Потом губы его слегка коснулись ее полуоткрытых губ. Губы тоже не отстранились. М-с Лэмпсон спокойно приняв поцелуй, сказала:
— А теперь тихо! Потом.
Несомненно, она сдержит свое обещание. Но сначала ей хотелось выполнить всю намеченную программу вечера.
Как раз в эту минуту, пошатываясь, Фершо вошел к Жефу, который бросил ему из-за стойки:
— Он заходил сюда три-четыре часа назад.
Что бы сказал Жеф, если бы знал, что заглянувший в дверь старик не какой-нибудь бедняк, а Дьедонне Фершо, великий Фершо из Убанги? В какое сравнение все они тут могли идти с этим человеком!
Жеф был каторжником и так этим гордился, что вот уже в течение двадцати лет брился наголо. Что он такого необыкновенного совершил? Кем был? Как и многие, приехал на строительство канала. Возможно, убил человека, но наверняка этого никто не знал. Теперь у него было кафе-отель; и как всякий владелец отеля, он каждый вечер подсчитывал выручку и относил ее в банк.
Самым, однако, необыкновенным в их маленьком кружке было то, что все называли его главарем. Среди сводников, обслуживавших своих дам в особом квартале, и среди портовых спекулянтов он разыгрывал из себя главаря банды. К нему привозили пассажиров, которые считали за честь чокнуться с убийцей!
Самым богатым среди них был хозяин «Парижского базара» Ник Врондас, левантинец с матовой кожей, напомаженной головой и ухоженными руками, унаследовавший дело от своего дяди Эфраима.
Что ответят ему все эти подонки, если он им скажет:
«Я — Дьедонне Фершо»? И надо же, чтобы теперь он, Фершо, бегал по улицам, стуча деревяшкой, в поисках маленького негодяя по имени Мишель!
Совсем позабыв о своем приступе, он думал о том, кем был и кем стал. О том, что если не удастся провернуть дело в Монтевидео, то через четыре-пять лет, если только он будет жив, его ждет полная нищета. Тогда Мишель его бросит, и он останется совсем один, на улице.
Фершо вздрагивал всякий раз, когда ему казалось, что он видит знакомую фигуру Мишеля. Он заглядывал в бары. У него осталось несколько сот тысяч франков.
Бриллианты были украдены на испанском судне. Дельцы Уругвая и Аргентины, у которых он рассчитывал получить крупные суммы, переведенные ему братом, обобрали его, отдав лишь незначительную часть его сбережений.
На прошлой неделе Мишель проиграл в покер Нику, Жефу и сутенерам двести долларов. В этих случаях он плакал, просил прощения, обещал…
Толпа толкала Фершо. Для всех он был г-ном Луи, слегка безумным, но наверняка очень богатым стариком, который только и делал, что искал своего секретаря.
— Вы не видели Мишеля?
— Он только что был здесь с дамой.
…Колон жил словно в лихорадке. Были открыты двери всех заведений. В одном из баров, куда они на минуту заглянули, его спутница увидела в руках у соседа мумифицированную головку индейца.
— Что это такое?
Мишель пояснил.
— Я хочу точно такую же. Да! Непременно!
Тогда он пустился на поиски Голландца. Тысячи людей точно так же разыскивали друг друга. Пассажиры, высадившиеся на берег компаниями, не могли найти своих товарищей и с радостными криками бросались навстречу знакомым.
— Вы не видели Голландца?
Они обнаружили его, слегка пьяного, в убогом подвальчике. Но он уже все продал. Американка пришла в еще большее волнение:
— Узнайте, кому он их продал. Я готова перекупить.
Они зашли к Жефу.
— Только что тут был старик… Он ищет тебя.
— Да пошел он!..
Обычно в порту стоял один корабль. Оживление в городе продолжалось около трех часов. Между двумя представлениями можно было отдохнуть.
В этот раз царило настоящее столпотворение. Различить людей с разных судов можно было только по языку. Когда в порту раздавался гудок, все думали, что это касается их, и официанты и бармены бросались за ними вдогонку, чтобы задержать.
— Это уходит «Стелла Поларис». Другие еще стоят.
У Ника продавщица, увидев Мишеля с богатой покупательницей, хотела сунуть ему комиссионные. Он еще ни разу не пользовался этим источником дохода. Но так поступали здесь все. Завсегдатаи Жефа не могли понять его отвращения.
— Если бы он только захотел, то давно бы перестал жить за счет Фершо, который становился все более слабоумным. Разве не предлагала ему Рене работать с ней?
Она не жила в особом квартале. Это была красивая, здоровая двадцатишестилетняя девушка, певица и танцовщица, выступавшая в «Атлантике». Конечно, она была на содержании. Конечно, ей приходилось часть ночи проводить с клиентами.
Мишель знал ее любовника. Но это был не вульгарный сутенер, а бухгалтер из компании «Френч Лайн».
Четыре года назад он погиб на пирсе. В ту минуту, когда он собирался подняться на борт, где его ждали друзья, лебедка размозжила ему голову.
С тех пор Рене жила одна. Снимала комнату у Жефа.
Кормилась у него. Нередко они с Мишелем садились за один столик. Но каждый платил за себя. На этом настаивала Рене.
Однажды, зайдя к Жефу, чтобы выпить, ему вздумалось подняться к ней. Ее комната выходила на внутреннюю галерею, нависавшую над двором.
— Это ты? — прошептала она, еще не придя в себя от сна… — Что ты тут делаешь?..
Впрочем, отношения их после этого не изменились.
Они оставались друзьями. Заходя к Жефу и узнав, что она еще не вставала, он шел наверх.
Как-то утром, увидев, как он спускается от нее, Жеф сказал:
— Ты разве не понимаешь?
— Не понимаю чего?
— Что этой славной девушке нужен кто-то! Вместо того чтобы возиться со старым кайманом…
В полночь Мишель решил похвастаться перед Рене своим трофеем. Не для того, чтобы вызвать ее ревность.
Он был уверен, что она не снизойдет до этого. Просто ему надо было, чтобы она разделила его радость, его гордость.
Они с американкой много выпили, фамильярничали, как старые знакомые. Курили одну сигарету на двоих, он, не стесняясь, доставал деньги из ее сумочки.
Уже два-три раза Мишель подумывал о том, чтобы отвести свою спутницу в более укромное место. Сначала она сделала вид, что шокирована, что не понимает его, потом рассмеялась:
— Почему вы так спешите? У нас еще масса времени!
Скоро в моей каюте…
Рене как раз оказалась здесь, в сиреневом освещении «Атлантика». Огромная певица, мартиниканка, веселила клиентов.
«Поздравляю!» — говорил взгляд Рене, не отрывавшийся от колец, серег и великолепного портсигара американки.
Это был необыкновенный вечер. Глаза Мишеля сияли.
Ему казалось, что в эту ночь все возможно. Что после долгого застоя он двигается по жизни семимильными шагами.
Сколько раз поначалу Фершо говорил ему, не скрывая презрения:
— Только не попадитесь под влияние этих людей!
Он имел в виду Жефа и его окружение, всех этих мелких сутенеров и жуликов, составлявших его клиентуру. Моде действительно оказался под их влиянием, в какой-то момент даже решив, что было бы замечательно стать полноправным членом этой группы.
На что еще он мог здесь надеяться? За пределами шумных улиц Колона, этого огромного базара с местами для развлечений, существовал Кристобаль американских чиновников и морских компаний. Вдоль пляжей, в тени кокосовых пальм, стояли новые кокетливые виллы, на воде покачивались моторные лодки, люди ходили друг к другу на чай, в газетах писали о приемах и теннисных турнирах, печатались списки приезжих, остановившихся в «Вашингтоне».
Мишель был уверен, что этот мир заказан ему навсегда.
Но этой ночью он пил шампанское в «Атлантике» вместе с американкой, которая занимала роскошную каюту на «Санта-Кларе» и запросто разгуливала ночью по городу с сотнями тысяч франков, не боясь оказаться ограбленной.
Рене догадывалась, отчего дрожали его ноздри. Понимала его радость и гордость. И вместо того чтобы сердиться и ревновать, поздравляла, разделяла его радость.
Было забавно оказаться за соседними столиками — она с двумя типами, над которыми явно потешалась, и он со своей американкой, громко смеявшейся и находившей все великолепным.
В конце концов они купили головку индейца племени хиваро. Правда, не очень хорошего качества. Потому им ее и продали в маленькой стеклянной коробке в форме гроба, так что рассмотреть ее как следует оказалось невозможным. Эта коробка теперь лежала на скатерти рядом с ведерком с шампанским и портсигаром.
Мишель и его спутница много танцевали. И теперь она жаловалась на боль в ногах и забавлялась, бросая ватные мячики и серпантин в знакомых пассажиров со своего судна. Она тоже гордилась им.
Дансинг был просторным. Занавески со стороны улицы отделяли его от десятиметрового американского бара, отделанного красной кожей, где задерживались клиенты второго сорта, разные пьянчуги, либо те, кто хотел что-то продать или искал добычу.
Именно у стойки этого бара он увидел Фершо — дурно выбритого, в потрепанном костюме, с деревяшкой, придававшей ему из-за болтавшейся брючины какой-то несуразный вид. Он не пытался войти и стоял около рассыльного возле красной драпировки.
Рене первая заметил его и постаралась привлечь внимание Мишеля, взглядом указав ему на старика.
Лицо Мишеля стало более жестким, а в глазах промелькнула ненависть к человеку, который посмел преследовать его даже здесь.
Поговорив с рассыльным, Фершо сунул ему деньги, и тот стал пробираться к столику Мишеля:
— Там господин, который желает вам что-то сказать.
— Передайте ему, что я занят.
Рассыльный удалился. Фершо, волнуясь, ждал его, а услышав ответ, стал на чем-то настаивать. Мишель отвернулся к своей спутнице.
— Что происходит? — спросила она.
— Ко мне пристает один старый псих.
— Что ему надо?
— Не знаю. И знать не хочу.
Рассыльный подошел снова:
— Этот господин просил передать, что он плохо себя чувствует, что вы ему очень нужны, и он просит подойти к нему хотя бы на пару слов.
— Передайте ему — пошел он!..
Как мог Фершо унизиться до такой степени, в третий раз прибегая к услугам рассыльного? В переданной им записке, нацарапанной дрожащей рукой на мокрой стойке бара, значилось:
«Не оставляйте меня на ночь одного. Я боюсь умереть».
Мишель смял бумажку и бросил ее на стол, где валялись ватные шарики.
— Ответ будет?
— Нет.
Спустя полчаса гудок «Санта-Клары» позвал пассажиров на борт.
— Да поймите же, вы доедете со мной до Панамы.
Мы проведем вместе всю ночь, а завтра вы вернетесь назад поездом.
Он был куда больше пьян, чем ему казалось. И, выходя, подмигнул Рене Зал опустел. Через час опустеет весь город, всюду погаснет свет, и на улицах загремят железные жалюзи.
Садясь в машину, Мишель задел Фершо, который в темноте потянул его за рукав и тем привел в полную ярость:
— Да оставите вы меня наконец в покое?!
Через минуту их машина уже катила к порту, а еще через некоторое время Мишель поднимался по трапу вслед за своей спутницей, с удовольствием заметив выражение удивления на лице своего друга, помощника капитана.
Он ему подмигнул. В эту ночь весь мир был свидетелем его торжества. Весь, кроме Фершо, который не хотел понять, что стал ему омерзителен.
Тем хуже для него!
3
В половине седьмого вечера следующего дня возвращаясь из Панамы, Мишель сошел с поезда в Колоне. По сравнению с вчерашним днем город казался мрачным и словно затаившимся. Большие здания магазинов не были освещены, не горели и вывески с названиями улиц, где располагались ночные кабаре.
На перроне маленького вокзала Мишель машинально огляделся, почувствовав даже некоторую досаду на то, что Фершо несмотря на сцену в «Атлантике», не пришел его встретить. Но долго думать об этом ему не хотелось.
Направляясь к кафе Жефа, он прислушивался к тому, что теперь происходило в нем самом, к тому, что уже однажды почувствовал в себе, но в природе чего еще не мог до конца разобраться.
— Походка его стала более свободной. Ему и дела не было до людей, которые словно тени возникали рядом с ним из темно гы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— А теперь тихо! Потом.
Несомненно, она сдержит свое обещание. Но сначала ей хотелось выполнить всю намеченную программу вечера.
Как раз в эту минуту, пошатываясь, Фершо вошел к Жефу, который бросил ему из-за стойки:
— Он заходил сюда три-четыре часа назад.
Что бы сказал Жеф, если бы знал, что заглянувший в дверь старик не какой-нибудь бедняк, а Дьедонне Фершо, великий Фершо из Убанги? В какое сравнение все они тут могли идти с этим человеком!
Жеф был каторжником и так этим гордился, что вот уже в течение двадцати лет брился наголо. Что он такого необыкновенного совершил? Кем был? Как и многие, приехал на строительство канала. Возможно, убил человека, но наверняка этого никто не знал. Теперь у него было кафе-отель; и как всякий владелец отеля, он каждый вечер подсчитывал выручку и относил ее в банк.
Самым, однако, необыкновенным в их маленьком кружке было то, что все называли его главарем. Среди сводников, обслуживавших своих дам в особом квартале, и среди портовых спекулянтов он разыгрывал из себя главаря банды. К нему привозили пассажиров, которые считали за честь чокнуться с убийцей!
Самым богатым среди них был хозяин «Парижского базара» Ник Врондас, левантинец с матовой кожей, напомаженной головой и ухоженными руками, унаследовавший дело от своего дяди Эфраима.
Что ответят ему все эти подонки, если он им скажет:
«Я — Дьедонне Фершо»? И надо же, чтобы теперь он, Фершо, бегал по улицам, стуча деревяшкой, в поисках маленького негодяя по имени Мишель!
Совсем позабыв о своем приступе, он думал о том, кем был и кем стал. О том, что если не удастся провернуть дело в Монтевидео, то через четыре-пять лет, если только он будет жив, его ждет полная нищета. Тогда Мишель его бросит, и он останется совсем один, на улице.
Фершо вздрагивал всякий раз, когда ему казалось, что он видит знакомую фигуру Мишеля. Он заглядывал в бары. У него осталось несколько сот тысяч франков.
Бриллианты были украдены на испанском судне. Дельцы Уругвая и Аргентины, у которых он рассчитывал получить крупные суммы, переведенные ему братом, обобрали его, отдав лишь незначительную часть его сбережений.
На прошлой неделе Мишель проиграл в покер Нику, Жефу и сутенерам двести долларов. В этих случаях он плакал, просил прощения, обещал…
Толпа толкала Фершо. Для всех он был г-ном Луи, слегка безумным, но наверняка очень богатым стариком, который только и делал, что искал своего секретаря.
— Вы не видели Мишеля?
— Он только что был здесь с дамой.
…Колон жил словно в лихорадке. Были открыты двери всех заведений. В одном из баров, куда они на минуту заглянули, его спутница увидела в руках у соседа мумифицированную головку индейца.
— Что это такое?
Мишель пояснил.
— Я хочу точно такую же. Да! Непременно!
Тогда он пустился на поиски Голландца. Тысячи людей точно так же разыскивали друг друга. Пассажиры, высадившиеся на берег компаниями, не могли найти своих товарищей и с радостными криками бросались навстречу знакомым.
— Вы не видели Голландца?
Они обнаружили его, слегка пьяного, в убогом подвальчике. Но он уже все продал. Американка пришла в еще большее волнение:
— Узнайте, кому он их продал. Я готова перекупить.
Они зашли к Жефу.
— Только что тут был старик… Он ищет тебя.
— Да пошел он!..
Обычно в порту стоял один корабль. Оживление в городе продолжалось около трех часов. Между двумя представлениями можно было отдохнуть.
В этот раз царило настоящее столпотворение. Различить людей с разных судов можно было только по языку. Когда в порту раздавался гудок, все думали, что это касается их, и официанты и бармены бросались за ними вдогонку, чтобы задержать.
— Это уходит «Стелла Поларис». Другие еще стоят.
У Ника продавщица, увидев Мишеля с богатой покупательницей, хотела сунуть ему комиссионные. Он еще ни разу не пользовался этим источником дохода. Но так поступали здесь все. Завсегдатаи Жефа не могли понять его отвращения.
— Если бы он только захотел, то давно бы перестал жить за счет Фершо, который становился все более слабоумным. Разве не предлагала ему Рене работать с ней?
Она не жила в особом квартале. Это была красивая, здоровая двадцатишестилетняя девушка, певица и танцовщица, выступавшая в «Атлантике». Конечно, она была на содержании. Конечно, ей приходилось часть ночи проводить с клиентами.
Мишель знал ее любовника. Но это был не вульгарный сутенер, а бухгалтер из компании «Френч Лайн».
Четыре года назад он погиб на пирсе. В ту минуту, когда он собирался подняться на борт, где его ждали друзья, лебедка размозжила ему голову.
С тех пор Рене жила одна. Снимала комнату у Жефа.
Кормилась у него. Нередко они с Мишелем садились за один столик. Но каждый платил за себя. На этом настаивала Рене.
Однажды, зайдя к Жефу, чтобы выпить, ему вздумалось подняться к ней. Ее комната выходила на внутреннюю галерею, нависавшую над двором.
— Это ты? — прошептала она, еще не придя в себя от сна… — Что ты тут делаешь?..
Впрочем, отношения их после этого не изменились.
Они оставались друзьями. Заходя к Жефу и узнав, что она еще не вставала, он шел наверх.
Как-то утром, увидев, как он спускается от нее, Жеф сказал:
— Ты разве не понимаешь?
— Не понимаю чего?
— Что этой славной девушке нужен кто-то! Вместо того чтобы возиться со старым кайманом…
В полночь Мишель решил похвастаться перед Рене своим трофеем. Не для того, чтобы вызвать ее ревность.
Он был уверен, что она не снизойдет до этого. Просто ему надо было, чтобы она разделила его радость, его гордость.
Они с американкой много выпили, фамильярничали, как старые знакомые. Курили одну сигарету на двоих, он, не стесняясь, доставал деньги из ее сумочки.
Уже два-три раза Мишель подумывал о том, чтобы отвести свою спутницу в более укромное место. Сначала она сделала вид, что шокирована, что не понимает его, потом рассмеялась:
— Почему вы так спешите? У нас еще масса времени!
Скоро в моей каюте…
Рене как раз оказалась здесь, в сиреневом освещении «Атлантика». Огромная певица, мартиниканка, веселила клиентов.
«Поздравляю!» — говорил взгляд Рене, не отрывавшийся от колец, серег и великолепного портсигара американки.
Это был необыкновенный вечер. Глаза Мишеля сияли.
Ему казалось, что в эту ночь все возможно. Что после долгого застоя он двигается по жизни семимильными шагами.
Сколько раз поначалу Фершо говорил ему, не скрывая презрения:
— Только не попадитесь под влияние этих людей!
Он имел в виду Жефа и его окружение, всех этих мелких сутенеров и жуликов, составлявших его клиентуру. Моде действительно оказался под их влиянием, в какой-то момент даже решив, что было бы замечательно стать полноправным членом этой группы.
На что еще он мог здесь надеяться? За пределами шумных улиц Колона, этого огромного базара с местами для развлечений, существовал Кристобаль американских чиновников и морских компаний. Вдоль пляжей, в тени кокосовых пальм, стояли новые кокетливые виллы, на воде покачивались моторные лодки, люди ходили друг к другу на чай, в газетах писали о приемах и теннисных турнирах, печатались списки приезжих, остановившихся в «Вашингтоне».
Мишель был уверен, что этот мир заказан ему навсегда.
Но этой ночью он пил шампанское в «Атлантике» вместе с американкой, которая занимала роскошную каюту на «Санта-Кларе» и запросто разгуливала ночью по городу с сотнями тысяч франков, не боясь оказаться ограбленной.
Рене догадывалась, отчего дрожали его ноздри. Понимала его радость и гордость. И вместо того чтобы сердиться и ревновать, поздравляла, разделяла его радость.
Было забавно оказаться за соседними столиками — она с двумя типами, над которыми явно потешалась, и он со своей американкой, громко смеявшейся и находившей все великолепным.
В конце концов они купили головку индейца племени хиваро. Правда, не очень хорошего качества. Потому им ее и продали в маленькой стеклянной коробке в форме гроба, так что рассмотреть ее как следует оказалось невозможным. Эта коробка теперь лежала на скатерти рядом с ведерком с шампанским и портсигаром.
Мишель и его спутница много танцевали. И теперь она жаловалась на боль в ногах и забавлялась, бросая ватные мячики и серпантин в знакомых пассажиров со своего судна. Она тоже гордилась им.
Дансинг был просторным. Занавески со стороны улицы отделяли его от десятиметрового американского бара, отделанного красной кожей, где задерживались клиенты второго сорта, разные пьянчуги, либо те, кто хотел что-то продать или искал добычу.
Именно у стойки этого бара он увидел Фершо — дурно выбритого, в потрепанном костюме, с деревяшкой, придававшей ему из-за болтавшейся брючины какой-то несуразный вид. Он не пытался войти и стоял около рассыльного возле красной драпировки.
Рене первая заметил его и постаралась привлечь внимание Мишеля, взглядом указав ему на старика.
Лицо Мишеля стало более жестким, а в глазах промелькнула ненависть к человеку, который посмел преследовать его даже здесь.
Поговорив с рассыльным, Фершо сунул ему деньги, и тот стал пробираться к столику Мишеля:
— Там господин, который желает вам что-то сказать.
— Передайте ему, что я занят.
Рассыльный удалился. Фершо, волнуясь, ждал его, а услышав ответ, стал на чем-то настаивать. Мишель отвернулся к своей спутнице.
— Что происходит? — спросила она.
— Ко мне пристает один старый псих.
— Что ему надо?
— Не знаю. И знать не хочу.
Рассыльный подошел снова:
— Этот господин просил передать, что он плохо себя чувствует, что вы ему очень нужны, и он просит подойти к нему хотя бы на пару слов.
— Передайте ему — пошел он!..
Как мог Фершо унизиться до такой степени, в третий раз прибегая к услугам рассыльного? В переданной им записке, нацарапанной дрожащей рукой на мокрой стойке бара, значилось:
«Не оставляйте меня на ночь одного. Я боюсь умереть».
Мишель смял бумажку и бросил ее на стол, где валялись ватные шарики.
— Ответ будет?
— Нет.
Спустя полчаса гудок «Санта-Клары» позвал пассажиров на борт.
— Да поймите же, вы доедете со мной до Панамы.
Мы проведем вместе всю ночь, а завтра вы вернетесь назад поездом.
Он был куда больше пьян, чем ему казалось. И, выходя, подмигнул Рене Зал опустел. Через час опустеет весь город, всюду погаснет свет, и на улицах загремят железные жалюзи.
Садясь в машину, Мишель задел Фершо, который в темноте потянул его за рукав и тем привел в полную ярость:
— Да оставите вы меня наконец в покое?!
Через минуту их машина уже катила к порту, а еще через некоторое время Мишель поднимался по трапу вслед за своей спутницей, с удовольствием заметив выражение удивления на лице своего друга, помощника капитана.
Он ему подмигнул. В эту ночь весь мир был свидетелем его торжества. Весь, кроме Фершо, который не хотел понять, что стал ему омерзителен.
Тем хуже для него!
3
В половине седьмого вечера следующего дня возвращаясь из Панамы, Мишель сошел с поезда в Колоне. По сравнению с вчерашним днем город казался мрачным и словно затаившимся. Большие здания магазинов не были освещены, не горели и вывески с названиями улиц, где располагались ночные кабаре.
На перроне маленького вокзала Мишель машинально огляделся, почувствовав даже некоторую досаду на то, что Фершо несмотря на сцену в «Атлантике», не пришел его встретить. Но долго думать об этом ему не хотелось.
Направляясь к кафе Жефа, он прислушивался к тому, что теперь происходило в нем самом, к тому, что уже однажды почувствовал в себе, но в природе чего еще не мог до конца разобраться.
— Походка его стала более свободной. Ему и дела не было до людей, которые словно тени возникали рядом с ним из темно гы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40