Смотрите, который час
подряд в доме разруха - такое впечатление, что нас тут и в помине
нет.
- Обойдется, - ответила на это Алиса Сигизмундовна. - Не впервой.
- Не впервой, но заметьте, какая сила воздействия. Или взять,
скажем, этих, вчерашних посетителей. Зачем, ну сами подумайте, зачем
человеку такая куча одинаковых, аляповатых, безвкусных тряпок, да
еще и плотно запакованных? И зачем человеку, скажите на милость,
двадцать ковров, СВЕРНУТЫХ В РУЛОН?!
- Не задавайте риторических вопросов, - сердито откликнулась
старуха. - Ну, не представляют они себе другой жизни, что уж
теперь-то... Наше дело - ждать, а вот критиковать и сокрушаться о
никчемности и тщетности всего сущего - это уже не наше дело. И
увольте меня, увольте от этих ваших психологических экзерсисов.
Потом, Вы же не можете не признать, что подобная реакция - лучшая
защита от нежелательных компаньонов, можно сказать, наш страховой
полис. Заметьте, Себастьен: ни один из них не пожелал остаться здесь
ни на секунду, ни один не выдержал воплощенного себя. Даже странно,
насколько люди не выносят свой собственный внутренний мир - так и
норовят дать деру куда подальше. А от себя не убежишь - это еще
древние заметили. Каждый носит свой ад в себе.
- Так-то оно так, - с сомнением покачал головой Себастьян. - Только
мне их персональные ады порядком надоели - сплошной мусор, обломки,
дурной запах, и ничего конкретного. Или кучи бесполезных и дешевых
вещей - зато много и все мое. Мелкое пекло, суетливое,
отвратительное. Не страшное, а именно что отвратительное.
- Вы, Себастьен, совершенно ополоумели. Что ж Вы придираетесь ко
всему? А ну попадется вам истинное пекло, подлинный ужас - что
тогда? Не стоит даже надеяться, что мы выкарабкаемся.
- Я и не надеюсь. Я надеюсь на то, что человек, носящий в себе тот
ужас, о котором Вы только что упоминали, на мое объявление не
откликнется. Ему не до того.
- Я не суеверна, - важно произнесла старуха, - Вы знаете,
насколько я не суеверна, но все же сделайте одолжение - постучите по
чему-нибудь деревянному.
- Стучу-стучу, - лукаво усмехнулся старик. И действительно три раза
стукнул согнутым пальцем по какой-то неструганой доске.
- Вот так-то лучше, - в голосе Алисы Сигизмундовны явственно
послышалась усмешка.
- Беррр... Безр... Бурр...
- Алиса Сигизмундовна!
- Что?!
- Что "буррр"?
- Господь с Вами, Себастьен. Это не я говорю. Помилуйте, как можно
было предположить, чтобы женщина моего возраста и моего
происхождения позволила себе говорить "бурр"?
- А кто же это?
- Видимо, Гораций, голубчик. Вы совершенно забыли и о Горации, и о
Боболониусе, и о Фофане. Я не говорю о нашем непостижимом Христофоре
Колумбовиче. И я тоже хороша - болтаю тут с Вами, а о наших друзьях
не думаю.
- Алиса Сигизмундовна! Я же сию секунду спрашивал...
- Спросить каждый может.
- Бурр... Безбр.... Безз... буррр
- О! Вот опять! - воскликнул Себастьян. - Да где же это? Откуда
звуки, Алиса Сигизмундовна?!
- Из-под того завала, воон там, да-да, именно там... нет, чуть
правее...
Следуя указаниям невидимой своей собеседницы, старик, морщась и
вздрагивая от каждого прикосновения к мусорной куче, извлек на свет
божий удивительное создание. То был человечек, вырезанный из
драгоценного палисандра - маленький, всего локоть в высоту, с живым
и умным личиком и яркими темными глазками, сделанными из черного
агата. И всякий уважающий себя историк и археолог при первом же
взгляде на него сразу бы сказал, что это подлинный пенат. Да-да, вы
не ослышались, именно римский пенат, призванный охранять жилище от
всего злого и нечистого. Дух предков. По имени Гораций Фигул.
- Безобразие! - выкрикнул он в полный голос, едва оказался на
свободе. - Беззобрразие!!! Я протестую! Себастьен, Алиса
Сигизмундовна, я хочу во всеуслышание заявить, что я и прежде был не
в восторге от этой идеи с заявлением, но теперь, когда наша жизнь
стала совершенно невыносимой, я требую предпринять конкретные меры к
спасению нашего дома и всех нас! Я не могу обеспечить этому дому
защиту от посторонних недобрых проявлений, потому что они сюда
тянутся как мухи на мед! Немедленно пошлите в газету опровержение!
- Потерпи, Гораций, потерпи, - ласково попросил старик, обтирая
палисандрового человечка батистовым носовым платком. - Такая уж наша
планида - ждать и терпеть.
- Терпеть тоже нужно до определенного предела, - заявил Фигул. - В
Сальвадоре, например, народ имеет право на вооруженное восстание,
если его права грубо попираются. Это даже в их конституции написано.
Поднимаем вооруженное восстание, решено!
- Мы-то не по конституции живем, - пожал плечами старик. - Нам бы их
проблемы... И давай не возвращаться к тому, что мы уже обсудили и
решили, хорошо?
- Ты решил, Себастьен. А я против.
- Положим, Гораций, - заговорила Алиса Сигизмундовна, - наш друг
Себастьен на сей раз уступит Вашим просьбам. И действительно пошлет
опровержение, либо каким-то иным способом откажется от компаньонов.
И что будет после?
- Все станет на свои места, - пробормотал пенат. Но как-то не
слишком уверенно.
- Увы Вам, Гораций! Вы прекрасно знаете, что все встанет на свои
места не навсегда, а лишь на какое-то время. До тех пор, пока наш
дорогой друг Себастьен не покинет этот мир, не оставив, как Вам
известно, наследников. И этот дом может перейти к кому угодно. А
может и не перейти ни к кому, и в этом случае он просто перестанет
существовать, а все мы, его обитатели, утратим не только кров над
головой, но и те жизненные силы, которыми питаемся теперь. Вы этого
хотите? Ну, не ведите себя как ребенок, вам же не тысяча лет...
Предоставьте событиям развиваться естественным путем. И не
заставляйте меня повторять десятки раз то, что вам и без меня
великолепно известно.
Себастьен! Поставьте это чудо куда-нибудь в более-менее пристойное
место. Вот лучше успокойте Боболониуса. Мне кажется, это он
пробирается в соседние апартаменты под теми кипами бумаг.
Старик повертел головой.
В куче мусора громко шелестело и шуршало нечто, на слух, длинное и
очень большое.
- Боболониус! Боболониу-ус!
- Ага, как же, - донесся из-под жутких завалов хорошо поставленный
бас. - Прямо сей же секунд. Разогнался.
Старик предпочел оставить это выступление без комментариев.
- Ты остальных не видел?
- А чего их видеть-то? - ворчливо поинтересовался Боболониус. -
Фофаня гоцает в подполе как оглашенный - крыс гоняет. А...
- Крыс?! Каких крыс?! - подала голос из своего угла Алиса
Сигизмундовна. - Когда это мы успели обзавестись крысами, Себастьен?

- Тоже мне вопрос вопросов, - буркнул Боболониус, продолжая шуршать
и скрипеть половицами, но по-прежнему не показываясь на поверхности.
- Думаете, только у нас случилась разруха и полный и окончательный
разгардаж? В подполе тоже хватает своих радостей - крысы, вода,
мусорные баки и тьма-тьмущая пауков. Там еще бегала какая-то мерзкая
кикимора...
- И? - строго уточнил Себастьян.
- И...
- Я бы хотел получить вразумительные объяснения. Что значит это твое
"И" в данном конкретном случае?
- Как всегда, - смущенно пробормотал Боболониус. - Во всяком случае,
хлопотать о завтраке для меня тебе уже не придется. Согласись, что
сейчас это как нельзя кстати.
- Наверное, ты прав... А что же Христофор Колумбович?
- Этот старый черт объелся пауков и теперь икает как заведенный.
Соседей всех переполошил - они думают, землетрясение. К завтрему
протряхнет и будет как новенький, а пока от переедания у него, кроме
икотки, что-то вроде галлюцинаций сделалось, и теперь он воображает
себя Лесным Царем. Тут главное не допустить, чтобы он начал Гете
декламировать, особенно, если в подлиннике. Потому Фофаня его пока
запер, от греха подальше.
- Да что же это... - всплеснул руками старик.
Пенат уже открыл было рот, чтобы прокомментировать ситуацию, но тут
все вокруг изменилось.
Дикие кучи мусора вдруг и бесповоротно исчезли с пола, и
одновременно с ними перестал существовать и мерзкий запах, столь
терзавший обитателей этого дома в последние несколько часов. Зато
появились на стенах серебристо-голубые шелковые шпалеры; возникли
старинные картины в дивных тяжелых рамах; и пузатое бюро из
карельской березы заняло свое место под окном, занавешенном шторами
упоительного цвета "блю-рояль". В дальнем углу просторной залы
образовался огромный камин с мраморной каминной доской, на которой
добросовестно тикали серебряные швейцарские часы и стройно, как
солдатики, вытянулись два канделябра - тоже серебряные, тяжелые,
массивные, но очень изысканные. Трещали березовые поленья, и воздух
постепенно наполнялся тягучим ароматом смолы и бересты.
Все остальное убранство было под стать: и низкие уютные диванчики;
и, конечно же, баснословных денег кабинетный белый беккеровский
рояль; и резные дубовые двери, ведущие из гостиной в другие комнаты
этого просторного дома; и хрустальные жирандоли, тихо и радостно
звеневшие на легчайшем сквозняке, пробиравшемся из распахнутого
окна; и черного дерева инкрустированный сверкающий паркет, на
котором все еще возлежал несколько ошалевший от подобных перемен
Боболониус.
Яшмовая колонка - пьедестал, где внезапно очутился пенат Гораций
Фигул, появилась в ту самую секунду, когда раздался звонок в двери.
- Неужели это они? - прошептала Алиса Сигизмундовна.

***
Такого потрясающего дома Тэтэ и Димыч не видели ни разу в своей
жизни - ни наяву, ни во сне. Все им здесь было мило и по сердцу, все
радовало глаз и грело душу, все восхищало и изумляло. Все и с первой
же секунды.
Они только успели крепко поцеловаться и прошептать: "Я тебя люблю",
и "Я тебя тоже люблю", - прежде, чем надавить кнопку звонка.
Когда им открыл дверь высокий и стройный, абсолютно белый, как лунь,
человек, которого стариком и в мыслях называть было непозволительно,
у Тэтэ глаза широко раскрылись и сделались круглые и большие, как
голубые мячики - такие симпатичные, что хотелось что-нибудь этакое
отколоть, чтобы она так и продолжала удивляться. Хозяин дома был
одет по несуществующей ныне моде, и, надо заметить, что шелковая
рубаха с пышной белой пеной брабантских кружев на манжетах и
воротнике, и бархатная домашняя куртка густого вишневого цвета,
расшитая серебром, и бархатные же брюки со штрипками шли ему
чрезвычайно. У него оказались пронзительные ореховые глаза, точеный
нос с аристократической горбинкой и ослепительно-белые усы. Его
легко было представить себе в шляпе с перьями и со шпагой на боку,
но совершенно невозможно вообразить в троллейбусе либо в очереди за
пенсией. Хозяин улыбнулся, обнажив ровные и крепкие зубы:
- Прошу, прошу, проходите, молодые люди. Разрешите представиться,
я Себастьян Тарасович Бубырчик. Вы ведь, конечно, по объявлению?
- Ну, да, - смешался Димыч. Но тут же взял себя в руки, коротко
поклонился и отрекомендовался, - Дмитрий Сергеевич Иловайский. А это
моя супруга - Татьяна. Для друзей можно просто - Тэтэ.
- Очень приятно, очень приятно, - сказал Себастьян Тарасович,
приглашая их войти.
- Какая красота! - не удержалась Тэтэ.
- Вам нравится? - сощурил правый глаз Себастьен. - Что ж, это просто
прекрасно. Тогда мы с вами соорудим кофейку с пирожными и поговорим
о том, что нас взаимно интересует. Вы выясните для себя, согласны ли
вы мириться с некоторыми моими причудами и ... скажем так,
особенностями моего дома; а я, со своей стороны, увижу, годитесь ли
вы нам в компаньоны. Хотя какое-то мнение я уже составил, не скрою.
Тэтэ хотела спросить, что имел в виду Себастьян, когда говорил
"нам", но решила не вылазить со своим любопытством и не торопиться.
1 2 3 4