Майлз Дженкинс первым вышел из машины, но не для того, чтобы открыть дверцу своему хозяину, как это сделал бы вышколенный шофер.
Он просто подпер спиной ограду, которая окружала сад Пегги, как это делает человек, для которого не существует понятия времени.
Джон позвонил. Дверь ему открыла толстая индианка, широкая улыбка освещала ее блестящее лицо. Ей не надо было сообщать, что мадам — дома.
Пегги разговаривала по телефону так, как она это всегда делала, но еще пронзительнее, чем обычно. Она была во второй маленькой гостиной, с полностью опущенными жалюзи из-за жары.
— Секундочку, моя милая… Входи, Джон, дорогой… Можешь закурить свою сигару… Я освобожусь через две минуты. Это Джильда, Алло, Джильда? Это пришел мой старый приятель Джон. Ну да… Кэли Джон! Как я тебе и говорила, я хочу приспособить флигель для этих херувимчиков. Я даже начинаю спрашивать себя, не захочу ли я в один прекрасный день их усыновить… Представляешь, какие будут лица у всех этих дам?
Разговор не обещал скоро кончиться, и Джон наполовину прикрыл глаза, чтобы скрыть свое нетерпение. Повесив трубку, Пегги очень взволнованно заявила ему:
— Знаешь, какую я сыграла с ними шутку? Во-первых, ты должен знать, что Пакитины крошки просто амурчики… Я хожу их проведать в больницу каждый день. Похожи на двух маленьких хитрых обезьянок, и могу поспорить, они меня уже узнают… Отца, кажется, нет. Во всяком случае, никто не появлялся. Родители Пакиты уехали в Мексику три года назад, и она не знает, где они теперь живут. Ну вот я и хочу оборудовать садовый флигель, там будет жить нянька, а Пакита будет продолжать здесь работать и присматривать за своими малышами.
И не говори мне, пожалуйста, что я добрая… Ты слышал, как я разговаривала с Джильдой. Это чтобы их позлить, понимаешь? Подумай только, что они будут говорить… Цветные крошки у миссис Клам… Розита придет в ярость больше остальных, и очень хорошо…
Ну а что касается того, что я их усыновлю, не нужно понимать это дословно. Не нужно верить всему, что я говорю.
Послушай! Как раз вчера утром… Эго мне напомнило, что я хотела с тобой серьезно поговорить…
Телефон. К счастью, ошиблись номером.
— Десять раз на дню звонят мне, чтобы вызвав машину… Наверное, у какого-нибудь гаража номер, похожий на мой… А однажды какой-то тип орал, что я порчу ему целый день, потому что у меня все время занят телефон. Хочешь что-нибудь выпить?
Он открыл было рот, но она не дала сказать ему ни слова:
— Что я говорила? Ах да… Ничего не бойся… Это приведет меня к тому, что тебя интересует. Ты знаешь Мюриэл Мубери?
Она ему о ней сто раз говорила. Он множество раз ее у нее встречал.
Это была старая дама, вдова, как и Пегги. Муж ее был одним из главных акционеров Южной Тихоокеанской железной дороги, и жила она в третьем доме по этой улице, в третьем дворце О'Хары, том, что был предназначен для Розиты и который она занимала со времени своей свадьбы до смерти старого Майка.
В общем, улица О'Хары стала улицей Старых Дам. Их было три, они были соседками и питали друг к другу весьма разные чувства.
— Она часто заходит ко мне по утрам, потому что ни она, ни я не можем валяться в нос гели. Бывают дни, когда я спускаюсь готовить себе завтрак раньше, чем поднимутся слуги…
Ладно! Они как раз приходили вчера… Я была у себя в комнате. Она окнами на Розитин сад. Я уже забыла почему, но сейчас вспомню, Мюриэл сказала: «Какое счастье, дорогуша, что мы старые, ты этого не находишь?»
— и она скорчила при этом такую кислую мину, что обхохочешься.
Я сразу не поняла.
«Если бы я знала, что это так восхитительно, — добавила она, — я бы поторопилась стать старухой. Старуха может все себе позволить. Она говорит что думает, и люди находят это оригинальным… Она может позволить себе любую глупость, а ее называют дражайшей старой леди…
Бывают вечера, особенно когда я ужинаю у людей, которых не люблю, когда я сочиняю себе самый немыслимый туалет, а все кричат, что это восхитительно… Пегги с удивлением взглянула на телефон, который уже столько времени молчал. Может быть, она досадовала на Джона, что он оставался равнодушным к ее истории?
— Во всяком случае, это правда… — заключила она. — Я делала то же, что и она, но так серьезно об этом не думала. Вот только Розита все еще никак не решится постареть и кривляется… А ведь она… постой… на шесть лет моложе меня… И ей между тем пятьдесят девять… Она не понимает, что теряет время… Кстати, с чего это ты купил машину, а мне не сказал?
— Откуда ты знаешь?
— От моего шофера, у которого приятель в гараже, где ты купил эту колымагу… Я знаю и сколько ты заплатил… Тебя надули как раз на четыреста долларов. Твой ковбойский шофер ничего в этом не смыслит…
Убедишься, когда что-нибудь сломается. Он может перепутать свечи с карбюратором. Постой… Я еще кое-что знаю. Ты ходил к фотографу, и там опять тебя надули.
— Мамми! — громко крикнула она вместо того, чтобы нажать на звонок, потому что все двери были открыты. — Принеси бурбон для моего друга Джона. И мне тоже стаканчик…
Ему не удалось еще вставить и слово. Она то и дело клала ему на колено свою нервную руку, чтобы привлечь к себе внимание и заставить себя слушать не прерывая, и она прекрасно знала, что злит его таким поведением.
Она давно уже была такой и, может быть, даже всегда, даже когда была девушкой — уже старой девой, потому что ей тогда было двадцать восемь лет, — и она своей агрессивной иронией мешала Кэли Джону за собой ухаживать. Тем не менее она, наверное, любила его. К какому разгулу могло это привести теперь, когда другая сумасшедшая, эта Мюриэл Мубери, открыла ей глаза на преимущества быть старой леди?
— Выпей сначала… Увидишь, что это важно и что стоит терпеливо выслушать все подробности… И что это телефон так долго молчит?
— Мы сидели у окна на моей козетке. Рассеянно смотрели в Розитин сад, где садовник поливал… Она, наверное, так сидела часами, смотря не в сад, а шпионя за своей сестрой и зятем.
— Знаешь, где… где… Она замялась, произнести ли ей запретное имя.
— Энди Спенсер, — грубо сказал он, с некоторым нетерпением. Она удивленно взглянула на него, пожала плечами.
— Хорошо, если теперь можно… Я так привыкла говорить некто…
Правда, он большего и не заслуживает. Я тебе должна рассказать, что он мне учинил… Ты знаешь, где некто устроил себе кабинет… Во флигеле, что в глубине парка… Мой отец, который был просто грубым ирландцем и происходил, кажется, от дублинского сапожника — этого не нужно говорить Розите, — так вот, мой отец, он устраивал себе контору в своих магазинах… Не уверена, помнишь ли ты… Его там видели прогуливающимся между полок — коренастый, приземистый… С отцом мог заговорить кто угодно, пусть даже он его и поставит на место, если плохое настроение…
Он, случалось, и выпивал вместе с клиентом в баре… Свое состояние, понимаешь, он сам его себе сделал. В то время как господин его зять, который так увеличил его предприятие, что сам в нем запутался, и который контролирует все возможные предприятия, носа не показывает в своей конторе, появляясь только на административных советах… В это время он всегда в этом флигеле, вот! Можешь посмотреть на него через окно! Он там в совершенном одиночестве, только секретарь и громила метис, который охраняет дверь как бульдог… Время от времени какие-нибудь высокопоставленные персоны появляются из-за ограды, минуют дом и направляются прямо во флигель. Можешь быть уверен, что их не зовут незнамо как… И вот эта душка Мюриэл вдруг вскрикивает — я это помню, потому что мы говорили совершенно о другом: «Смотри-ка, фотограф!» Я ее спрашиваю: «Какой фотограф?» И смотрю в сад. Вижу двух типов, которые не знают, идти им или не идти по аллее, которая ведет в глубь сада. Один такой длинный недотепа с темными усиками…
— Фотограф! — прорычал Кэли Джон.
— Да, твой фотограф, идиот, а не фотограф. Другой — такой низенький еврей, которого Мюриэл тоже узнала. Нужно тебе сказать, что два года назад она решила стать скупой… Для развлечения… Она уверяет меня, что это очень забавно, что люди сами, из-за ее такой славы, назначают ей цены… Она несколько раз ходила к этому фотографу, носила ему проявлять пленки. В соседнем доме там лавка старьевщика, где продают что угодно, и этот коротышка еврей, о котором я говорю, все время торчит у двери, приглашая прохожих заглянуть внутрь, стоит им только сделать вид, что их что-то заинтересовало на витрине.
Было похоже, что ни тот, ни другой не чувствуют себя в парке Энди Спенсера уверенно. Может быть, кто-то их сюда направил… Как только они показали бульдогу бумагу, которую тот, что был выше, держал в руке, их тут же впустили… Я думаю, они сначала обращались куда-то в другое место, в контору, может быть… Они выложили свою историю, там позвонили патрону, который дал инструкции… Пей…
Телефон. Она в очередной раз рассказала историю о старых леди.
Очевидно, еще одной старой леди, которая, может быть, тоже воспользуется наставлениями Мюриэл, если уже не воспользовалась по наитию.
— Представляете, у меня этот дорогуша Джон… И изнемогает от нетерпения, потому что я уже полчаса рассказываю ему интересующую его историю.
Он решил, что она сейчас будет ее пересказывать по телефону.
— Потом, дорогая… Попозже… Я буду очень удивлена, если об этом не заговорят в городе со дня на день.
Наконец, избавившись от трубки:
— Интересно, что этим двум нищим нужно у большого патрона…
Честно говоря, Джон, дорогой, я уже и не знаю, я или Мюриэл это сказала. Наверное, она, потому что, так как он хозяин дома, где она живет, она привыкла называть его большим патроном. Не серьезно, конечно…
Ее у них принимают, понимаешь? И она тоже… Я таким образом много чего узнаю… Они знают, что мы дружим, но не смеют закрыть перед ней дверь.
Я так и вижу, как она встает и говорит, как всегда, с этакой насмешкой:
— Хочу посмотреть, что там такое…
Она взглянула на себя в зеркало, поправила волосы и вышла, пообещав мне с легкой гримаской:
— Сейчас вернусь…
Для нее — никаких проблем. Она входит запросто. Говорит, что ей надо поговорить с Энди Спенсером по поводу ремонта или там еще чего-нибудь…
Я знаю, как она расталкивает людей. Она двигается прямо к намеченной цели, делая вид, что ничего не видит, и даже сам бульдог был бы не в силах остановить ее перед дверью, что бы ни было на ней написано.
Именно так она и сделала. Я боялась, что эти двое нищих успеют выйти, пока она еще будет идти через парк. Но нет… Она вошла туда как к себе домой. Дверь снова закрылась, и только минуты через четыре или пять из нее появились этот фотограф с соседом.
Вид у них был растерянный. Они еще и до ограды не дошли, как начали спорить, размахивая руками, как в комедийном фильме…
Особенно злился фотограф и наскакивал на своего компаньона, который был на две головы ниже его и одежда на нем висела как с чужого плеча…
Как пешком пришли, так пешком и ушли. Десять минут спустя дверь флигеля отворилась. Энди Спенсер, как всегда одетый с иголочки — он теперь наряжается, как идальго, — сам как светский человек провожал мою Мюриэл, которая не могла удержаться и подмигнула моему окну, пока шла по парку.
«Он в ярости! — заявила она торжествующе, падая на канапе. Он синел, зеленел, краснел, не знаю что еще, бледнел от ярости… Когда я вошла, был самый разгар… Охранник попытался меня остановить. Там был еще и секретарь, которого выставили за дверь в честь фотографа и этого коротышки еврея.
Я прямо пошла к двери, открыла. Он говорил — сухо, очень быстро, как будто автоматными очередями…
— Мюриэл, позвольте…
Но я вошла как ни в чем не бывало. Оба этих проходимца стояли с шапками в руках, как при головомойке. У коротышки был такой вид, что он удерживал фотографа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24