Он не мог вспомнить поначалу его имя. Его взяло сомнение: не подводит ли память, особенно из-за длинной белой бороды? Однако Кэли Джон отважился подойти поближе.
— Доктор Швоб? — поинтересовался он.
Старик взглянул на него, нахмурил густые белые брови.
— Я тебя не узнал, сынок. Тем не менее то, как ты произносишь мое имя, наводит на мысль, что ты тут когда-то был. Входи. Бери стул…
Взгляд его не утратил живости. Зубы были длинные, и из-за этого казалось, что он скалится.
— Ты с ранчо?
Странно, когда к тебе в шестьдесят восемь относятся как к мальчишке.
Доктор, правда, был значительно старше. Ему было больше сорока, когда Кэли Джон познакомился с ним. Тогда доктор был толстоват, массивная цепочка от часов пересекала белый жилет, он носил цилиндр с плоским верхом, и тогда доктора украшала квадратная иссиня-черная борода.
— Меня зовут Кэли Джон…
— Это мне ничего не говорит… Какой год?
— С тысяча восемьсот девяносто седьмого по тысяча девятисотый. В шахте…
— Я тебя лечил?
— Однажды кусок породы упал мне на ногу…
— Если не лень, войди в дом, увидишь, что кабинет остался таким же, каким ты его знал…
Темная комната с креслом, обитым черным молескином, складной столик, бледный фаянс, а на стене ковер, который выцвел еще тогда, когда Кэли Джон был тут, дипломы на иностранном языке.
— Зайди, если интересно… Меня-то вот подводят ноги. Остальное — в порядке. Да! В прошлом году я еще принимал роды, последние, в тот день господа мои юные коллеги отправились, не знаю уж там на какой конгресс медиков… Я иногда кое-кого из них вижу, приезжают, как ты, взглянуть, — как тут… Те, кто может, понимаешь? Большая-то часть отправилась Бог знает куда продолжать свою собачью жизнь… А некоторые стали богачами и влиятельными людьми, приезжают в больших машинах показать останки города хорошеньким женщинам… У тебя ранчо?
— Около Тусона.
— Как называется?
— «Кобыла потерялась».
— Кажется, я что-то про него слышал… Ты кладбище видел?
— Видел, — проворчал Кэли Джон.
— Те, кто приходят посмотреть на него, не понимают… Задают идиотские вопросы… Думают, что мы были бандитами… Они не знали этих мест в мое время с апачами, с одной стороны, которые отдавали свои земли по пяди, бутлегерами, спекулянтами, бандитами — с другой, и никого, чтобы во всем этом навести порядок, потому что все торопятся разбогатеть и безжалостно расталкивают друг друга локтями.
Закон был очень нужен, разве нет? Ну вот его и творили сами, честно, принимая риск на себя… Это не мешает тому, что те, кто сумел воспользоваться трудом тысяч животных, а люди того времени в основном такими и были, оказались теми, кто сумел взять свои денежки…
— Как Малыш Гарри, например, — отважился вставить свое слово Кэли Джон, смущенный, как перед школьным учителем.
Старый доктор взглянул на него с удивлением, губы у него раздвинулись в саркастической усмешке, обнажая длинные желтые зубы.
— Малыш Гарри всегда оставался только счетоводом. Ведь его и называли Счетоводом, знаешь?
— Да…
— И не только потому, что он был похож на счетовода, со своей бородкой и пенсне, он действительно им был.
Не знаю, где его искали, но его точно искали… Те, кому он был нужен… Понимаешь?
Казалось, он забавляется сам с собой, играя с собственными воспоминаниями, как с мячиками.
— Следи за тем, что я говорю… С одной стороны, дают деньги. Много денег, потому что для того, чтобы привлечь достаточное количество народа к шахтам, нужно было им хорошо платить… Вокруг этих работающих людей вскоре собираются проходимцы, которые поузнавали в больших городах, что нужно представителям людского стада. Во-первых, алкоголь для того, чтобы хорошенько забыться вечером, когда на тебя наваливаются мысли и одиночество. Хороших шахтеров ведь не сделать из людей, которые думают, ведь правда? Потом — женщины, женщины, которые мурлычут милые и нежные песенки и суют им под нос свои пышные формы… Потом — карты, кости, рулетка, все, что угодно… Надежда заработать деньги быстрее, чем скребя землю или гоняя скот по foot-hills…
Он вынул из кармана плоскую бутылку с виски и протянул ее собеседнику…
— Если нужен стакан, в кухне есть… Служанка ушла за покупками.
Рот у него по-прежнему оставался полуоткрыт, а зубы… На самом деле, то, как он смеялся, вызывало в памяти образы, связанные с лошадьми.
— Люди, которые платят… Следи за тем, что я говорю… Толстосумы, директора, типы с Уолл-стрит, которые вложили деньги в шахты… Думаешь, им нравится смотреть, как эти спекулянты прибирают к себе денежки, которые они дали шахтерам?..
Пока денег немного, еще ладно…
Я говорю о своем времени, потому что не знаю, как это делается сейчас, впрочем…
Представь себе, что один из этих типов со своим салуном зарабатывает от пятнадцати сотен до двух тысяч долларов каждый вечер… И что он такой не один здесь, в Тусоне, в Бисбее — всюду, где люди тяжело работают…
Почему бы тем, кто платит, самим не забирать назад свои денежки? Вот, наверное, что я хотел тебе объяснить…
Нашли Малыша Гарри, дали ему на что построить самые красивые салуны, на что пригласить самых красивых баб и держать банк…
Только Малыш Гарри был просто счетоводом, и я знаю что говорю, потому что был его другом и еще за год до смерти он приезжал ко мне.
Он их не очень-то любил, клянусь тебе.
— Вы знаете, на кого он работал?
— Если бы и знал, не сказал, потому что у меня есть еще несколько лет жизни — ну да, я решил, что проживу до девяноста двух, как моя бабка, и я сдержу слово… Ну а эти годы я хочу прожить в мире…
— Вы знаете… — Кэли Джону потребовалось набрать воздуха, чтобы выговорить имя, которое он не произносил столько лет, — Энди Спенсера?
— Я слышал о нем. Он был очень богат. Женился на одной из девиц О'Хара.
Мы вместе с ним приехали сюда из Коннектикута. Он был моим школьным товарищем. Мы родились в один и тот же день и год.
— А!
Слишком поздно. Джону захотелось вернуть свои неосторожные слова, но было поздно. Лицо старого доктора застыло. В буквальном смысле слова.
Челюсти с хрустом захлопнулись, и тонкие губы сомкнулись на длинных зубах.
В то же самое мгновение вернулась с корзиной провизии старуха негритянка.
— Она сейчас затащит мое кресло в дом…
Кэли Джон неумело помог матроне. На него пахнуло запахом затворника, глубокой старости — запах этот пропитывал воздух. Всюду была пыль, серый налет, и он, сам не понимая каким образом, очутился на свежем воздухе.
Случаю было угодно столкнуть его лицом к лицу с еще одним стариком, еще одним долгожителем, и этого он узнал уже с первого взгляда.
Кэли Джон подозвал к себе Майлза Дженкинса, и они пошли вместе перекусить. Небольшая гостиница высилась невдалеке от старой шахты чистенькая, как новенькая, с тенистым садом.
Вошли они вместе. Пахло хорошей кухней. Седоволосая дама подошла к ним:
— Завтракать будете?
В глубине очень чистой комнаты, в плетеном кресле, сидел мужчина и смотрел на них.
— Мсье Лардуаз?! — воскликнул Кэли Джон.
Лет ему было меньше, чем доктору Швобу, и года на три-четыре больше, чем Джону, — Кэли величал его «мсье» только из уважения. Он называл его «мсье», потому что его всегда так звали, потому что и сам он всегда так представлялся: «Мсье Лардуаз… «
— Кэли Джон… Вы, наверное, меня не помните, потому что я только три года работал в шахте, в девятисотые ГОДЫ.
Мужчина встал, на ногах он держался прекрасно и выглядел так же хорошо, как его визитер.
— Если вы хоть раз заходили в «Санбурн-палас» и играли, я узнаю вас и через десять лет! — заявил он, с преувеличенным вниманием рассматривая посетителя.
Он работал крупье у Малыша Гарри, и именно он чаще всего стоял у стола с рулеткой. Тогда у него были любимцы и цилиндр, который он снимал только при исполнении своих обязанностей. Глаза у него были светло-карие, почти золотистые, губы довольно полные, и ему с трудом удавалось придать своему мягкому и ласковому лицу суровое и собранное выражение.
— Остался в этих краях? Марта! Два аперитива.
Вермут?
— Да, спасибо. У меня ранчо недалеко от Джейн-Стейшн.
— Доволен?
— Да.
— Тогда все хорошо… За ваше здоровье! Да, время от времени старички заглядывают… Ну как, изменилось все, а? Три года назад нас в городе и сорока человек бы не набралось. Приехали врачи, нашли, что климат прекрасен для некоторых болезней. Понемножку пошло… Если заглянете в сад, увидите господ из Нью-Йорка, Чикаго, Бостона, которые проходят курс лечения. Планируем расширяться. Мой сын в деле. Через два года у нас будет гостиница на двести мест…
Он представил Кэли Джона жене:
— Из старожилов… Имя не имеет значения… У него ранчо рядом с Тусоном…
Пришлось долго выслушивать про курсы лечения и будущие предприятия, и Майлз Дженкинс, прислонившись спиной к стене с календарем, неутомимо двигал челюстями, притом что лицо его оставалось совершенно непроницаемым.
— Скажите, мсье Лардуаз…
Ему не хотелось произнести что-нибудь неосторожное, как это было у доктора, расспрашивать у бывшего крупье самого Малыша о Малыше Гарри показалось ему неуместным.
— У меня был товарищ, которого вы знали, потому что он иногда играл, но больше проводил целые вечера, выписывая номера, выпадавшие на рулетке…
— Тиммерманс?
— Нет.
— Мазарес?
— Нет…
— Не торопитесь… Я их всех знал, всех игроков, крупных и мелких, что прошли перед моими глазами.
Чтобы избежать дальнейших перечислений, Кэли Джон произнес:
— Энди Спенсер…
Второй раз за это утро произносил он это имя.
— Я его прекрасно знал, потому что он появлялся, если так можно сказать, до конца… Он женился на одной из дочек Майка О'Хары. Когда он играл, то хранил такое безразличие, как ночной горшок…
— Он и в тысяча девятьсот девятом еще появлялся здесь?
— И позже… До того момента, как Малыш Гарри не убрался в Тусон. Это было началом конца. Ставни закрывались одна за другой, люди какое-то время еще здесь сшивались, потом уезжали искать счастья в другое место.
— Он приезжал поездом?
— Он слишком далеко жил, чтобы приезжать на лошади. У него тоже было ранчо, гоже, наверное, около Тусона, потому что сходил он с тусонского поезда…
— Он крупно играл?
— Достаточно… Даже иногда слишком, потому что ему случалось подписывать векселя.
Ему случалось подписывать векселя…
А ведь они жили вместе на одном ранчо! И Кэли Джон ничего не знал, и Матильда тоже! Никогда Эиди не упоминал о Санбурне, если только о нем не вспоминали.
И что, теперь не называть его имени, не произносить его про себя, когда он уже дважды назвал его.
Ну так вот — Энди Спенсер! Запрет нарушен. Джон смотрел правде в глаза.
Энди чаще, чем его компаньон, покидал ранчо, потому что покупками, продажами, формальностями занимался он. Бывало, по два дня и больше не появлялся дома, ездил ли он в Тусон или Феникс.
Итак, в эти дни он отправлялся в Санбурн. К Малышу Гарри. И играл. А в то время Роналд Фелпс жил в Санбурне…
Машина перевалила горы и теперь катила по пустыне с серо-зелеными кактусами. Вскоре в лучах заходящего солнца появился Тусон, и никак было не понять, кому пришла в голову мысль начать строить город прямо посреди сожженной солнцем равнины. Несколько небоскребов белели в поднебесье. От подножия горы веером расходились дороги.
Он остановился в городе всего на несколько минут, по привычке, чтобы, на минутку облокотившись о стойку бара «Пионер Запада», выпить виски. Он пожал несколько рук, ему показалось, что за ним следят, и он был доволен, увидев в зеркале среди бутылок отражение своего сурового и серьезного лица. Сигара во рту, тень улыбки, вид, как будто говорил: «Вы еще кое-что увидите… «
Как Энди Спенсер в Фарм Пойнт, когда он, с побледневшими щеками и резко обозначившимися скулами, заявлял: «Они еще услышат обо мне»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— Доктор Швоб? — поинтересовался он.
Старик взглянул на него, нахмурил густые белые брови.
— Я тебя не узнал, сынок. Тем не менее то, как ты произносишь мое имя, наводит на мысль, что ты тут когда-то был. Входи. Бери стул…
Взгляд его не утратил живости. Зубы были длинные, и из-за этого казалось, что он скалится.
— Ты с ранчо?
Странно, когда к тебе в шестьдесят восемь относятся как к мальчишке.
Доктор, правда, был значительно старше. Ему было больше сорока, когда Кэли Джон познакомился с ним. Тогда доктор был толстоват, массивная цепочка от часов пересекала белый жилет, он носил цилиндр с плоским верхом, и тогда доктора украшала квадратная иссиня-черная борода.
— Меня зовут Кэли Джон…
— Это мне ничего не говорит… Какой год?
— С тысяча восемьсот девяносто седьмого по тысяча девятисотый. В шахте…
— Я тебя лечил?
— Однажды кусок породы упал мне на ногу…
— Если не лень, войди в дом, увидишь, что кабинет остался таким же, каким ты его знал…
Темная комната с креслом, обитым черным молескином, складной столик, бледный фаянс, а на стене ковер, который выцвел еще тогда, когда Кэли Джон был тут, дипломы на иностранном языке.
— Зайди, если интересно… Меня-то вот подводят ноги. Остальное — в порядке. Да! В прошлом году я еще принимал роды, последние, в тот день господа мои юные коллеги отправились, не знаю уж там на какой конгресс медиков… Я иногда кое-кого из них вижу, приезжают, как ты, взглянуть, — как тут… Те, кто может, понимаешь? Большая-то часть отправилась Бог знает куда продолжать свою собачью жизнь… А некоторые стали богачами и влиятельными людьми, приезжают в больших машинах показать останки города хорошеньким женщинам… У тебя ранчо?
— Около Тусона.
— Как называется?
— «Кобыла потерялась».
— Кажется, я что-то про него слышал… Ты кладбище видел?
— Видел, — проворчал Кэли Джон.
— Те, кто приходят посмотреть на него, не понимают… Задают идиотские вопросы… Думают, что мы были бандитами… Они не знали этих мест в мое время с апачами, с одной стороны, которые отдавали свои земли по пяди, бутлегерами, спекулянтами, бандитами — с другой, и никого, чтобы во всем этом навести порядок, потому что все торопятся разбогатеть и безжалостно расталкивают друг друга локтями.
Закон был очень нужен, разве нет? Ну вот его и творили сами, честно, принимая риск на себя… Это не мешает тому, что те, кто сумел воспользоваться трудом тысяч животных, а люди того времени в основном такими и были, оказались теми, кто сумел взять свои денежки…
— Как Малыш Гарри, например, — отважился вставить свое слово Кэли Джон, смущенный, как перед школьным учителем.
Старый доктор взглянул на него с удивлением, губы у него раздвинулись в саркастической усмешке, обнажая длинные желтые зубы.
— Малыш Гарри всегда оставался только счетоводом. Ведь его и называли Счетоводом, знаешь?
— Да…
— И не только потому, что он был похож на счетовода, со своей бородкой и пенсне, он действительно им был.
Не знаю, где его искали, но его точно искали… Те, кому он был нужен… Понимаешь?
Казалось, он забавляется сам с собой, играя с собственными воспоминаниями, как с мячиками.
— Следи за тем, что я говорю… С одной стороны, дают деньги. Много денег, потому что для того, чтобы привлечь достаточное количество народа к шахтам, нужно было им хорошо платить… Вокруг этих работающих людей вскоре собираются проходимцы, которые поузнавали в больших городах, что нужно представителям людского стада. Во-первых, алкоголь для того, чтобы хорошенько забыться вечером, когда на тебя наваливаются мысли и одиночество. Хороших шахтеров ведь не сделать из людей, которые думают, ведь правда? Потом — женщины, женщины, которые мурлычут милые и нежные песенки и суют им под нос свои пышные формы… Потом — карты, кости, рулетка, все, что угодно… Надежда заработать деньги быстрее, чем скребя землю или гоняя скот по foot-hills…
Он вынул из кармана плоскую бутылку с виски и протянул ее собеседнику…
— Если нужен стакан, в кухне есть… Служанка ушла за покупками.
Рот у него по-прежнему оставался полуоткрыт, а зубы… На самом деле, то, как он смеялся, вызывало в памяти образы, связанные с лошадьми.
— Люди, которые платят… Следи за тем, что я говорю… Толстосумы, директора, типы с Уолл-стрит, которые вложили деньги в шахты… Думаешь, им нравится смотреть, как эти спекулянты прибирают к себе денежки, которые они дали шахтерам?..
Пока денег немного, еще ладно…
Я говорю о своем времени, потому что не знаю, как это делается сейчас, впрочем…
Представь себе, что один из этих типов со своим салуном зарабатывает от пятнадцати сотен до двух тысяч долларов каждый вечер… И что он такой не один здесь, в Тусоне, в Бисбее — всюду, где люди тяжело работают…
Почему бы тем, кто платит, самим не забирать назад свои денежки? Вот, наверное, что я хотел тебе объяснить…
Нашли Малыша Гарри, дали ему на что построить самые красивые салуны, на что пригласить самых красивых баб и держать банк…
Только Малыш Гарри был просто счетоводом, и я знаю что говорю, потому что был его другом и еще за год до смерти он приезжал ко мне.
Он их не очень-то любил, клянусь тебе.
— Вы знаете, на кого он работал?
— Если бы и знал, не сказал, потому что у меня есть еще несколько лет жизни — ну да, я решил, что проживу до девяноста двух, как моя бабка, и я сдержу слово… Ну а эти годы я хочу прожить в мире…
— Вы знаете… — Кэли Джону потребовалось набрать воздуха, чтобы выговорить имя, которое он не произносил столько лет, — Энди Спенсера?
— Я слышал о нем. Он был очень богат. Женился на одной из девиц О'Хара.
Мы вместе с ним приехали сюда из Коннектикута. Он был моим школьным товарищем. Мы родились в один и тот же день и год.
— А!
Слишком поздно. Джону захотелось вернуть свои неосторожные слова, но было поздно. Лицо старого доктора застыло. В буквальном смысле слова.
Челюсти с хрустом захлопнулись, и тонкие губы сомкнулись на длинных зубах.
В то же самое мгновение вернулась с корзиной провизии старуха негритянка.
— Она сейчас затащит мое кресло в дом…
Кэли Джон неумело помог матроне. На него пахнуло запахом затворника, глубокой старости — запах этот пропитывал воздух. Всюду была пыль, серый налет, и он, сам не понимая каким образом, очутился на свежем воздухе.
Случаю было угодно столкнуть его лицом к лицу с еще одним стариком, еще одним долгожителем, и этого он узнал уже с первого взгляда.
Кэли Джон подозвал к себе Майлза Дженкинса, и они пошли вместе перекусить. Небольшая гостиница высилась невдалеке от старой шахты чистенькая, как новенькая, с тенистым садом.
Вошли они вместе. Пахло хорошей кухней. Седоволосая дама подошла к ним:
— Завтракать будете?
В глубине очень чистой комнаты, в плетеном кресле, сидел мужчина и смотрел на них.
— Мсье Лардуаз?! — воскликнул Кэли Джон.
Лет ему было меньше, чем доктору Швобу, и года на три-четыре больше, чем Джону, — Кэли величал его «мсье» только из уважения. Он называл его «мсье», потому что его всегда так звали, потому что и сам он всегда так представлялся: «Мсье Лардуаз… «
— Кэли Джон… Вы, наверное, меня не помните, потому что я только три года работал в шахте, в девятисотые ГОДЫ.
Мужчина встал, на ногах он держался прекрасно и выглядел так же хорошо, как его визитер.
— Если вы хоть раз заходили в «Санбурн-палас» и играли, я узнаю вас и через десять лет! — заявил он, с преувеличенным вниманием рассматривая посетителя.
Он работал крупье у Малыша Гарри, и именно он чаще всего стоял у стола с рулеткой. Тогда у него были любимцы и цилиндр, который он снимал только при исполнении своих обязанностей. Глаза у него были светло-карие, почти золотистые, губы довольно полные, и ему с трудом удавалось придать своему мягкому и ласковому лицу суровое и собранное выражение.
— Остался в этих краях? Марта! Два аперитива.
Вермут?
— Да, спасибо. У меня ранчо недалеко от Джейн-Стейшн.
— Доволен?
— Да.
— Тогда все хорошо… За ваше здоровье! Да, время от времени старички заглядывают… Ну как, изменилось все, а? Три года назад нас в городе и сорока человек бы не набралось. Приехали врачи, нашли, что климат прекрасен для некоторых болезней. Понемножку пошло… Если заглянете в сад, увидите господ из Нью-Йорка, Чикаго, Бостона, которые проходят курс лечения. Планируем расширяться. Мой сын в деле. Через два года у нас будет гостиница на двести мест…
Он представил Кэли Джона жене:
— Из старожилов… Имя не имеет значения… У него ранчо рядом с Тусоном…
Пришлось долго выслушивать про курсы лечения и будущие предприятия, и Майлз Дженкинс, прислонившись спиной к стене с календарем, неутомимо двигал челюстями, притом что лицо его оставалось совершенно непроницаемым.
— Скажите, мсье Лардуаз…
Ему не хотелось произнести что-нибудь неосторожное, как это было у доктора, расспрашивать у бывшего крупье самого Малыша о Малыше Гарри показалось ему неуместным.
— У меня был товарищ, которого вы знали, потому что он иногда играл, но больше проводил целые вечера, выписывая номера, выпадавшие на рулетке…
— Тиммерманс?
— Нет.
— Мазарес?
— Нет…
— Не торопитесь… Я их всех знал, всех игроков, крупных и мелких, что прошли перед моими глазами.
Чтобы избежать дальнейших перечислений, Кэли Джон произнес:
— Энди Спенсер…
Второй раз за это утро произносил он это имя.
— Я его прекрасно знал, потому что он появлялся, если так можно сказать, до конца… Он женился на одной из дочек Майка О'Хары. Когда он играл, то хранил такое безразличие, как ночной горшок…
— Он и в тысяча девятьсот девятом еще появлялся здесь?
— И позже… До того момента, как Малыш Гарри не убрался в Тусон. Это было началом конца. Ставни закрывались одна за другой, люди какое-то время еще здесь сшивались, потом уезжали искать счастья в другое место.
— Он приезжал поездом?
— Он слишком далеко жил, чтобы приезжать на лошади. У него тоже было ранчо, гоже, наверное, около Тусона, потому что сходил он с тусонского поезда…
— Он крупно играл?
— Достаточно… Даже иногда слишком, потому что ему случалось подписывать векселя.
Ему случалось подписывать векселя…
А ведь они жили вместе на одном ранчо! И Кэли Джон ничего не знал, и Матильда тоже! Никогда Эиди не упоминал о Санбурне, если только о нем не вспоминали.
И что, теперь не называть его имени, не произносить его про себя, когда он уже дважды назвал его.
Ну так вот — Энди Спенсер! Запрет нарушен. Джон смотрел правде в глаза.
Энди чаще, чем его компаньон, покидал ранчо, потому что покупками, продажами, формальностями занимался он. Бывало, по два дня и больше не появлялся дома, ездил ли он в Тусон или Феникс.
Итак, в эти дни он отправлялся в Санбурн. К Малышу Гарри. И играл. А в то время Роналд Фелпс жил в Санбурне…
Машина перевалила горы и теперь катила по пустыне с серо-зелеными кактусами. Вскоре в лучах заходящего солнца появился Тусон, и никак было не понять, кому пришла в голову мысль начать строить город прямо посреди сожженной солнцем равнины. Несколько небоскребов белели в поднебесье. От подножия горы веером расходились дороги.
Он остановился в городе всего на несколько минут, по привычке, чтобы, на минутку облокотившись о стойку бара «Пионер Запада», выпить виски. Он пожал несколько рук, ему показалось, что за ним следят, и он был доволен, увидев в зеркале среди бутылок отражение своего сурового и серьезного лица. Сигара во рту, тень улыбки, вид, как будто говорил: «Вы еще кое-что увидите… «
Как Энди Спенсер в Фарм Пойнт, когда он, с побледневшими щеками и резко обозначившимися скулами, заявлял: «Они еще услышат обо мне»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24