсчитывать банкноты, она уставилась ему на руки.
— Ваши вещи остались в гостинице?
— Они отдадут их мне только после того, как я с ними расплачусь.
— Этого вам хватит?
— Даже больше, чем нужно. Вы хотите дать мне эти деньги?
— Да.
— Почему?
Он не знал, как ответить на этот прямой вопрос, и почувствовал себя неловко.
— Просто так… Чтобы вы почувствовали себя увереннее. Приходите ко мне завтра в редакцию.
— А меня пропустят?
Было видно, что она привыкла к приемным и чванливым секретарям. Он достал визитную карточку и написал на ней несколько слов.
— Желательно после четырех.
— Благодарю.
Стоя на тротуаре, она смотрела, как он садится в машину, и пока та не завернула за угол, не тронулась с места.
Так все и началось.
М-ль Бланш снует, как челнок, между палатой и телефоном в коридоре.
— Ваша супруга спрашивает, в котором часу ей лучше прийти?
Ему хочется, чтобы она застала его сидящим в кресле. В прошлый ее приход он лежал головой вниз.
— Между тремя и четырьмя.
Не считает ли его м-ль Бланш эгоистичным и смешным из-за того, что он отказался от аппарата рядом с постелью? Ничего, дойдет дело и до этого. В конце концов Могра им уступит. Он чувствует, что скоро будет делать все, что они потребуют, и сопротивляется только из принципа.
И еще для того, чтобы выиграть несколько дней. Растерзанный прошлым, он не готов к настоящему и будущему. У него нет даже сил, чтобы задремать. Во время тихого часа сна у него ни в одном глазу, он просто лежит и таращится в потолок, слыша, как медсестра время от времени перелистывает страницу.
К нему придет Лина, а Могра не знает, как будет себя с ней вести, что ей скажет. Он любит ее, сомнений в этом нет. Сам того не желая, полюбил ее с первой их встречи.
Ведь на следующий день после того, как увидел ее на телевидении, он сидел у себя в кабинете, размышляя, придет она или нет, и чувствовал растерянность, нервничал так, как никогда прежде.
Сердился на себя за то, что не взял у девушки адрес, воображал, что она затерялась в огромном Париже, и так явно выражал свое нетерпение, что в конце концов его подчиненные столпились у дверей кабинета, по которому он расхаживал взад и вперед, куря сигарету за сигаретой.
— Когда же она пришла и села напротив, он опять не знал, что сказать.
Стал неуклюже задавать ей какие-то вопросы и среди прочего спросил о родителях. Она ответила, что оба они погибли в железнодорожной катастрофе близ Авиньона, когда она была совсем маленькой.
Успокоился ли Могра после этого хоть немного? Он повел ее в застекленный кабинет, где сортировались ответы на мелкие объявления. Это было единственное место, где можно было дать ей работу.
Девушки разбирали мешки с почтой, доставлявшейся несколько раз в день, и раскладывали конверты в соответствии с написанными на них номерами. За работницами в сереньких халатах наблюдала матрона, похожая на старшую медсестру.
— Когда я могу приступить?
— Если хотите, с завтрашнего утра.
Был он разочарован или нет? На следующий день Могра ограничился телефонным звонком матроне, дабы убедиться, что Лина вышла на работу. Он сказал себе, что больше не будет о ней думать. Но потом, после трехдневной борьбы с самим собой, спустился вниз к часу, когда она заканчивала работу.
— Я вас провожу, — проговорил он, видя, что она собирается уходить.
Он прекрасно видел, что все вокруг многозначительно переглядываются. Но Могра мало заботило, что о нем будут думать. Он повел Лину в ресторан в Латинском квартале, где его никто не знал, и снова стал задавать девушке вопросы, словно хотел узнать о ней решительно все.
Чем же она так его привлекла? Даже сейчас, по прошествии восьми лет, он не может найти удовлетворительного объяснения. Вернее, находит их слишком много, и все они противоречат одно другому.
Она тоже задавала ему вопросы — точные, порой бестактные.
— У вас, должно быть, хорошая квартира?
— Пока что нет. Я живу еще в старой, на бульваре Бон-Нувель, а новая, в старинном особняке на улице Фезандери, только ремонтируется.
— Это ведь шикарный квартал?
— Да, считается, что так.
— Вы женаты? Разведены?
— Разведен.
— Живете с любовницей?
— Нет.
— Значит, спите со своими секретаршами?
Он ответил отрицательно. На самом же деле это было и так и не так. С некоторыми из них у него были мимолетные связи. И из своей старой квартиры у заставы Сен-Дени, где он никого не принимал, не выезжал так долго только потому, что боялся порвать последние связи с прошлым.
Не из сентиментальности. И тем более не из-за каких-то предрассудков.
Просто из окон квартиры открывался вид на жизнь простонародья, на шумную и вульгарную толпу.
Но его положение обязывало к приему гостей, и через два месяца, когда работы были закончены, он переехал.
— Вы сами из бедной семьи?
— Мой отец служащий.
Она неотступно следовала за ходом своих мыслей, словно знала точно, куда они ее приведут.
— Вы меня хотите? Да признавайтесь же! Иначе вы не ждали бы меня у выхода. Куда пойдем?
Она была не такая, как другие. Но сам-то он разве был такой, как другие?
Похоже, каждый из них считал себя особенным — но, может, так оно и было?
Могра привез ее к себе домой, и Лина первым делом попросила разрешения принять ванну. Поздно ночью она, лежа голышом в развороченной постели, и он, надев пижаму и усевшись в кресло, продолжили разговор.
— Мне было двенадцать, когда мой дядя начал лезть ко мне со всякими нежностями и заставлял при этом, чтобы и я его ласкала. А когда мне шел четырнадцатый год, он овладел мной и сделал мне очень больно. Я жила у них из милости и отказать не могла… Моя тетка узнала об этом — она любила подглядывать в замочные скважины. Это злая женщина. Я много от нее натерпелась… И от него тоже… Он все время находил способ остаться со мной наедине. Не мог спокойно пройти мимо меня, а иногда, когда мы сидели за столом, посмотрит мне в лицо и начинает трястись… Я уверена, что тетка потихоньку его отравила — ведь он никогда ничем не болел.
— Когда он умер?
— Примерно год назад. И с тех пор тетка не выпускала меня из дому и, уходя за покупками, запирала на замок…
Неделю спустя он получил сообщение от своего лионского корреспондента.
Лине пришлось показать свое удостоверение личности начальнику отдела кадров для оформления карточки социального обеспечения. В Лионе она жила на улице Вуарон, в самом центре квартала Гийотьер, такого же многолюдного, как парижская улица Дам или застава Сен-Дени.
Фамилия Лины была Делен, и по указанному адресу действительно проживала некая г-жа Делен, работавшая кассиршей в кинотеатре на авеню Гамбетта.
Но это была не тетка Лины, а ее мать, с которой девочка прожила всю жизнь, вплоть до отъезда из города. Г-жа Делен была вдовой бригадира монтажников, которого десять лет назад раздавило подъемным краном. В Лионе Лина какое-то время работала на картонной фабрике.
Не было ни тетки, ни дяди. Была лишь маленькая девочка, которая с двенадцати лет носилась по улицам с мальчишками.
— Зачем вы выдумали эту историю?
— Чтобы вы мною заинтересовались. Мною никто никогда не интересовался, кроме матери, которая давала мне взбучку всякий раз, когда я поздно возвращалась домой… Я ведь в счет не иду, словно меня вообще нет на свете… А теперь вы выставите меня за дверь, не так ли? Сама виновата…
Опять мне будет не на что жить…
Чувствовалось, что девушка действительно несчастна, даже когда она играла роль. После восьми лет совместной жизни она все еще ищет ободрения. Как будто между нею и людьми существует пропасть, которую она не в силах преодолеть и потому замыкается в себе.
Хотел ли он ее защитить? Почувствовал ли свою ответственность за нее? А может, был зачарован странной ролью, которую играл в этой неестественной пьесе? Этого Могра не знает. Лина придет, а он не готов снова принять решение.
Повлиял ли на решение, которое он когда-то принял, тот факт, что она обязана ему решительно всем? Ведь что греха таить, именно это он имел в виду еще раньше, когда ради Марселлы сменил убогую комнатенку на гораздо более приличную, на улице Дам.
Что толку доискиваться? Его не удовлетворяет ни один из ответов. Ни в том, что касается его самого, ни в том, что касается Лины. Она лжет, а потом просит прощения. Непрестанно терзается и не понимает, что тем самым терзает и его.
Ей везде неприютно и вечно кажется, что люди плохо судят о ней. Из самого обычного разговора она может выудить не относящиеся к ней фразы и найти в них нападки на собственную персону.
На первой же неделе она учинила скандал с матроной, ведавшей разборкой почты, и Могра, не имея возможности предложить девушке другую работу, поселил ее на бульваре Бон-Нувель, где она тотчас принялась разыгрывать из себя домашнюю хозяйку.
Она вбила себе в голову, что должна научиться стряпать, пыталась приготовить к его возвращению что-нибудь вкусненькое, и он всякий раз заставал Лину в слезах, поскольку у нее каждый раз что-нибудь пригорало.
— Раз в кои-то веки человек попытался меня понять, а я доставляю ему одни неприятности.
— Да нет же, Лина, послушай…
— Не хватало, чтобы ты говорил со мной как с маленькой девочкой…
Он не мог без нее обойтись, но при этом не знал, что делать. Пытался пробудить в ней интерес к жизни, заставлял ее, к примеру, читать, но одни книги ей быстро прискучивали, другие приводили в отчаяние, так как она находила в них героинь, похожих на себя. Как-то вечером он даже научил ее играть в карты!
— А что ты делал по вечерам до того, как подобрал меня на улице?
— Тебе прекрасно известно, что я не подобрал тебя на улице.
— Разница невелика… Я готова была пойти за первым встречным, только бы не оказаться на панели. Так что же ты делал до меня?
— Ходил куда-нибудь.
— А почему теперь не ходишь?
— Чтобы быть с тобой.
Это правда. Он нуждался в том, чтобы она была рядом с ним.
— А что нам мешает ходить куда-нибудь вместе? Ты меня стыдишься?
Он было пообещал себе обдумать все это как следует, добраться до самой сути, а теперь уже слишком поздно. Этим следовало заниматься, пока он был пленником своей кровати, пока не увидел мир из окна.
Должно быть, драма их восьмилетней совместной жизни заключается в том, что им обоим в одинаковой степени нужно, чтобы ими кто-то занимался. Он надеялся заполучить домашнее животное, которое будет жадно прислушиваться к каждому его слову, а в результате связал свою жизнь с весьма своенравным существом.
Она желает ему счастья, причем вполне искренне. Он почти уверен, что она его любит и даже готова умереть за него.
Умереть, но не жить!
Лина страдает оттого, что является для него тяжким бременем, терзает себя, а значит, и его.
Десять, сто раз он приходил к выводу, что она чудовищно эгоистична.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Она не сводила глаз с хлебницы с рогаликами, стоявшей на столе.
— Можно?
— Пожалуйста.
— Заметно, что я голодна? Потому-то вы меня сюда и привели? Я знаю, это звучит, как фраза из слезливого романа, но я действительно ничего не ела со вчерашнего утра.
— Где вы живете?
— Начиная с сегодняшнего дня, нигде.
— А родители?
— Нет у меня родителей. Меня воспитала тетка.
— Она живет в Париже?
— В Лионе.
— И больше вами не занимается?
— Я от нее сбежала.
— Когда?
— В прошлом месяце.
— А в Лион вы вернуться не хотите?
— Прежде всего, она не возьмет меня назад, потому что я забрала с собой все деньги, какие только смогла найти. Сумма, впрочем, небольшая, у меня от нее уже ничего не осталось. А потом, я хочу жить в Париже.
— Почему?
Она пожала плечами и потянулась за вторым рогаликом.
— А почему вы живете здесь? Вы тут родились?
Она съела восемь рогаликов и под конец уже с трудом проглотила заказанные пирожки. Когда он вытащил бумажник и начал отсчитывать банкноты, она уставилась ему на руки.
— Ваши вещи остались в гостинице?
— Они отдадут их мне только после того, как я с ними расплачусь.
— Этого вам хватит?
— Даже больше, чем нужно. Вы хотите дать мне эти деньги?
— Да.
— Почему?
Он не знал, как ответить на этот прямой вопрос, и почувствовал себя неловко.
— Просто так… Чтобы вы почувствовали себя увереннее. Приходите ко мне завтра в редакцию.
— А меня пропустят?
Было видно, что она привыкла к приемным и чванливым секретарям. Он достал визитную карточку и написал на ней несколько слов.
— Желательно после четырех.
— Благодарю.
Стоя на тротуаре, она смотрела, как он садится в машину, и пока та не завернула за угол, не тронулась с места.
Так все и началось.
М-ль Бланш снует, как челнок, между палатой и телефоном в коридоре.
— Ваша супруга спрашивает, в котором часу ей лучше прийти?
Ему хочется, чтобы она застала его сидящим в кресле. В прошлый ее приход он лежал головой вниз.
— Между тремя и четырьмя.
Не считает ли его м-ль Бланш эгоистичным и смешным из-за того, что он отказался от аппарата рядом с постелью? Ничего, дойдет дело и до этого. В конце концов Могра им уступит. Он чувствует, что скоро будет делать все, что они потребуют, и сопротивляется только из принципа.
И еще для того, чтобы выиграть несколько дней. Растерзанный прошлым, он не готов к настоящему и будущему. У него нет даже сил, чтобы задремать. Во время тихого часа сна у него ни в одном глазу, он просто лежит и таращится в потолок, слыша, как медсестра время от времени перелистывает страницу.
К нему придет Лина, а Могра не знает, как будет себя с ней вести, что ей скажет. Он любит ее, сомнений в этом нет. Сам того не желая, полюбил ее с первой их встречи.
Ведь на следующий день после того, как увидел ее на телевидении, он сидел у себя в кабинете, размышляя, придет она или нет, и чувствовал растерянность, нервничал так, как никогда прежде.
Сердился на себя за то, что не взял у девушки адрес, воображал, что она затерялась в огромном Париже, и так явно выражал свое нетерпение, что в конце концов его подчиненные столпились у дверей кабинета, по которому он расхаживал взад и вперед, куря сигарету за сигаретой.
— Когда же она пришла и села напротив, он опять не знал, что сказать.
Стал неуклюже задавать ей какие-то вопросы и среди прочего спросил о родителях. Она ответила, что оба они погибли в железнодорожной катастрофе близ Авиньона, когда она была совсем маленькой.
Успокоился ли Могра после этого хоть немного? Он повел ее в застекленный кабинет, где сортировались ответы на мелкие объявления. Это было единственное место, где можно было дать ей работу.
Девушки разбирали мешки с почтой, доставлявшейся несколько раз в день, и раскладывали конверты в соответствии с написанными на них номерами. За работницами в сереньких халатах наблюдала матрона, похожая на старшую медсестру.
— Когда я могу приступить?
— Если хотите, с завтрашнего утра.
Был он разочарован или нет? На следующий день Могра ограничился телефонным звонком матроне, дабы убедиться, что Лина вышла на работу. Он сказал себе, что больше не будет о ней думать. Но потом, после трехдневной борьбы с самим собой, спустился вниз к часу, когда она заканчивала работу.
— Я вас провожу, — проговорил он, видя, что она собирается уходить.
Он прекрасно видел, что все вокруг многозначительно переглядываются. Но Могра мало заботило, что о нем будут думать. Он повел Лину в ресторан в Латинском квартале, где его никто не знал, и снова стал задавать девушке вопросы, словно хотел узнать о ней решительно все.
Чем же она так его привлекла? Даже сейчас, по прошествии восьми лет, он не может найти удовлетворительного объяснения. Вернее, находит их слишком много, и все они противоречат одно другому.
Она тоже задавала ему вопросы — точные, порой бестактные.
— У вас, должно быть, хорошая квартира?
— Пока что нет. Я живу еще в старой, на бульваре Бон-Нувель, а новая, в старинном особняке на улице Фезандери, только ремонтируется.
— Это ведь шикарный квартал?
— Да, считается, что так.
— Вы женаты? Разведены?
— Разведен.
— Живете с любовницей?
— Нет.
— Значит, спите со своими секретаршами?
Он ответил отрицательно. На самом же деле это было и так и не так. С некоторыми из них у него были мимолетные связи. И из своей старой квартиры у заставы Сен-Дени, где он никого не принимал, не выезжал так долго только потому, что боялся порвать последние связи с прошлым.
Не из сентиментальности. И тем более не из-за каких-то предрассудков.
Просто из окон квартиры открывался вид на жизнь простонародья, на шумную и вульгарную толпу.
Но его положение обязывало к приему гостей, и через два месяца, когда работы были закончены, он переехал.
— Вы сами из бедной семьи?
— Мой отец служащий.
Она неотступно следовала за ходом своих мыслей, словно знала точно, куда они ее приведут.
— Вы меня хотите? Да признавайтесь же! Иначе вы не ждали бы меня у выхода. Куда пойдем?
Она была не такая, как другие. Но сам-то он разве был такой, как другие?
Похоже, каждый из них считал себя особенным — но, может, так оно и было?
Могра привез ее к себе домой, и Лина первым делом попросила разрешения принять ванну. Поздно ночью она, лежа голышом в развороченной постели, и он, надев пижаму и усевшись в кресло, продолжили разговор.
— Мне было двенадцать, когда мой дядя начал лезть ко мне со всякими нежностями и заставлял при этом, чтобы и я его ласкала. А когда мне шел четырнадцатый год, он овладел мной и сделал мне очень больно. Я жила у них из милости и отказать не могла… Моя тетка узнала об этом — она любила подглядывать в замочные скважины. Это злая женщина. Я много от нее натерпелась… И от него тоже… Он все время находил способ остаться со мной наедине. Не мог спокойно пройти мимо меня, а иногда, когда мы сидели за столом, посмотрит мне в лицо и начинает трястись… Я уверена, что тетка потихоньку его отравила — ведь он никогда ничем не болел.
— Когда он умер?
— Примерно год назад. И с тех пор тетка не выпускала меня из дому и, уходя за покупками, запирала на замок…
Неделю спустя он получил сообщение от своего лионского корреспондента.
Лине пришлось показать свое удостоверение личности начальнику отдела кадров для оформления карточки социального обеспечения. В Лионе она жила на улице Вуарон, в самом центре квартала Гийотьер, такого же многолюдного, как парижская улица Дам или застава Сен-Дени.
Фамилия Лины была Делен, и по указанному адресу действительно проживала некая г-жа Делен, работавшая кассиршей в кинотеатре на авеню Гамбетта.
Но это была не тетка Лины, а ее мать, с которой девочка прожила всю жизнь, вплоть до отъезда из города. Г-жа Делен была вдовой бригадира монтажников, которого десять лет назад раздавило подъемным краном. В Лионе Лина какое-то время работала на картонной фабрике.
Не было ни тетки, ни дяди. Была лишь маленькая девочка, которая с двенадцати лет носилась по улицам с мальчишками.
— Зачем вы выдумали эту историю?
— Чтобы вы мною заинтересовались. Мною никто никогда не интересовался, кроме матери, которая давала мне взбучку всякий раз, когда я поздно возвращалась домой… Я ведь в счет не иду, словно меня вообще нет на свете… А теперь вы выставите меня за дверь, не так ли? Сама виновата…
Опять мне будет не на что жить…
Чувствовалось, что девушка действительно несчастна, даже когда она играла роль. После восьми лет совместной жизни она все еще ищет ободрения. Как будто между нею и людьми существует пропасть, которую она не в силах преодолеть и потому замыкается в себе.
Хотел ли он ее защитить? Почувствовал ли свою ответственность за нее? А может, был зачарован странной ролью, которую играл в этой неестественной пьесе? Этого Могра не знает. Лина придет, а он не готов снова принять решение.
Повлиял ли на решение, которое он когда-то принял, тот факт, что она обязана ему решительно всем? Ведь что греха таить, именно это он имел в виду еще раньше, когда ради Марселлы сменил убогую комнатенку на гораздо более приличную, на улице Дам.
Что толку доискиваться? Его не удовлетворяет ни один из ответов. Ни в том, что касается его самого, ни в том, что касается Лины. Она лжет, а потом просит прощения. Непрестанно терзается и не понимает, что тем самым терзает и его.
Ей везде неприютно и вечно кажется, что люди плохо судят о ней. Из самого обычного разговора она может выудить не относящиеся к ней фразы и найти в них нападки на собственную персону.
На первой же неделе она учинила скандал с матроной, ведавшей разборкой почты, и Могра, не имея возможности предложить девушке другую работу, поселил ее на бульваре Бон-Нувель, где она тотчас принялась разыгрывать из себя домашнюю хозяйку.
Она вбила себе в голову, что должна научиться стряпать, пыталась приготовить к его возвращению что-нибудь вкусненькое, и он всякий раз заставал Лину в слезах, поскольку у нее каждый раз что-нибудь пригорало.
— Раз в кои-то веки человек попытался меня понять, а я доставляю ему одни неприятности.
— Да нет же, Лина, послушай…
— Не хватало, чтобы ты говорил со мной как с маленькой девочкой…
Он не мог без нее обойтись, но при этом не знал, что делать. Пытался пробудить в ней интерес к жизни, заставлял ее, к примеру, читать, но одни книги ей быстро прискучивали, другие приводили в отчаяние, так как она находила в них героинь, похожих на себя. Как-то вечером он даже научил ее играть в карты!
— А что ты делал по вечерам до того, как подобрал меня на улице?
— Тебе прекрасно известно, что я не подобрал тебя на улице.
— Разница невелика… Я готова была пойти за первым встречным, только бы не оказаться на панели. Так что же ты делал до меня?
— Ходил куда-нибудь.
— А почему теперь не ходишь?
— Чтобы быть с тобой.
Это правда. Он нуждался в том, чтобы она была рядом с ним.
— А что нам мешает ходить куда-нибудь вместе? Ты меня стыдишься?
Он было пообещал себе обдумать все это как следует, добраться до самой сути, а теперь уже слишком поздно. Этим следовало заниматься, пока он был пленником своей кровати, пока не увидел мир из окна.
Должно быть, драма их восьмилетней совместной жизни заключается в том, что им обоим в одинаковой степени нужно, чтобы ими кто-то занимался. Он надеялся заполучить домашнее животное, которое будет жадно прислушиваться к каждому его слову, а в результате связал свою жизнь с весьма своенравным существом.
Она желает ему счастья, причем вполне искренне. Он почти уверен, что она его любит и даже готова умереть за него.
Умереть, но не жить!
Лина страдает оттого, что является для него тяжким бременем, терзает себя, а значит, и его.
Десять, сто раз он приходил к выводу, что она чудовищно эгоистична.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32