Глава 7
Случай с дверью произошел в среду утром. Было холодно, дул пронизывающий ветер, и с беспокойно-серого, низко нависшего неба вот-вот готов был повалить мокрый снег.
В десять часов снега еще не было. Ален слышал голоса двух невесток на лестничной площадке второго этажа. Маленькая худышка, жена Альбера, спрашивала у другой:
— Тебе ничего не нужно у Лекера?
— Нет. Впрочем, мне все равно придется выйти после обеда.
И г-жа Жамине спустилась. Она прошла по коридору мимо открытой двери — Ален мельком видел, как она надевала перчатки, — и тут, без видимой причины, она демонстративно закрыла эту дверь.
Ален был этим так удивлен, что повернулся к м-ль Жермене. А секретарша смотрела на Альбера Жамине, который делал вид, что ничего не видит и не слышит.
Когда жена Альбера уже семенила по двору к воротам, Ален заметил, что она, видимо, что-то забыла и повернула обратно, но не к входу в квартиру, а в контору.
— Здравствуйте, мадмуазель Жермена, — сказала она, проходя мимо машинистки и направляясь к столу мужа, которому хотела что-то сказать.
Ален, не зная, как ему себя держать, встал и поклонился. Она его увидела, мельком посмотрела на него, однако же на приветствие на ответила ни кивком, ни движением век.
— Дай мне немного денег, франков двести-триста. Альбер Жамине достал деньги из кошелька. Выходя, она обернулась к нему.
— Не забудь о том, что я тебе сказала по поводу двери…
Почему этого оказалось достаточным, чтобы испортить Алену настроение на целый день? Один раз, когда он только начал здесь работать, он хотел закрыть эту дверь, ведущую в контору. Но м-ль Жермена со своего места подала ему знак не делать этого. Он даже не спросил ее почему. Он понял, что дверь должна оставаться открытой. Его это устраивало, он не боялся холода. Контора была крошечная, а чугунная печка топилась, как печь на вокзале, и очень быстро становилось невыносимо жарко.
Может быть, он ошибался, но готов был поклясться, что этот инцидент с дверью был спровоцирован из-за него. Но почему? Он стал мучительно раздумывать. Он знал, что у г-жи Жамине нелегкий характер, и начал подозревать, что г-н Альбер не так счастлив с ней, как хотел казаться.
Когда его звали наверх, это было большей частью не для того, чтобы сказать ему что-нибудь приятное. Он же всегда оставался ровным, спокойным. Никогда не повышал голоса. Со своим братом Эмилем он тоже держался довольно смиренно, что не мешало ему терпеливо отстаивать свои идеи.
Конечно, это могло показаться смешным, но Алену хотелось, чтобы женой Альбера была жена его брата, розовая и улыбающаяся, а г-н Эмиль пусть бы справлялся с маленькой чернушкой, такой же желчной, как и он сам.
В конторе довольно долго царила какая-то неловкость. Потом, около полудня, стал падать снег, первый в этом году, сначала мелкий, потом закружились крупные хлопья.
М-ль Жермена не ходила обедать домой, потому что жила далеко от центра. Она приносила с собой еду и разогревала кофе на печке в маленьком голубом кофейнике. Жена Альбера вернулась домой. Ее не было видно, но Ален слышал, как она идет по коридору. Ее муж тоже поднялся наверх.
Ален нарочно помедлил, чтобы обменяться несколькими словами с машинисткой.
— Скажите, мадмуазель Жермена, до моего поступления сюда дверь в коридор оставалась открытой?
Жермена не знала, что и ответить, но так как она немного покраснела — краснела она легко, — ей уже не пришлось отступать.
— Да, — сказала она, — дверь всегда оставалась открытой, потому что в конторе не хватает воздуха.
Пробовали открывать форточку, которая выходит в мастерскую, но тогда сюда проникал запах горячего масла и расплавленного свинца. Кроме того, когда холодно, то благодаря этой двери лестничная клетка немного прогревается. Несколько раз, когда ее случайно закрывали, г-жа Жамине спускалась, чтобы открыть ее.
— Значит, — заключил он, — это из-за меня она закрыла ее сегодня.
— Не обязательно. На нее иногда находит, не обращайте внимания.
Весь день был для него отравлен и по другой причине. А жаль! Если бы не это, он бы радовался первому снегу, который еще не держался на тротуарах, но уже побелил крыши и плечи прохожих.
Возвращаясь к «Трем голубям», он увидел на стене, обклеенной афишами, одно свежее объявление, желтый цвет которого выделялся ярким пятном.
Распродажа богатой движимости после описи.
Дальше следовал инвентарь, инвентарь их мебели, по тому что речь шла об их имуществе, которое продавалось с молотка. Было и другое объявление, о продаже частного особняка, и третье — о строительных площадках, материалах, бетономешалках, грузовиках.
Во время обеда он старался не думать об этом, но, оказавшись на улице, не мог выбросить из головы мысли о распродаже, а еще его продолжала раздражать эта дверь, которую закрыли так злобно. Почему он был уверен, что сделано это было со злобой, направленной против него?
Он прочел объявление с начала до конца, и ему захотелось пройти мимо дома, где он жил около восьми лет, пройти по маленькой площади — на ней каким-то чудом лежал настоящий снег, снегом покрыт был и Купидон, так изящно стоявший на своем постаменте.
Такими же желтыми афишами были обклеены ворота, ставни первого этажа. Распродажа должна была состояться в будущий понедельник. Двери откроют настежь. Начиная с воскресенья толпа будет допущена в дом, чтобы любоваться мебелью, безделушками, картинами, которые собрал Эжен Малу и так ими гордился.
Ален не любил почти ничего из вещей, находившихся в доме, но тем не менее распродажа огорчила его. Он не переставал думать об этом и после обеда. Хороший ли вкус был у его отца? Этого он не мог утверждать. Когда Ален с сестрой были помладше и еще понимали друг друга, они называли все это ужасной безвкусицей.
Их отец любил только два стиля мебели и других предметов: позднее средневековье и стиль ампир, и это придавало дому довольно странный характер.
В большой гостиной, например, он поставил огромный ламин, который приобрел за большие деньги в одном из замков Бурбонне — произведение XV века: серый камень, покрытый сверху донизу скульптурами — смешение персонажей различного роста, рыцари в латах со знаменами, дьяволы, двурогие существа и апокалиптические звери.
Между окнами, на поблекших коврах, стояли сундуки той же эпохи из дерева, до того изъеденного червями, что в руках они превращались в пыль. Там же стояли церковные скамьи, статуи, вывезенные из монастырей и аббатств.
В других комнатах — сплошное красное дерево с бронзой, позолоченными сфинксами, с обивкой, усеянной пчелами, напоминала о пышности Империи, и Ален вспоминал об одной подробности, которой в детстве стыдился, не зная почему: он лежал в колыбели, скопированной с колыбели Римского короля.
Неужели его отец был выскочкой, как бросали Алену в лицо некоторые товарищи по коллежу во время ссор? И почему это слово в их устах имело неприятный смысл?
Разве не достоинством Эжена Малу было то, что он ценой больших усилий этого добился? Разве он был смешон? Даже Жозеф Бург, хотя и доброжелательно, улыбнулся, говоря о его манере одеваться, о слишком нарядных ботинках и слишком светлых костюмах, о его ярких галстуках.
Почему отец тратил столько денег, чтобы собрать эту мебель, эти предметы, которые скорее подошли бы для церкви или музея, чем для частного дома?
Эта мысль смущала его. Ему хотелось поведать кому-нибудь свои сомнения. Он смутно чувствовал, что существуют такие вещи, которых он еще не понимает.
Например, почему люди с бешенством набрасывались на его отца? Если он зарабатывал много денег, если делал это со страстью и пылом, то поступал так не из любви к деньгам, не для того, чтобы накапливать их, как скупец. Ведь он тратил их с таким же пылом, как и добывал, и, получив, сразу же транжирил направо и налево.
Разве так поступают выскочки? Он платил за вещи и за услуги втридорога — это тоже была его мания. Он запросто мог сказать торговцу — да разве он так не говорил при случае? «Это очень дешево. Я даю вам втрое больше».
Из тщеславия? Выходит, Эжен Малу был хвастуном? Он любил называть имена важных персон, которые были его друзьями, повторять, что он на «ты» с каким-то депутатом или министром.
Но разве можно забыть парня, каким он был, молодого человека, продававшего газеты на Канебьер, который, чтобы накопить деньги для поездки в Париж, ходил от двери к двери, предлагая «Индийский чай».
«Я поговорю об этом с Бургом», — решил Ален.
Мог ли Бург объяснить ему тайну, которую представлял собой его отец? А может быть, и сам он не мог полностью понять этого человека, хотя и был его другом?
Закрытая дверь в контору, совсем близко от его стола, раздражала Алена. Это было сильнее его. Он воспринимал это как оскорбление. Ему казалось также, что Альбер Жамине относится к нему не совсем так, как раньше.
А разве Эмиль Жамине, брат Альбера, хоть раз обратился к нему, сказал ему хоть слово? Однако же он часто заходил в контору. Случалось, смотрел карточки в ящиках, ничего не спрашивая у Алена, словно не видя его. Когда он приходил, то просто махал ему рукой.
Сердился ли он на Алена за то, что тот обосновался тут помимо его воли, в некотором роде по протекции его брата?
Он-то как раз и открыл пресловутую дверь. Видимо, в мастерской было холодно, потому что около половины четвертого Эмиль перешел править корректуру в контору. Два или три раза он утирал пот, потом встал, чтобы закрыть дверцу печки, а еще через четверть часа, не выдержав, снова встал и открыл дверь.
Взгляды м-ль Жермены и Алена встретились. Альбер Жамине, сидевший спиной к двери, ничего не заметил. Лампы зажгли уже давно. Снег все еще шел, но хлопья были не такими плотными и превращались на тротуаре в липкую грязь. Это тоже имело значение.
В самом деле, когда дети вернулись из школы, у старшей, Ивонны, дочери Альбера, поверх обуви были надеты галоши. Она остановилась в коридоре и сняла их, чтобы не запачкать лестницу. Талоши были узкие, и она долго стояла то на одной ноге, то на другой, повернувшись лицом к конторе.
И вот, хотя во втором этаже все двери были закрыты, вдруг с лестничной площадки раздался голос. Кто-то сухо сказал:
— Ну что же ты, Ивонна?
— Сейчас иду, мама.
— Иди немедленно!
Уши Алена горели. Ему вдруг показалось, что он понял. Он вспомнил, что всякий раз, проходя по коридору, девочка бросала на него взгляд. Значит, ее мать это заметила? Но как она могла придать этому какое-то значение, как детское любопытство могло стать причиной ее опасений?
Он был унижен. Ему казалось, что его несправедливо причисляют к категории «других», таких людей, как его сестра Корина, как Фабьен, как иные его товарищи, которые шепотом рассказывали грязные истории. Г-жа Жамине спустилась по лестнице, но не для того, чтобы пройти в контору. Она спустилась с единственной целью закрыть эту проклятую дверь.
Закрывая ее, она бросила взгляд в контору и сухо сказала мужу:
— Как только у тебя выдастся свободная минута, ты доставишь мне удовольствие, если поднимешься наверх.
Он не ответил и продолжал сидеть согнувшись, как будто ожидал этого. Алену показалось, что она посмотрела на своего деверя. Вот отличная была бы парочка, она и Эмиль!
В доме появилась только неясная угроза, но у Алена возникло смутное неприятное ощущение, словно он почуял катастрофу.
Он думал о своем отце, об особняке на маленькой площади, о мебели, которую завтра рассеют по свету. Он смотрел на окружавшую его обстановку, такую спокойную, как смотрят на вещи, которые рискуют вот-вот потерять.
Прошло не меньше десяти минут, прежде чем г-н Альбер поднялся и со вздохом направился к двери. По привычке он чуть не оставил ее открытой, но вернулся назад, закрыл и медленно поднялся по лестнице.
Он долго оставался наверху, около получаса, — это было для него необычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24