Ставни в курительной были закрыты, ковер свернут у стены. Но кое-что изменилось, и она показала это, присев на краешек стола и уже не делая вида, что ей нужно спешно уезжать. Прощупывая почву, она спросила:
— Он что, предлагает вам место в одном из своих магазинов на улице Бюси?
Клюнула! Нельзя сказать, что эту историю он сымпровизировал по дороге. Хоть Франсуа и не признавался себе, но у него уже стало привычкой чуть приукрашивать действительность. На самом-то деле все то время, что он жил в тумане — даже еще вчера! — он придумывал разные истории, хотя и не предполагал, что когда-нибудь они могут сбыться. Нет, все-таки Рауль не прав, считая своего брата бараном. История про старого господина с орденом доказывает, что Франсуа не так уж глуп, и ведь она всего лишь одна из тысячи и едва не осуществилась.
Вечерами, когда спускаются сумерки и электрический свет смешивается с последними отблесками дня, придавая городу фальшиво-театральный вид, Франсуа сидел у Пополя, следил взглядом, как прохаживаются по панели девицы, и тщательно, до мелочей продумывал все эта планы, хотя понимал, что ничего из них не получится и что им суждено навсегда остаться в его мозгу.
Среди постоянных клиентов Фельдфебеля он отметил одного старика, очень хорошо и тщательно одетого, да еще с ленточкой Почетного легиона. Из всех у него был самый трусоватый вид, когда он следовал за Фельдфебелем — обязательно на некотором расстоянии! — в гостиницу или выходил оттуда.
— Этот хмырь, — призналась как-то Фельдфебель, попивая у стойки вино, — платит мне раз в десять больше любого другого, но я все равно предпочла бы не иметь с ним дела. Интересно, как эти старикашки додумываются до таких штучек. От иных просто блевать хочется, и я вам говорю, что рано или поздно это плохо кончится.
Это-то и дало толчок Франсуа. Старый господин, наверное, отец семейства, дедушка. Он, должно быть, возглавляет какую-нибудь крупную компанию, административный совет или важное государственное учреждение, а может, как дед Лекуэн, занимает высокий пост в судебном ведомстве. И тем не менее он настолько испорчен, что даже матерая проститутка Фельдфебель приходит в негодование.
Франсуа начал фантазировать: «Я выслежу его, это будет нетрудно. Узнаю, где он живет, наведу о нем справки…» Каждой его истории сопутствовали очень четкие, зримые картины. Он мысленно видел, как старый господин входит в особняк, расположенный где-нибудь неподалеку от Сен-Жерменского бульвара, скажем на улице Гренель или даже Сен-Доминик, на которой жили старики Лекуэны.
«Я все о нем вызнаю и в следующий раз, когда он выйдет из гостиницы, подойду. Буду крайне учтив, никаких угроз. Улыбнусь, приподниму шляпу и вежливо скажу:
— Прошу прощения, господин X., что подхожу к вам на улице, но я уже давно мечтаю работать под вашим началом и только поэтому позволил себе воспользоваться представившимся случаем. Уверен (тут последует небрежный взгляд на подозрительную гостиницу), что мы с вами найдем общий язык».
Однажды вечером Франсуа действительно пошел за этим господином, но на улицах были толпы народу, и все оказалось гораздо сложнее, чем ему представлялось.
Слежка продолжалась недолго и закончилась на вокзале Монпарнас, где старик сел в такси, а Франсуа не удалось услышать адрес, который тот назвал шоферу.
Слежку можно было бы продолжить в следующий раз: старик регулярно ходил к Фельдфебелю. Но Франсуа это как-то и в голову не пришло, потому что в ту пору он строил эти планы ради развлечения. Он придумывал все новые и новые истории. Среди них были и достаточно невинные, и жестокие, а некоторые так вполне можно было реализовать. Рауль, считающий, что знает Франсуа как свои пять пальцев, был бы поражен, обнаружив, какие мысли бродят в голове его брата.
Рене тоже ничего не знает, но начинает чувствовать; потому-то, заранее уверенная, что это не так, она и упомянула о службе в магазине Джанини. Франсуа лишь пожал плечами:
— Вы хотели бы, чтобы я торговал салатом и селедками в квартале, который мой брат представляет в муниципальном совете?
Рене покусывает губы, намазанные красной, жирной, блестящей помадой, от которой они выглядят такими порочно соблазнительными. Теперь Франсуа уверился, что выиграл партию. Теперь он стал другим человеком.
Жермена умерла.

Он невысокого роста, коренастый, плотный, средних лет, называет себя то корсиканцем, то итальянцем. Утверждает, что начинал с торговли на улице мороженым и жареными каштанами, и это вполне правдоподобно.
Побывал официантом в кафе, в пивной на бульваре Сен-Мишель в находящемся неподалеку ночном кабаре.
Если квартира на набережной Малаке олицетворяет собой элегантную, рафинированную — с некоторым даже душком старинности — часть квартала Сен-Жермен-де-Пре, то магазин Джанини на улице Бюси является притягательным центром всех узеньких перенаселенных улочек этого квартала. Между молочной и бистро стоит странное здание, которое уже поглотило две лавочки, а скоро поглотит и остальные. В нем нет стеклянных витрин, а летом и дверей. Оно похоже на открытый на улицу яркий рыночный павильон, где все пестро, всегда витает смесь разных ароматов, всегда шум, гам и толпы покупательниц.
«У Джанини дешевле, чем у других».
Повсюду полотнища коленкора с зелеными, синими, красными надписями, сделанными кривоватыми буквами; они висят над рассыпающимися горами апельсинов, гроздьями бананов, над кучами капусты и горошка, над прилавками с мясом и рыбой. Вместе они слагаются в девиз магазина:
«Жители Сен-Жермен-де-Пре — честные люди».
«У нас самообслуживание».
«Нам некогда проверять».
«Мы доверяем вам».
«Платите при выходе».
Хозяйки сами взвешивают фрукты, сами выбирают мерланов или налимов. В мясном отделе полуфабрикаты, бифштексы и котлеты, а на них этикетки с ценой. Из репродуктора с утра до вечера льется музыка, время от времени прерываемая ликующим голосом: «Дорогие покупательницы, не забудьте, что сегодня льготный товар — мыло».
Джанини, сияющий, приветливый, всех и каждого знающий по фамилии, прохаживается среди толпы покупателей, словно благосклонный монарх среди подданных. Уж не эта ли популярность и то, что в квартале проживает много итальянцев, натолкнули его на мысль выставить свою кандидатуру на муниципальных выборах? Или, наоборот, он стал торговать по заниженным ценам в надежде на будущие профиты, которые принесет ему пост муниципального советника? Впрочем, это не важно. Главное, он оказался настолько опасным конкурентом, что Марсель Лекуэн уже сейчас, за полгода до выборов, стал издавать газетку, обходящуюся ему весьма недешево.
Франсуа много раз проходил мимо заведения Джанини, и его будоражило зрелище толпы, которая течет через магазин в неотвязном ритме музыки, льющейся из громкоговорителя, а особенно вид денег, сыплющихся дождем в ящики трех касс, установленных на выходе. И не меньше будоражил его невысокий широкоплечий человек, всегда спокойный, улыбающийся, веселый, ничего в этой сутолоке не упускающий из виду.
Лекуэны и Найли из поколения в поколение скатывались все ниже, все больше опускали плечи и теперь, можно сказать, почти сошли с круга, а этот вылез из сточной канавы и — нате! — деньги чуть не лопатой гребет. Интересно, есть ли у него дети, сыновья? Может, они учатся в коллеже? Может, даже в коллеже Станислава? И, уж конечно, бледные, анемичные наследники огромных буржуазных квартир издеваются над ними — дескать, от них пахнет лавкой. А не предпочел бы Боб оказаться сыном Джанини?
Такие мысли возникали у Франсуа, когда он сочинял свои истории. Его по-настоящему восхищал этот коротышка итальянец, и Франсуа мысленно кружил вокруг него, строя планы относительно возможностей будущего сотрудничества. Почему бы Джанини в предвидении будущих выборов не издавать, подобно Марселю, газету?
В таком случае ему понадобится образованный человек, умеющий писать. «Я бакалавр, — сказал бы ему Франсуа. — Имею опыт редактирования. Подумайте, какую пользу вы сможете получить от статей, подписанных братом вашего соперника».
Он представлял физиономию Марселя, его холодную ярость. Представлял весьма вероятный звонок по телефону: «Франсуа, мне необходимо срочно поговорить с тобой». — «Извини, но я чудовищно занят». — «А когда я смогу повидать тебя?» — сбавит тон Марсель. «Сейчас соображу. Тебя устроит послезавтра в девять утра?» Это время он выберет нарочно, так как братец привык поздно вставать. А принял бы он все-таки предложение Марселя?
Но отныне с бесплодными фантазиями покончено.
Начинается новая жизнь. Вторжение Рауля, смерть Жермены — и вот в несколько минут он перестал строить пустые планы.
— Нет, Рене, речь идет не о работе продавцом в его магазине. И даже не кассиром или бухгалтером.
Вам ведь известно, что Джанини решил удариться в политику. А существует мнение, что кресло в Ратуше куда доходней депутатского мандата и даже портфеля министра.
— Преувеличиваете, Франсуа.
Репе все так же полусидела на краешке стола, и Франсуа видел, как под блестящим шелком платья непрерывно подрагивают ее ноги. Из золотого портсигара она вынула сигарету, прикурила от золотой зажигалки и выдохнула струю дыма.
— Ах, простите! Я не предложила вам.
— Ничего. Джанини не слишком образован, и это препятствует ему лично заниматься предвыборной агитацией. Обо мне он услышал, думаю, от своих дружков. Он собирается выпускать газету…
— …статьи в которой будут подписаны фамилией Лекуэн, да?
— Не знаю, возможно, я возьму псевдоним. Мы еще не говорили об этом. Сегодня вечером мы как раз обсудим все детали.
— Понятно.
— Надеюсь, вам понятно также, что, несмотря на политические амбиции брата, я не могу не думать о своем положении. У меня на руках сын и дочь. До последнего времени я держался в стороне.
— Да, Франсуа, это действительно новость, — заметила Рене, соскользнув со стола. Она подошла к бару, налила себе и, дробно рассмеявшись, добавила:
— Поздравляю вас. Жаль, нет Марселя, чтобы потолковать на эту тему.
— Не думаю, Рене, что присутствие Марселя так уж необходимо.
— Присядьте, Франсуа. Или сперва налейте себе.
— Сегодня я не расположен пить. Вы же знаете, я пью очень мало.
— Тогда присядьте.
Уж не специально ли она уселась напротив него в глубокое кожаное кресло, чтобы продемонстрировать свои ноги гораздо выше колен? Сначала она бросала на него быстрые взгляды, как бы прикидывая, что и насколько переменилось в нем.
— Признаюсь, когда вы появились тут, я решила, что вы пьяны. Я подумала, это такой удар и вы выпили…
— Нет, я не пьян.
— Я знаю.
Она понемножку начинает смотреть ему в лицо. Но пока что еще не вполне определила свое мнение.
— Полагаю, вы не испытываете особой привязанности к Джанини? Если сравнить его с вашим братом.
— К брату, между прочим, я тоже не испытываю привязанности.
— И ко мне, разумеется, тоже? — со смехом поинтересовалась Рене.
— Вы — другое дело. Но в любом случае привязанностью это чувство не называется. Разберемся потом.
— Сколько Джанини предложил вам за избирательную кампанию?
— Сумма пока не установлена. Понимаете, мне необходимо полностью обновить гардероб. Думаю, я уже не смогу жить в своей квартире на улице Деламбра. Вы, кстати, так ни разу и не удостоили нас своим посещением. И потом, у меня неизбежно будут большие расходы на представительство.
Франсуа импровизирует все это в порыве вдохновения, чтобы только оттянуть момент, когда нужно будет назвать цифру. Он уже так привык к самоуничижению, что боится запросить слишком мало. Потаскуха чувствует это и пальцем не шевельнет, чтобы помочь ему. Разве что ободрительно улыбается.
— Да, я же позабыл про похороны Жермены. Жермена умерла, и тело ее все еще находится в больнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25