Да, может, это и не важно, кто он: рабочий, служащий, мелкий коммерсант или важное должностное лицо.
Это мог быть и один из владельцев отелей, куда приехали переодетые полицейские. И поэтому они не могли сказать как раньше:
— Полиция! Комнату с окнами на улицу — и никому ни слова!
Нельзя было больше доверять и консьержкам. Даже осведомителям, живущим в квартале.
По пути от Комельо Мегрэ перехватили журналисты.
— Вы ходили к судье за инструкциями?
— Я нанес ему обычный каждодневный визит.
— Вы поставили его в известность о вчерашнем допросе?
— Мы просто поболтали.
— Вы так ничего и не скажете?
— Мне нечего сказать.
И он прошел к шефу. Рапорт продолжался довольно долго. Патрон был озабочен.
— Комельо не требовал, чтобы вы отказались?
— Он, кажется, махнул на меня рукой.
— Вы берете ответственность на себя?
— Да, так будет лучше.
Мегрэ не обманывался, хотя и был доволен: он ощущал груз того, что он на себя брал.
— Вы уверены, что репортеры не подозревают, как вы водите их за нос?
— Я сделал все возможное для этого.
Обычно Мегрэ работал в тесном контакте с прессой, и она никогда не оставалась в долгу. Но на этот раз он не имел права рисковать, невольно проговорившись о чем-нибудь. Даже полицейские, следившие за кварталом Гранд-Карьер, не были посвящены в детали дела. Они получили приказ вести себя таким-то образом, поселиться в таком-то месте и ждать инструкций. Они, конечно, догадывались, что все это связано с убийцей, но ничего не знали о самой операции.
— Вы считаете его умным? — спросил Мегрэ профессора Тиссо в тот вечер.
У него уже было свое мнение, но он любил получать подтверждение.
— Он настолько же разумен, как и все подобного рода люди. Например, он должен быть способен инстинктивно играть комедию таким потрясающим образом. Если, предположим, он женат, то обязан, например, сохранять обычное обличие, не говоря уже о его выдержке, когда возвращается к себе после совершения преступления. Если же холостяк, то не отличается от остальных людей: есть же у него домохозяйка, консьерж, кухарка? Утром приходит в свое бюро, ателье, и там обязательно есть люди, которые говорят об убийце с Монмартра. Однако за целых шесть месяцев никто его не заподозрил.
За это время он ни разу не ошибся в выборе места и времени. Ни один свидетель не мог с уверенностью сказать, что видел его в действии или, по крайней мере, на месте преступления.
Это соображение порождало еще один вопрос, волновавший комиссара:
— Мне хотелось бы услышать ваше мнение по следующему аспекту. Вы говорите, что основное время он ведет себя вполне нормально и, конечно, думает более или менее как нормальный человек, ведь так?
— Я понимаю. Возможно.
— Пять раз у него было то, что я называю кризисом, пять раз разум покидал его, и он убивал. Когда происходит этот взрыв? Вы понимаете, что я хочу сказать? Когда он переставал вести себя, как мы с вами, и превращался в убийцу? Происходило ли это в любое время дня, и он лишь ждал ночи, готовя план преступления? Или, наоборот, — этот взрыв происходил случайно или под воздействием каких-либо обстоятельств, неожиданно или проходя по безлюдной улице, он поджидал свою возможную жертву?
Для него ответ имел огромную важность, так как мог сократить или расширить круг поисков.
Если взрыв происходил в момент убийства, тогда этот человек должен был жить в Гранд-Карьер или рядом, или, по крайней мере, проводить там вечер, на работе или благодаря каким-нибудь другим банальным причинам. В противном случае он мог прийти откуда угодно и выбрал эти улицы, от площади Клиши до улицы Ламарк и улицы Аббес, по воле случая или по причинам, только одному ему известным.
Прежде чем ответить, Тиссо долго размышлял:
— Я не могу поставить точный диагноз, как если бы пациент был передо мной.
Он сказал пациент, словно речь шла об одном из его больных. Это не ускользнуло от комиссара и понравилось ему. Это подтверждало, что оба они рассматривают трагедию с одной точки зрения.
— На мой взгляд, однако, если применять сравнение, у него бывают моменты, когда он отправляется на охоту, как рысь, пантера или обычная кошка. Вы когда-нибудь наблюдали за кошкой?
— В молодости очень часто.
— Она сжимается, все ее чувства напряжены, начеку. Она становится способной воспринимать малейший звук, колебание, самый слабый запах на огромном расстоянии. С этого момента она чует опасность и уклоняется от нее.
— Понимаю.
— Примерно то же самое происходит и в нашем случае. В подобном состоянии он как бы обладает двойным зрением.
— И ничто не подсказывает вам, что же приводит этот механизм в действие?
— Ничего. Это может быть воспоминание, взгляд прохожего в толпе, запах каких-нибудь духов, случайно услышанная фраза. Это может быть все что угодно, включая вид ножа или цвет платья. Кстати, о цвете одежды, которую носили жертвы. Газеты не упоминали об этом.
— Она была различного, почти нейтрального цвета. Такой трудно различить ночью.
Вернувшись в свой кабинет, Мегрэ, как обычно, снял пиджак, галстук, расстегнул ворот рубашки. Солнце падало прямо на его кресло, и он опустил штору. Потом открыл дверь в кабинет инспекторов.
— Жанвье, ты здесь?
— Да, шеф.
— Ничего нового? Никаких анонимных писем?
— Только доносы на соседей.
— Проверьте. Приведите Мазета.
Вчера тот покинул Дворец правосудия через потайную дверь. С восьми часов утра он должен был занять свое место в тюрьме Сурисьер.
— Мне сходить за ним самому?
— Это было бы лучше всего.
— Опять без наручников?
— Да.
На этот раз он не хотел жульничать с журналистами. Из того, что они увидят, пусть делают, какие хотят заключения, Мегрэ не хотел пока путать карты.
— Алло! Дайте, пожалуйста, комиссариат Гранд-Карьер… Инспектора Лоньона… Алло! Лоньон? Что там нового?
— Какой-то тип все утро ждал меня около кабинета и все время ходил за мной. Теперь торчит перед комиссариатом.
— Он не прячется?
— Нет. Я думаю, это журналист.
— Пусть проверят его документы. Все идет по плану?
— Я нашел три комнаты у друзей. Их совсем не интересует, зачем они мне. Вам дать адреса?
— Не надо. Будь у меня минут через сорок пять.
А в коридоре повторилась вчерашняя сцена. Пьер Мазет со шляпой перед лицом в сопровождении двух инспекторов. Защелкали фотоаппараты. Журналисты обрушили град вопросов, опять оставшихся без ответа. Маги выбила шляпу, и Мазет был вынужден закрываться руками.
Дверь закрылась, и кабинет Мегрэ превратился в командный пункт.
Бесшумная операция на безмятежных улицах Монмартра, где по случаю летних отпусков все главные магазины были закрыты, продолжалась. В ней принимали участие более четырехсот человек. Их роль заключалась в том, чтобы наблюдать за происходящим не только в отелях и квартирах, где они могли располагаться без боязни быть раскрытыми, но также на определенных постах на станциях метро, остановках автобусов, в многочисленных бистро и ночных ресторанах.
Чтобы это не походило на захват квартала, операция велась поэтапно.
Женщины из вспомогательного отряда по телефону получили подробные инструкции. На плане квартала было отмечено местонахождение каждого сотрудника.
Двадцать инспекторов из числа тех, кто нечасто показывается на людях, арендовали не только в Париже, но и в его пригородах, вплоть до Версаля, автомобили с невинными номерами, которые при необходимости могли останавливаться в стратегических пунктах, ничем не отличаясь от других.
— Попроси принести пива, Люка.
— И бутербродов?
— Да, хорошо бы и бутербродов.
Это было сделано не для того, чтобы уверить журналистов, что это новый допрос, а потому, что все действительно были заняты, и просто не было времени пойти пообедать.
Приехал Лоньон в своем обычном красном галстуке и соломенной шляпе. Удивительно, насколько цвет галстука меняет человека. У Лоньона был почти игривый вид.
— Твой тип следил за тобой?
— Да. Он в коридоре. Точно, это репортер.
Первая газета появилась около полудня. Она повторяла информацию утренних выпусков, добавляя, что на набережной Орфевр продолжает царить лихорадка и что тайна вокруг арестованного еще больше сгустилась.
Среди прочего там была такая фраза: «Если бы полиция могла, она надела бы на пленника железную маску».
Это позабавило Мазета. Он помогал другим, сам звонил по телефону, что-то чертил голубым и красным карандашом на картах. Он был счастлив, вновь дыша атмосферой этого бывшего для него родного дома.
Обстановка изменилась, когда в дверь постучал гарсон из пивной «Дофин», и только для него вновь была разыграна сценка, после чего все принялись за пиво и бутерброды.
Послеобеденные газеты не напечатали никакого послания убийцы, который, казалось, не имел ни малейшего желания обращаться к прессе.
— Я немного отдохну, ребята. Мне необходимо быть свежим и бодрым в этот вечер.
Мегрэ прошел через кабинет инспекторов, зашел в маленький пустой кабинет. Там он устроился в кресле и несколько минут спустя уже спал.
В три часа он отправил Мазета в Сурисьер и приказал Жанвье и Люка немедленно отправляться отдыхать. Что касается Лапуэнта, то он, одетый в голубой комбинезон, на трехколесном велосипеде разъезжал по улицам квартала Гранд-Карьер. Фуражка, сдвинутая на ухо, прилипшая к нижней губе сигарета придавали ему вид восемнадцатилетнего парня. Время от времени он останавливался у какого-нибудь бистро выпить стакан минеральной воды и позвонить в штаб-квартиру.
По мере того, как шло время, нервозность усиливалась, да и сам Мегрэ понемногу терял уверенность.
Ничто не указывало на то, что в этот вечер что-нибудь произойдет. Однако, если убийца решится совершить преступление, чтобы подтвердить свое существование, оно могло произойти и завтра вечером, и послезавтра, через восемь или десять дней. Но держать такие большие силы в состоянии тревоги столь продолжительное время было невозможно.
К тому же немыслимо в течение недели сохранить секрет операции, в которую посвящено столько народа.
А если убийца решит действовать сейчас же?
Из головы Мегрэ все не выходил разговор с профессором Тиссо, и его отрывки каждую секунду приходили ему на ум.
В какой момент возникнет импульс? В этот час, когда они заняты расставлением западни, для всех окружающих он обычный человек. С ним разговаривают, прислуживают за столом, пожимают руку. Он тоже беседует, улыбается, может быть, смеется.
А вдруг импульс уже был? Сегодня утром во время чтения утренних газет? Не скажет ли он себе, что, поскольку полиция поймала, как она считает, виновного, то он в безопасности?
Где доказательства того, что Тиссо и комиссар не ошиблись и правильно рассчитали реакцию своего «пациента»?
До сих пор он убивал только вечером, когда мгла падала на землю. Но сейчас, во время отпусков и жары, в Париже предостаточно улиц, где прохожие появлялись с интервалом в несколько минут.
Мегрэ вспомнил улицы юга летом, в час сиесты. Дома с закрытыми ставнями. Разомлевший город или деревня под палящими лучами солнца.
Полиция имела кое-что в запасе.
Топография каждого места преступления была такова, что убийца имел возможность скрываться в минимум времени. И ночью быстрее, чем днем. Но даже в разгар дня при благоприятных условиях он мог убить, разрезать одежду на жертве и исчезнуть менее, чем за две минуты.
В конце концов почему это должно произойти на улице? Что помешает ему постучать в дверь квартиры одинокой женщины и действовать так же, как и на улице? Ничего. Только маньяки, а ими является большая часть преступников и особенно воров, применяют ПОЧТИ ВСЕГДА одну и ту же технику и повторяют ее в основных деталях.
Темнеть начнет только к девяти часам вечера, а окончательно станет темно лишь в половине десятого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Это мог быть и один из владельцев отелей, куда приехали переодетые полицейские. И поэтому они не могли сказать как раньше:
— Полиция! Комнату с окнами на улицу — и никому ни слова!
Нельзя было больше доверять и консьержкам. Даже осведомителям, живущим в квартале.
По пути от Комельо Мегрэ перехватили журналисты.
— Вы ходили к судье за инструкциями?
— Я нанес ему обычный каждодневный визит.
— Вы поставили его в известность о вчерашнем допросе?
— Мы просто поболтали.
— Вы так ничего и не скажете?
— Мне нечего сказать.
И он прошел к шефу. Рапорт продолжался довольно долго. Патрон был озабочен.
— Комельо не требовал, чтобы вы отказались?
— Он, кажется, махнул на меня рукой.
— Вы берете ответственность на себя?
— Да, так будет лучше.
Мегрэ не обманывался, хотя и был доволен: он ощущал груз того, что он на себя брал.
— Вы уверены, что репортеры не подозревают, как вы водите их за нос?
— Я сделал все возможное для этого.
Обычно Мегрэ работал в тесном контакте с прессой, и она никогда не оставалась в долгу. Но на этот раз он не имел права рисковать, невольно проговорившись о чем-нибудь. Даже полицейские, следившие за кварталом Гранд-Карьер, не были посвящены в детали дела. Они получили приказ вести себя таким-то образом, поселиться в таком-то месте и ждать инструкций. Они, конечно, догадывались, что все это связано с убийцей, но ничего не знали о самой операции.
— Вы считаете его умным? — спросил Мегрэ профессора Тиссо в тот вечер.
У него уже было свое мнение, но он любил получать подтверждение.
— Он настолько же разумен, как и все подобного рода люди. Например, он должен быть способен инстинктивно играть комедию таким потрясающим образом. Если, предположим, он женат, то обязан, например, сохранять обычное обличие, не говоря уже о его выдержке, когда возвращается к себе после совершения преступления. Если же холостяк, то не отличается от остальных людей: есть же у него домохозяйка, консьерж, кухарка? Утром приходит в свое бюро, ателье, и там обязательно есть люди, которые говорят об убийце с Монмартра. Однако за целых шесть месяцев никто его не заподозрил.
За это время он ни разу не ошибся в выборе места и времени. Ни один свидетель не мог с уверенностью сказать, что видел его в действии или, по крайней мере, на месте преступления.
Это соображение порождало еще один вопрос, волновавший комиссара:
— Мне хотелось бы услышать ваше мнение по следующему аспекту. Вы говорите, что основное время он ведет себя вполне нормально и, конечно, думает более или менее как нормальный человек, ведь так?
— Я понимаю. Возможно.
— Пять раз у него было то, что я называю кризисом, пять раз разум покидал его, и он убивал. Когда происходит этот взрыв? Вы понимаете, что я хочу сказать? Когда он переставал вести себя, как мы с вами, и превращался в убийцу? Происходило ли это в любое время дня, и он лишь ждал ночи, готовя план преступления? Или, наоборот, — этот взрыв происходил случайно или под воздействием каких-либо обстоятельств, неожиданно или проходя по безлюдной улице, он поджидал свою возможную жертву?
Для него ответ имел огромную важность, так как мог сократить или расширить круг поисков.
Если взрыв происходил в момент убийства, тогда этот человек должен был жить в Гранд-Карьер или рядом, или, по крайней мере, проводить там вечер, на работе или благодаря каким-нибудь другим банальным причинам. В противном случае он мог прийти откуда угодно и выбрал эти улицы, от площади Клиши до улицы Ламарк и улицы Аббес, по воле случая или по причинам, только одному ему известным.
Прежде чем ответить, Тиссо долго размышлял:
— Я не могу поставить точный диагноз, как если бы пациент был передо мной.
Он сказал пациент, словно речь шла об одном из его больных. Это не ускользнуло от комиссара и понравилось ему. Это подтверждало, что оба они рассматривают трагедию с одной точки зрения.
— На мой взгляд, однако, если применять сравнение, у него бывают моменты, когда он отправляется на охоту, как рысь, пантера или обычная кошка. Вы когда-нибудь наблюдали за кошкой?
— В молодости очень часто.
— Она сжимается, все ее чувства напряжены, начеку. Она становится способной воспринимать малейший звук, колебание, самый слабый запах на огромном расстоянии. С этого момента она чует опасность и уклоняется от нее.
— Понимаю.
— Примерно то же самое происходит и в нашем случае. В подобном состоянии он как бы обладает двойным зрением.
— И ничто не подсказывает вам, что же приводит этот механизм в действие?
— Ничего. Это может быть воспоминание, взгляд прохожего в толпе, запах каких-нибудь духов, случайно услышанная фраза. Это может быть все что угодно, включая вид ножа или цвет платья. Кстати, о цвете одежды, которую носили жертвы. Газеты не упоминали об этом.
— Она была различного, почти нейтрального цвета. Такой трудно различить ночью.
Вернувшись в свой кабинет, Мегрэ, как обычно, снял пиджак, галстук, расстегнул ворот рубашки. Солнце падало прямо на его кресло, и он опустил штору. Потом открыл дверь в кабинет инспекторов.
— Жанвье, ты здесь?
— Да, шеф.
— Ничего нового? Никаких анонимных писем?
— Только доносы на соседей.
— Проверьте. Приведите Мазета.
Вчера тот покинул Дворец правосудия через потайную дверь. С восьми часов утра он должен был занять свое место в тюрьме Сурисьер.
— Мне сходить за ним самому?
— Это было бы лучше всего.
— Опять без наручников?
— Да.
На этот раз он не хотел жульничать с журналистами. Из того, что они увидят, пусть делают, какие хотят заключения, Мегрэ не хотел пока путать карты.
— Алло! Дайте, пожалуйста, комиссариат Гранд-Карьер… Инспектора Лоньона… Алло! Лоньон? Что там нового?
— Какой-то тип все утро ждал меня около кабинета и все время ходил за мной. Теперь торчит перед комиссариатом.
— Он не прячется?
— Нет. Я думаю, это журналист.
— Пусть проверят его документы. Все идет по плану?
— Я нашел три комнаты у друзей. Их совсем не интересует, зачем они мне. Вам дать адреса?
— Не надо. Будь у меня минут через сорок пять.
А в коридоре повторилась вчерашняя сцена. Пьер Мазет со шляпой перед лицом в сопровождении двух инспекторов. Защелкали фотоаппараты. Журналисты обрушили град вопросов, опять оставшихся без ответа. Маги выбила шляпу, и Мазет был вынужден закрываться руками.
Дверь закрылась, и кабинет Мегрэ превратился в командный пункт.
Бесшумная операция на безмятежных улицах Монмартра, где по случаю летних отпусков все главные магазины были закрыты, продолжалась. В ней принимали участие более четырехсот человек. Их роль заключалась в том, чтобы наблюдать за происходящим не только в отелях и квартирах, где они могли располагаться без боязни быть раскрытыми, но также на определенных постах на станциях метро, остановках автобусов, в многочисленных бистро и ночных ресторанах.
Чтобы это не походило на захват квартала, операция велась поэтапно.
Женщины из вспомогательного отряда по телефону получили подробные инструкции. На плане квартала было отмечено местонахождение каждого сотрудника.
Двадцать инспекторов из числа тех, кто нечасто показывается на людях, арендовали не только в Париже, но и в его пригородах, вплоть до Версаля, автомобили с невинными номерами, которые при необходимости могли останавливаться в стратегических пунктах, ничем не отличаясь от других.
— Попроси принести пива, Люка.
— И бутербродов?
— Да, хорошо бы и бутербродов.
Это было сделано не для того, чтобы уверить журналистов, что это новый допрос, а потому, что все действительно были заняты, и просто не было времени пойти пообедать.
Приехал Лоньон в своем обычном красном галстуке и соломенной шляпе. Удивительно, насколько цвет галстука меняет человека. У Лоньона был почти игривый вид.
— Твой тип следил за тобой?
— Да. Он в коридоре. Точно, это репортер.
Первая газета появилась около полудня. Она повторяла информацию утренних выпусков, добавляя, что на набережной Орфевр продолжает царить лихорадка и что тайна вокруг арестованного еще больше сгустилась.
Среди прочего там была такая фраза: «Если бы полиция могла, она надела бы на пленника железную маску».
Это позабавило Мазета. Он помогал другим, сам звонил по телефону, что-то чертил голубым и красным карандашом на картах. Он был счастлив, вновь дыша атмосферой этого бывшего для него родного дома.
Обстановка изменилась, когда в дверь постучал гарсон из пивной «Дофин», и только для него вновь была разыграна сценка, после чего все принялись за пиво и бутерброды.
Послеобеденные газеты не напечатали никакого послания убийцы, который, казалось, не имел ни малейшего желания обращаться к прессе.
— Я немного отдохну, ребята. Мне необходимо быть свежим и бодрым в этот вечер.
Мегрэ прошел через кабинет инспекторов, зашел в маленький пустой кабинет. Там он устроился в кресле и несколько минут спустя уже спал.
В три часа он отправил Мазета в Сурисьер и приказал Жанвье и Люка немедленно отправляться отдыхать. Что касается Лапуэнта, то он, одетый в голубой комбинезон, на трехколесном велосипеде разъезжал по улицам квартала Гранд-Карьер. Фуражка, сдвинутая на ухо, прилипшая к нижней губе сигарета придавали ему вид восемнадцатилетнего парня. Время от времени он останавливался у какого-нибудь бистро выпить стакан минеральной воды и позвонить в штаб-квартиру.
По мере того, как шло время, нервозность усиливалась, да и сам Мегрэ понемногу терял уверенность.
Ничто не указывало на то, что в этот вечер что-нибудь произойдет. Однако, если убийца решится совершить преступление, чтобы подтвердить свое существование, оно могло произойти и завтра вечером, и послезавтра, через восемь или десять дней. Но держать такие большие силы в состоянии тревоги столь продолжительное время было невозможно.
К тому же немыслимо в течение недели сохранить секрет операции, в которую посвящено столько народа.
А если убийца решит действовать сейчас же?
Из головы Мегрэ все не выходил разговор с профессором Тиссо, и его отрывки каждую секунду приходили ему на ум.
В какой момент возникнет импульс? В этот час, когда они заняты расставлением западни, для всех окружающих он обычный человек. С ним разговаривают, прислуживают за столом, пожимают руку. Он тоже беседует, улыбается, может быть, смеется.
А вдруг импульс уже был? Сегодня утром во время чтения утренних газет? Не скажет ли он себе, что, поскольку полиция поймала, как она считает, виновного, то он в безопасности?
Где доказательства того, что Тиссо и комиссар не ошиблись и правильно рассчитали реакцию своего «пациента»?
До сих пор он убивал только вечером, когда мгла падала на землю. Но сейчас, во время отпусков и жары, в Париже предостаточно улиц, где прохожие появлялись с интервалом в несколько минут.
Мегрэ вспомнил улицы юга летом, в час сиесты. Дома с закрытыми ставнями. Разомлевший город или деревня под палящими лучами солнца.
Полиция имела кое-что в запасе.
Топография каждого места преступления была такова, что убийца имел возможность скрываться в минимум времени. И ночью быстрее, чем днем. Но даже в разгар дня при благоприятных условиях он мог убить, разрезать одежду на жертве и исчезнуть менее, чем за две минуты.
В конце концов почему это должно произойти на улице? Что помешает ему постучать в дверь квартиры одинокой женщины и действовать так же, как и на улице? Ничего. Только маньяки, а ими является большая часть преступников и особенно воров, применяют ПОЧТИ ВСЕГДА одну и ту же технику и повторяют ее в основных деталях.
Темнеть начнет только к девяти часам вечера, а окончательно станет темно лишь в половине десятого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16