Оба были взволнованны, и Мегрэ дал себе слово избегать всего, что может вспугнуть человека на другом конце линии.
— Вы знаете, кто с вами говорит?
— Да.
— Вам известно, как меня зовут?
— Имя не имеет значения.
— Вы не попытаетесь установить, откуда я звоню? Голос звучал нерешительно. Человеку явно не хватало уверенности, и он храбрился.
— Нет.
— Почему?
— Потому что это меня не интересует.
— Вы мне не верите?
— Верю.
— Вы считаете, что я — человек с улицы Попенкур?
— Да.
На этот раз молчание было более долгим, потом робкий тревожный голос спросил:
— Вы слушаете?
— Да.
— Письмо, которое я послал в газету, уже у вас?
— Нет, мне его прочли по телефону.
— А вырезку с фотографией вы получили?
— Да.
— Вы мне верите? Или считаете, что я тронутый?
— Я уже сказал…
— Что вы обо мне думаете?
— Во-первых, я знаю, что вы никогда не были под судом.
— Это по отпечаткам моих пальцев?
— Именно. Вы привыкли к скромной размеренной жизни.
— Как вы догадались?
Мегрэ замолчал, его собеседника вновь охватила паника.
— Не вешайте трубку.
— Вам хочется многое мне сказать?
— Не, знаю… Пожалуй. Не с кем поговорить.
— Вы ведь холостяк, верно?
— Да.
— Живете один. Сегодня взяли выходной: вероятно, позвонили к себе в контору, что заболели.
— Вы хотите, чтобы я сказал что-то, что поможет вам меня обнаружить. Вы уверены, что ваши техники не пробуют установить, откуда я звоню?
— Даю вам слово.
— Значит, не торопитесь арестовать меня?
— Я — как вы. Радуюсь, что скоро все будет кончено.
— Откуда вы знаете?
— Вы написали в газеты…
— Я не хотел, чтобы пострадал невиновный.
— Настоящая причина не в этом.
— Полагаете, я добиваюсь, чтобы меня поймали?
— Да, бессознательно.
— Что еще вы обо мне думаете?
— Вы чувствуете, что проиграли.
— Сказать по правде, боюсь.
— Чего? Ареста?
— Нет… Не важно — чего… Я и так сказал уже слишком много. Мне хотелось с вами поговорить, услышать ваш голос. Вы меня презираете?
— Я никого не презираю.
— Даже преступников?
— Даже их.
— Вы знаете, что рано или поздно меня возьмете, да?
— Да.
— У вас есть ниточка?
Чтобы поскорее с этим покончить, Мегрэ чуть было не признался, что уже располагает его фотографиями на набережной Анжу, у церкви и на Монпарнасском кладбище. Достаточно опубликовать их в газетах, как тут же найдутся люди, которые опознают убийцу Батийля. Комиссар не делал этого, потому что смутно чувствовал: человек этот не ожидает ареста и при угрозе его покончит с собой. Действовать нужно не спеша: пусть сам придет с повинной.
— Ниточка найдется всегда; трудно решить, не оборвется ли она.
— Я скоро повешу трубку.
— Что вы собираетесь делать сегодня?
— Что вы имеете в виду?
— Сегодня суббота. Воскресенье проведете за городом?
— Конечно, нет.
— У вас нет машины?
— Нет.
— Вы служите в какой-нибудь конторе, верно?
— Верно. В Париже десятки тысяч контор, так что в этом я могу сознаться.
— У вас есть друзья?
— Нет.
— А подруга?
— Нет. Когда нужно, я довольствуюсь тем, что подвернется. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Уверен, что завтрашний день вы посвятите длинному письму в газеты.
— Как это вы обо всем догадываетесь?
— Вы не первый, с кем случилось такое.
— И чем это кончалось у других?
— Финалы бывали разные.
— Кое-кто кончал самоубийством?
Мегрэ не ответил, и снова воцарилось молчание.
— Револьвера у меня нет, и я знаю, что без специального разрешения достать его сейчас практически невозможно.
— Вы не покончите с собой.
— Почему вы так думаете?
— Иначе вы не стали бы мне звонить.
Мегрэ утер пот со лба. Весь этот банальный разговор и его собственные нейтральные ответы все-таки помогли ему разобраться в личности собеседника.
— Я вешаю трубку, — произнес голос на другом конце линии.
— Можете позвонить в понедельник.
— Не завтра?
— Завтра воскресенье, и на службе меня не будет.
— Дома тоже?
— Хочу поехать с женой за город. Каждая сказанная фраза била в цель.
— Везет вам…
— Согласен.
— Вы считаете себя счастливым человеком?
— Относительно — как большинство людей.
— А я никогда не был счастлив.
Незнакомец внезапно повесил трубку. Может быть, кто-то, кому надоело ждать, когда закончится разговор, попытался зайти в будку; может быть, у звонившего просто сдали нервы. Пьяницей он явно не был. Разве что для смелости сделал исключение? Звонил он из кафе или бара. Его задевали локтями, на него смотрели, не подозревая, что это убийца. Мегрэ позвонил жене.
— Как насчет того, чтобы провести уик-энд в Мен-сюр-Луар?
— Но… Ты… А расследование? — изумилась она, на секунду утратив дар речи.
— Надо дать ему дозреть.
— Когда выезжаем?
— После завтрака.
— На машине?
— Разумеется.
Водить машину она начала год назад, уверенности еще не обрела и за руль всегда садилась с нескрываемым опасением.
— Купи чего-нибудь на обед: вечером, когда мы приедем, магазины, возможно, будут закрыты. И чего-нибудь на утро, чтобы плотно позавтракать. А днем поедим в гостинице.
Из ближайших сотрудников комиссара на месте оказался только Жанвье; Мегрэ пригласил его на аперитив.
— Что ты делаешь завтра?
— Воскресенье — это день моей тещи, всяких дядюшек и тетушек, шеф.
— А мы поедем в Мен.
Мегрэ с женой быстренько позавтракали на бульваре Ришар-Ленуар. Г-жа Мегрэ, помыв посуду, пошла переодеваться.
— Холодно?
— Свежо.
— Значит, платье в цветочек лучше не надевать?
— Почему нет? Ты ведь поедешь в пальто?
Через час они влились в поток парижан, десятки тысяч которых спешили выбраться на природу. Домик выглядел таким же чистым и опрятным, каким они его оставили: дважды в неделю женщина из деревни проветривала его, смахивала пыль, натирала пол. Говорить с ней о новых средствах ухода за мебелью и полом было бесполезно: она признавала только воск, приятный запах которого царил повсюду. Муж ее занимался садом: на клумбе Мегрэ обнаружил крокусы, а в самом защищенном от ветра месте, в глубине сада у стены, росли нарциссы и тюльпаны. Прежде всего, комиссар отправился на второй этаж и переоделся в старые брюки и фланелевую рубаху. Ему всегда казалось, что домик, с его массивными балками, темными уголками и мирной атмосферой напоминает дом приходского священника. Комиссару это даже нравилось. Г-жа Мегрэ крутилась на кухне.
— Ты очень голоден?
— В меру.
Телевизора у них здесь не было. В теплую погоду они усаживались после обеда в саду и наблюдали, как в надвигающихся сумерках постепенно стираются контуры пейзажа. Этим вечером, гуляя, они спустились к Луаре, воды которой после дождей в начале недели стали грязными и несли ветви деревьев.
— Ты чем-то озабочен?
— Собственно говоря, нет, — ответил комиссар после долгого молчания. — Сегодня утром мне звонил убийца Антуана Батийля.
— Чтобы поиздеваться над тобой? Бросить тебе вызов?
— Нет, ему нужна поддержка.
— И за ней он обратился к тебе?
— Ему больше не к кому…
— Ты уверен, что это был убийца?
— Да, но вряд ли он убил преднамеренно.
— Значит, неумышленное убийство?
— Не совсем, если только не ошибаюсь.
— Зачем он написал письмо в газеты?
— Читала?
— Да. Вначале я подумала, что это подстроено… Ты знаешь, кто он?
— Нет, но могу узнать в течение суток.
— Ты не заинтересован в его аресте?
— Сам явится.
— А если не явится? Если совершит новое преступление?
— Не думаю…
Однако полной ясности у комиссара не было. Имеет ли он право быть настолько уверенным в себе? Он подумал об Антуане Батийле, который так хотел изучать население тропических стран и собирался жениться на юной Морисетте. Ему не было и двадцати одного; он свалился в лужу на улице Попенкур и больше не поднялся…
Спал комиссар неспокойно. Дважды открывал глаза: ему казалось, что звонит телефон. «Больше он убивать не будет». Мегрэ пытался успокоить себя. «В сущности, он его боится»…
Настоящее воскресное солнце, солнце воспоминаний детства. Сад, весь в росе, благоухал; в доме пахло яичницей с ветчиной. День протекал мирно, однако с лица Мегрэ не сходила тревожная тень. Расслабиться до конца ему не удалось, и жена это чувствовала. В гостинице их встретили с распростертыми объятиями; с каждым пришлось выпить: супругов Мегрэ здесь считали за своих.
— В картишки потом перекинемся?
Почему бы и нет? Мегрэ с женой съели свинину по-деревенски, петуха в белом вине, на десерт был козий сыр и ромовые бабы.
— Часа в четыре?
— Договорились.
Мегрэ взял свое плетеное кресло, отыскал в саду уголок поукромнее и, ощущая веками солнечное тепло, задремал. Когда он проснулся, кофе у г-жи Мегрэ уже был готов.
— Ты так сладко спал, что приятно было смотреть. Во рту у комиссара еще сохранился вкус деревни, и вокруг он словно слышал жужжание мух.
— Скажи, ты не чувствовал себя немного не в своей тарелке, слыша его голос по телефону?
Они невольно продолжали думать об одном и том же.
— Я служу уже сорок лет и всякий раз волнуюсь, оказываясь лицом к лицу с убийцей.
— Почему?
— Потому что человек переступил черту.
Дальше Мегрэ объяснять не стал. Они понимали друг друга. Человек, который убивает, так или иначе порывает связь с человеческим обществом. Он перестает быть как все. Этот хотел объясниться, сказать, что… Слова готовы были политься у него с губ, но он знал, что это бесполезно, что никто его не поймет. Так же бывает и с настоящими убийцами, с профессионалами. Они держатся агрессивно, язвят, но это объясняется их желанием подбодриться, убедить себя в том, что как люди они еще не умерли.
— Вернешься не слишком поздно?
— Надеюсь, до половины седьмого.
Мегрэ вновь оказался в обществе своих местных приятелей — милых людей, для которых он был не знаменитым комиссаром Мегрэ, а просто соседом, и к тому же отличным рыболовом. Они играли за столом, застеленным красной скатертью. Карты, знавшие лучшие дни, засалились. Деревенское белое вино было приятным и свежим.
— Вам объявлять…
— Бубны…
Сидевший слева противник объявил терц, его партер — четыре дамы.
— Козыри…
Послеполуденное время комиссар провел за картами: разворачивал их веером, объявлял терцы и белоты. Это успокаивало, как мурлыканье. Время от времени подходил хозяин, заглядывал игрокам в карты и с понимающей улыбкой удалялся. Человеку, который убил Антуана Батийля, воскресенье должно было показаться долгим. Живет ли он в маленькой квартирке с собственной мебелью или снимает помесячно комнату в скромной гостинице, все равно ему лучше не сидеть в четырех стенах, а пойти потереться в толпе, заглянуть в кино. Во вторник вечером шел такой дождь, что это было похоже на потоп; в Ла-Манше и Северном море погибло несколько рыболовных судов. Может быть, это тоже имело какое-нибудь значение? А куртка Антуана, его длинные волосы? Мегрэ старался не думать об этом, целиком отдаться игре.
— Ну, что скажете, комиссар?
— Пас.
Белое вино слегка ударило в голову. Мегрэ отвык от него: пьешь, как простую воду, а потом, глядишь, и ноги не держат.
— Мне, пожалуй, пора.
— Доиграем до пятисот очков, ладно?
— Пусть будет до пятисот.
Комиссар проиграл и угостил всех присутствующих.
— Похоже, вы у себя в Париже пренебрегаете белотом. Подразучились, да?
— Есть малость.
— На Пасху побудьте подольше.
— Хотелось бы. Ничего лучшего мне и не надо. Вот преступники, те… — На тебе! Он вдруг опять подумал о телефоне. — Спокойной ночи, господа.
— До будущей субботы?
— Возможно.
Разочарования Мегрэ не чувствовал. Уик-энд он провел так, как задумал, а забыть в деревне свои тревоги и заботы и не надеялся.
— Когда хочешь выехать?
— Как только перекусим. Что у тебя на обед?
— Приходил старик Бамбуа, предложил линя; я его запекла.
Мегрэ с удовольствием взглянул на толстую рыбу с приятной золотистой корочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18