— Вам лучше явиться с багажом.
— Но…
Мишелю стало неловко. Ведь покупая таким образом, Фершо оказывался в их руках. Достаточно ли он знал их? От волнения у Мишеля навернулись слезы.
— Видишь, — сказал он Лине по дороге, — какой это человек! Уверен, когда ты узнаешь его, как я…
К его удивлению, она не стала возражать. Они долго бродили, читая объявления на окнах низких домов в многолюдном районе порта. Временами, чтобы навести справку, Мишель заходил в кабачок и всякий раз выпивал рюмку.
Их поиски, которым, казалось, не будет конца, все же закончились успешно, и вот теперь они лежали, ожидая наступления дня или прихода сна, в постели с неопределенным запахом — Лина утверждала, что пахнет водорослями, которыми набит матрас.
Уличный шум понемногу приобрел реальное значение — это был грохот пришедших в движение вагонов, лязганье буферов неподалеку от дома, гудки заводов, созывавших рабочих. Начал работу и находившийся поблизости кран.
— Ты не спишь?
— Нет.
— Мы надолго здесь?
— Не знаю. Думаю, да.
— На что он надеется?
На этот вопрос Мишель тоже не мог ответить, хотя и начал смутно догадываться. Теперь ему удавалось лучше разбираться в реакциях необыкновенного человека, с которым он жил несколько недель и чьи поступки сначала так раздражали его. Но Мишель не мог поделиться с Линой своими ощущениями — они были слишком сложными и смутными.
Скажем, он начал догадываться, что только тоской можно было объяснить то презрение, с которым Фершо относился к вещам и людям. Но эта тоска была отлична от той, которую мог бы испытывать он, Мишель. Бесконечная, холодная тоска человека много повидавшего, все понявшего, вернувшегося к истокам и оценившего наконец всю тяжесть человеческого одиночества. Эта тоска была одинаковой в парижском дворе, и в доме в дюнах или в старом аристократическом особняке на улице Канонисс. Можно было догадаться, что Фершо уже испытал эту тоску на своей моторке, пока мотался в ней по рекам Убанги.
Он сделал все, что было в его силах. Дальше идти было некуда. Ему принадлежала обширная территория, где он был подлинным хозяином. Можно было легко предположить, что именно ради того, чтобы отвлечься, он и начал эту настойчивую и несколько наивную борьбу с чиновником Аронделем.
Быть может, также — но это было совсем маловероятно — он даже нарочно бросил вызов, скуки ради решив разрушить свою империю.
Разве не испытывал он облегчения, снова противопоставляя себя противнику, для чего ему пришлось отправиться во Францию, от которой он совсем отвык, где ему было не по себе и где пришлось снять в качестве убежища первый попавшийся дом в дюнах?
Бороться! Но не с тем, чтобы угодить в первый же капкан, как животное в лесу, не для того, чтобы позволить запереть себя в четырех стенах тюрьмы или психушки!
Сознание опасности подстегивало его в такой степени, что, несмотря на припадок малярии, он сорвался с места и вот уже два дня мотался по дорогам не выказывая никаких признаков усталости.
Спал ли он сейчас?
Эти два дня и особенно ночи сблизили их. Составной частью их новых отношений стала и Лина.
Они записались у вдовы Снук под именем супругов Манье. Точнее, никто не стал их записывать, потому что не предложили регистрационной книги. Они просто назвали себя так, и их пустили на постой. Мишель объяснил, что отец его жены г-н Дантю, бывший моряк, страдает неврастенией, и врач посоветовал ему подышать морским воздухом.
Дом в конце набережной не походил ни на таверну, ни на семейный пансион. Спустившись на ступеньку вниз, вы попадали в очень чистую комнату, похожую скорее на столовую, чем на помещение кабачка, с цветной клеенкой на круглом столе, портретом покойного Снука на стене и медалями, прикрепленными к рамке: г-н Снук при жизни был хозяином буксира и дюжину с лишним раз участвовал в спасательных операциях.
Застекленная дверь отделяла эту комнату от кухни.
Туда заходили очень похожие на буржуа моряки или боцманы. Это были уже немолодые люди, главным образом фламандцы и голландцы. Они не искали ссоры и не стремились напиться. Большей частью они садились на кухне и выпивали рюмочку, беседуя с занимавшейся хозяйством г-жой Снук.
Комнаты были маленькие, очень чистые. Их было три, третью занимал недавно назначенный лоцман, который подыскивал квартиру, чтобы перевезти жену и детей, За окном стало светать. Потом сквозь тучи пробилось несколько ярких лучей солнца. Мишель решил встать и подошел к светлому, начищенному песком столику, на котором стояли эмалированный таз и кувшин с ледяной водой.
Словно по сигналу, Фершо в соседней комнате тоже поднялся и стал расхаживать.
Ни тот ни другой еще понятия не имели, какая жизнь их ожидает. Знали только, что наступила передышка.
Даже оживление в порту обладало каким-то успокаивающим действием. Атмосфера слащавой услужливости буквально обволакивала их в этом доме.
— Не принесешь ли мне кофе с рогаликом, Мишель?
Мишель побрился, умылся, оделся, торопясь отправиться на разведку вниз, а затем на притягивавшую к себе набережную.
Выходя, он поцеловал жену в щеку и прошептал на ухо:
— Кто знает, может, мы когда-нибудь уплывем на одном из этих судов.
— Разве это пассажирские суда?
— Грузовые. Тем интереснее!
Почему бы одному из этих грузовозов действительно не увезти их всех троих? Ведь отныне их судьбы были связаны. Размышляя о будущем, Мишель неизменно сопрягал его с Фершо.
Едва он ступил на навощенную темную лестницу, как рядом открылась дверь и сзади послышались прихрамывающие шаги Фершо.
Они встретились на кухне. Фершо не побрился, его короткая седая щетина уже казалась привычной. Куда более удивительным был его почти игривый голос:
— Здравствуйте, госпожа Снук. Я проснулся от вкусного запаха вашего кофе.
— Проходите в соседнее помещение, я подам вам туда завтрак. Я не успела спросить только, что вы едите по утрам.
На очаге стояла решетка для поджаривания рыбы, запах которой доносился вместе с синеватым дымком.
— Если у вас остались одна-две скумбрии…
— Вижу у вас такие же вкусы, как у местных жителей.
А молодая дама?
— Если позволите, — вмешался Мишель, — я отнесу ей кофе с молоком и сандвич.
Он не посмел попросить рогалик и не пожалел об этом, увидев, как г-жа Снук намазывает маслом толстый кусок хлеба.
— Сколько ей сандвичей?
— Одного достаточно. Она не очень хорошо чувствует себя сегодня.
Когда они уселись друг против друга под портретом покойного хозяина буксира, в воздухе повис слабый пыльный луч солнца, который они увидели впервые за много дней. Но на дворе было холодно: недаром рабочий на кране хлопал себя по бокам, чтобы согреться.
Вдыхая запахи, от которых у него раздувались ноздри, Моде не упускал ни одной подробности их завтрака, ни одного запаха, ни одной приметы окружающей жизни. И смутился, заметив, что Фершо наблюдает за ним.
Что думал о нем Фершо? Он не мог не видеть его нетерпения, алчности, толкавшей его вперед. Не испытывал ли он в свои шестьдесят с лишком лет известную ревность?
— У вас хватит смелости снова пуститься в путешествие?
— Разве мы уезжаем?
— Нет… Тихо!.. Я хочу дать вам поручение. Поговорим позднее.
Моде отнес Лине завтрак.
— Я, кажется, уеду, — объявил он ей.
— Один?
— Еще не знаю.
Он думал, что жена станет протестовать, скажет, что побаивается Фершо, но этого не случилось. Ее заботило только одно — что она снова лишится едва обретенного покоя.
— Мне вставать?
— Не думаю. Не сейчас. Мы с твоим отцом должны поговорить.
— Ах да! Я совсем забыла, что надо называть его папой.
Спустя несколько минут Мишель и Фершо тихо брели по широким пли гам причала, спотыкаясь о натянутые Канаты и причальные кнехты.
— Так вот, Мишель…
Фершо остановился.
— Надо привыкнуть называть вас так, а вашу жену — Липой, раз я выдаю себя за ее отца. Так вот… Нам надо установить контакт с мэтром Обеном. Звонить отсюда опасно. Он тоже не должен знать, где мы. Лучше всего съездить в Бельгию — в Брюгге или Гент и оттуда связаться с Парижем. К тому же это успокоит брата, который убедиться, что я пересек границу.
Подчас лицо его кривилось. Ему было больно стоять на новой ноге, к которой он еще не привык.
На втором этаже дома г-жи Снук открылось окно, и Липа высунулась глотнуть свежего воздуха. Он показался ей таким холодным, что она сразу захлопнула створки, и теперь можно было различить лишь белое пятно, которое двигалось взад и вперед за занавеской.
8
— Как вы думаете, кто я такой?
Он склонился к маленькой лампе под розовым абажуром, чтобы лучше осветить лицо, которое лучезарная улыбка — а такой улыбкой должен быть наделен человек, подобный Фершо, — делала еще более трепетным и загадочным.
Сдвиг, в результате которого действительность стала выглядеть до предела напряженной, а чувства обрели предельную остроту, сходную с той, когда прикасаешься кончиком языка к больному зубу, возник задолго до того, как он вошел в «Мерри Грилл».
У женщины были роскошные волосы цвета красного дерева и круглые глаза. Веки были сильно накрашены зеленым. Зрачки ее подрагивали от любопытства, а длинные ресницы, когда она щурилась от сигаретного дыма, немного склеились от туши.
— Как ты думаешь, кто я такой?
Став внезапно серьезной и наморщив лоб, та ответила:
— Подожди. Не подсказывай.
Воздух погруженного в полумрак кабаре был насыщен смешанным запахом духов, от которого ноздри Мишеля трепетали.
— Даешь три попытки? Так вот… Ты можешь быть студентом. Например, студентом-юристом.
Хотела ли она ему польстить? Разумеется, он мог бы продолжать учебу. Родители оплатили бы ее. Но ему не хватало для этого характера, и он затаил глухую злобу на всех студентов.
— Не то.
Продолжая игру, она делала вид, что принимает его светлый костюм, купленный накануне на площади Брукера, за настоящую роскошь.
— Ты ведь француз? Молчи… Я догадалась. Ты француз с севера, из Лилля или Рубе, судя по акценту.
Держу пари, ты работаешь в текстильной промышленности.
Осушив бокал с шампанским, он постарался придать себе еще более таинственный вид.
— Я занимаю куда более важное положение, малышка. Тебе никогда не отгадать. Погляди на входную дверь.
— Ну и что?
У шторы темно-синего бархата расположился посыльный в ливрее.
— Видишь типа, сидящего рядом с портьерой? Убежден, что ты его никогда прежде здесь не видела.
— Что верно, то верно.
Начав догадываться, она стала нервничать. И на какой-то момент забыла придать своему взгляду нежную игривость, а зрачкам — томную слащавость. Если бы он взглянул на нее в эту минуту, то увидел бы ее без прикрас, такой, какой она выглядела по утрам в постели, когда рядом никого не было и когда ее голос с музыкальным брюссельским акцентом становился более отчетливым и ясным.
— Хочешь сказать, что он из полиции?
— Может быть.
— Это не ответ.
— Скажем, он может быть полицейским, а может и не быть. Во всяком случае, он следит за мной, и старается услышать, о чем я говорю.
— Бутылку, Артюр! — небрежно бросила она официанту, который бродил возле них.
Мишель не стал возражать. Он хотел в удовольствие прожить эти часы, не останавливаясь перед тем, что за это придется дорого заплатить, отметая всякую торговлю и мелочные расчеты.
— Подумала, что я жулик? Признайся!
Нет, она не думала, что он жулик, как не думала, что он студент. Скорее всего он походил на банковского или торгового служащего, взявшего без спроса деньги в кассе. Она сразу догадалась, что костюм он купил только что, причем именно такой, какой приобрел бы мелкий служащий, едва у него завелись карманные деньги.
Но Мишель об этом не знал. В зеркале напротив он видел элегантного и раскованного молодого мужчину.
— И не пытайся отгадать. Представь себе, внимание полиции привлекают не только жулики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40