Даже корпус английского судна был едва различим в тумане. Разбираться в том, что происходит, помогали только звуки: сперва раздался звон цепи, когда человек причалил суденышко, затем его шаги по набережной, по железнодорожному мосту, снова по набережной.
Малуэн сказал:
— Идет сюда.
Чтобы вернуться в город, англичанин должен свернуть за угол кафе «Швейцария», и тогда звук его шагов станет слабее. Но звук становился сильнее и наконец замер. Человек подошел к подножию башни.
Из предосторожности Малуэн присел. В освещенной будке четко вырисовывался его силуэт, в него легко было попасть из револьвера.
Едва он устроился за столом, покрытым рваным листом промокательной бумаги, как лестница дрогнула.
Кто-то поднялся на первую ступеньку.
Малуэн затаил дыхание. Оружия у него не было, он ни за что бы на свете не стал бы стрелять в человека из Лондона. Почему — он и сам не знал.
«Если клоун не поднимется, пожертвую пятьсот франков на часовню», — решил Малуэн.
Часовня стояла на вершине скалы, неподалеку от его дома, и жены моряков ходили туда молиться, когда судна не возвращались в порт.
«Пожертвую, как только обменяю банкноты», — поправил он себя, подумав, что ему не удастся изъять пятьсот франков из денег, предназначенных на домашние расходы, не возбудив подозрений жены.
Англичанин внизу колебался. И это было естественно. Возможно, ему сказали, что стрелочник, которого он трижды встретил в течение дня, работает в ночную смену. А может, он и сам выследил Малуэна?
Не догадывается ли он, что чемодан уже достали из воды?
Итак, двое находились совсем близко друг от друга, их одолевали мысли об одном и том же, но ни один не знал, что известно другому.
«Если он поднимется, я отдам ему чемодан».
Англичанин поднялся еще на две ступеньки.
«Выделит же он какую-то часть мне за труды…».
Малуэну хотелось закричать. А ведь он был человек сильный. Ему не раз доводилось ввязываться в драки в кафе.
Самое ужасное было то, что он неизменно представлял себе худое и мрачное лицо клоуна, которое с минуты на минуту могло появиться в двери.
Но нет! Клоун отпустил перила. Галька заскрипела под его подошвами. Может, ему еще страшнее, чем Малуэну? Или его напутал звонок, известивший о приближении вагонов? Стрелочник нарочито шумно перевел рычаги и различил далекий звук соединившихся рельсов с таким удовольствием, какого еще никогда не испытывал.
В бистро на рыбном рынке зажглись огни. Ночь близилась к концу. Еще самое большее час темноты, один час, в течение которого Малуэн не будет знать, что делает тот, другой: клоун исчез, растворился в молочном тумане, который становился все более непроницаемым. Доносились лишь привычные шумы порта и города.
Оставалось убить время, слушая, как входят в порт два траулера, которые двигались очень медленно, вслепую, под оглушительный вой всех своих сирен. Когда траулеры оказались между причалами, стали слышны даже голоса впередсмотрящих, склонившихся над форштевнями.
Малуэн набил первую за смену трубку и налил себе рюмку водки из бутылки сменщика, который позабыл ее на столе, там, где Малуэн чуть было не оставил свой ключ.
Занимался день. Теперь все пойдет заведенным порядком: послышатся звуки рыночного колокола, стук телег, рокот грузовиков, характерный скрип плетеных корзин с уловом, голоса людей, шлепанье мокрой рыбы, падающей плашмя на плиты мостовой.
Малуэн открыл путь вагонам со свежим уловом. Когда он в последний раз подбросил угля в печку, уже рассвело. Но видимость не стала лучше, чем ночью.
Автомашины шли с включенными фарами. Появились огни в домах, все в тех же домах, где рано встают одни и те же люди.
— Все в порядке? — спросил сменщик, открывая дверь.
— В порядке, — откликнулся Малуэн, позабыв, что накануне они повздорили.
Он посмотрел на свой шкафчик, убедился, что ключ у него в кармане, и стал спускаться по лестнице, железные перила которой были покрыты инеем.
Едва он минул морской вокзал, как заметил у края тротуара клоуна. Плащ его промок, шляпа потеряла форму. Человек стоял, засунув в карманы руки, и смотрел на него. Клоун его ждал. Казалось, он вот-вот шагнет навстречу и заговорит.
Малуэн не убежал бы. Не шевельнул бы пальцем, чтобы защитить себя. Он заранее принял решение — все выслушать и поступить так, как ему скажет англичанин.
Даже вернулся бы в будку за чемоданом. Разве это не заметно по его виду?
Но человек из Лондона не шагнул ему навстречу, не заговорил; глаза его лихорадочно блестели, рот скорбно кривился, и он лишь смотрел, как стрелочник проходит мимо.
Малуэн споткнулся, поступь его стала неуверенной: он ждал удара или нападения. Потом свернул налево, дорога была настолько ему знакома, что он прошел бы по ней с закрытыми глазами. Обернуться он не смел и даже почувствовал облегчение, услыхав за спиной шаги англичанина.
На остановке такси стояли водители. Малуэн сообразил, что пересекает рынок, но ничего не увидел вокруг, по крайней мере ничего в отдельности — и не только из-за густого тумана. Он был поглощен одной мыслью: клоун его преследует.
Он пришел в себя, лишь услышав голос жены:
— Ну, теперь ты сам видишь, что у тебя грипп!
Раз уж речь зашла о гриппе, то это целиком по ее части — повод готовить отвары, напускать на себя еще более несчастный вид и, не боясь мужа, шпынять мальчишку. Малуэн был разбит, опустошен, подавлен, и тем не менее ему нужно было все обдумать.
Только не так, как это делает жена, которая способна по три дня обсуждать покупку кастрюли или бесконечно пережевывать вопрос о том, брать ли Эрнесту уроки игры на скрипке, о чем уже больше года говорят и в его семье, и у шурина.
Все обдумать! Не исключено, что англичанин бродит возле дома. Ему известно, что Малуэн все знает. Или по крайней мере может знать.
Нести чемодан в полицию слишком поздно. Но даже если и не было бы поздно, Малуэн решился бы на такой шаг лишь скрепя сердце.
Что произойдет, если англичанин останется в Дьеппе? Будет ли и впредь высовывать свою клоунскую башку из-за каждого угла?
Малуэн встал с кровати и отворил окно так же резко, как в первый раз, но не увидел никого, кроме жены Батиста, разносившей по домам рыбу, да еще своей жены, которая, поторговавшись, купила сельдей. Опять сельди!
Он немного поспал. Теперь за пеленой тумана угадывался желтоватый диск солнца.
Накануне в это время Малуэн, против обыкновения, был на улице. И может быть, потому, что это было непривычно, сохранил приятное воспоминание о своем бесцельном шатании, особенно от стаканчиков, пропущенных в «Швейцарии», лучшем кафе города, а не в какой-нибудь забегаловке.
Вне четырех стен, среди шума и толпы движения, лучше думается. Мелочи не заслоняют главного. Он оделся, и тут, как следовало ожидать, на шум прибежала жена.
— Надеюсь, ты не собираешься на улицу?
Очень хотелось бы избежать сцены, но…
— Отстань!
— Потом вернешься и начнешь жаловаться, что заболел! А ухаживать за тобой мне.
Не чудно ли получается? Живешь с женщиной двадцать два года, имеешь от нее детей, делишь с ней заработок, а по сути дела — чужой она тебе человек! И сама же виновата во всем — ничего не понимает и вечно хнычет. Она даже мысли не допускает, что в дни, когда муж ходит играть в шары, он имеет право вернуться навеселе. Никогда не спросит — кто выиграл? Больше того, она одна не знает, что он лучший игрок Дьеппа!
— Уверяю тебя, Луи…
— Заткнись!
Она спокойно выслушала грубость, — привыкла, хотя раньше от такого словца проплакала бы три дня подряд.
— За семью отвечаю только я, верно? — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Это я работаю! И деньги на жратву тоже я приношу! А если завтра я скажу, что мы богаты? Что тогда? Если завтра я покажу тебе сотни тысяч?
Он провоцировал ее. И она отступила, но не потому, что была потрясена, а просто хотела прекратить ссору.
Но он был уже не в силах остановиться.
— Считаешь, я на такое не способен? Ты ведь это думаешь? У нас ведь только шурин умник, потому как служит в банке. Погоди же! Именно ему я вручу деньги, чтобы он открыл мне счет.
Тут ему полегчало. Он надел свой лучший костюм из толстого синего сукна, какой обычно рыбаки носят по воскресеньям.
— Ты забыл носовой платок, — сказала жена.
— Я ничего не забываю, заруби себе на носу!
Его подмывало взглянуть на себя в зеркало и улыбнуться своему изображению, но он лишь пожал плечами и вышел.
Улицы как таковой еще не существовало, только перед домом замостили пятачок тротуара. Малуэн обходил лужи, чтобы не запачкать начищенные ботинки. На вершине откоса ему встретился Эрнест, который возвращался из школы. Он поцеловал сына в холодную щеку.
— Поторапливайся! Мать ждет.
Наконец он спустился к гавани, убеждая себя, что должен хорошенько подумать. Время от времени он оглядывался, удивляясь, почему нигде не видно незнакомца.
4
Было примерно половина пятого — огни уже давно зажглись, — когда он увидел англичанина, выходившего из почтового отделения. Малуэн ускорил шаги, чтобы следовать за ним на расстоянии, и оба пошли вдоль витрин.
Что делал этот человек весь день? Спал? Бродил вокруг гавани? Вряд ли — Малуэн долго прохаживался там взад и вперед и наверняка встретился бы с ним.
Англичанин шел быстро. Было холодно. По-прежнему везде царил туман и в конце причала выла сирена.
У антикварной лавки он свернул вправо. Дальше идти было некуда — короткий переулок вел к дамбе, неподалеку от отеля «Ньюхейвен». Над входом в отель, словно две луны, светились в тумане два шара из матового стекла. Слева, из непроглядного мрака, доносилось дыхание моря.
Почувствовал ли англичанин, что за ним идут? Он ни разу не обернулся, но ускорил шаг, хотя, возможно, просто хотел побыстрее дойти до места.
Просторный вестибюль отеля обставлен стульями, креслами, вешалками. Дальше, расширяясь еще больше, он переходил в холл, где с левой стороны помещалась конторка, а с правой — американский бар.
В плетеном кресле сидел мужчина с мягкой шляпой на коленях. У него был такой спокойный, такой терпеливый вид, словно он едет в поезде и ждет остановки.
А видел он перед собой лишь освещенный вестибюль, за которым стеной вставала сырая ночь.
Человек этот заметил, как из темноты вынырнула фигура в светлом плаще. Хозяйка, занятая каким-то счетом, со своего места ничего не могла увидеть, но обладала способностью узнавать людей по походке.
— А вот и господин Браун, — сказал она, улыбаясь.
Когда Браун дошел до середины вестибюля, на тротуаре появилась едва различимая фигура, несколько секунд помаячила в тумане, затем исчезла. То был Малуэн.
Человек из Лондона не знал, что его ждут, и шел потупясь. Он поднял голову лишь в трех шагах от плетеного кресла. Нос его сморщился, тонкие губы сложились в гримасу, которую он попытался выдать за улыбку, а вновь прибывший встал и, протянув руку, поздоровался по-английски.
— Рад видеть вас, мистер Браун.
Сам ли Браун протянул в ответ руку или посетитель схватил ее? Во всяком случае, он так долго и крепко пожимал ее, словно больше не хотел отпускать.
Хозяйка любезно объяснила:
— Ваш друг появился, как только вы ушли, но при таком тумане предпочел не разыскивать вас по городу, а подождать здесь.
Повернувшись к ней, Браун вновь попытался изобразить презрительную улыбку.
— Хотите, я зажгу свет в салоне?
Это была комната с большими окнами слева от вестибюля, напротив столовой, находившейся справа. Нажав кнопки на распределительном щите, хозяйка осветила салон, серый и тоскливый, как приемная дантиста, с такими же журналами на столе. Не теряя времени, она открыла окошко в буфетную.
— Жермен, узнайте, что господа будут пить.
Посетитель отпустил наконец руку Брауна.
— Виски, мистер Браун? — подскочил Жермен. — А вам, сэр?
— Прекрасно! Два виски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16