– Прозондируй у братвы, что за душегубы появились в райцентре. Раньше у нас таких не было.
Брови Синякова нахмурились, а взгляд ускользнул в сторону.
– Не обижайтесь, Вячеслав Дмитрич, но в азартную игру под названием «Стукач» я не играю, – сухо проговорил Витя. – Во-первых, она из разряда шулерских, во-вторых, опасна для жизни. Братки мочат стукачей безжалостно.
– Трусишь?
– Нет, берегу собственную голову.
– Ну, что ж, Витюшка… Как говорят умные люди, на нет и суда нет, – завершил разговор Слава и, пожав Синякову кисть руки, поднялся со скамейки.
Синяков проводил его долгим взглядом. Заметив подъезжающий к остановке автобус, будто испугавшись, вскочил на ноги и торопливо зашагал по направлению к «Автосервису».
Глава V
Несмотря на сильное повреждение трупа огнем, Борису Медникову удалось установить, что смерть потерпевшего наступила до пожара от кровоизлияния при переломе шейных позвонков с разрывом позвоночной артерии в результате сильного удара тупым предметом по задней поверхности шеи. В качестве орудия убийства был использован толстый металлический прут, обнаруженный на месте происшествия. Убийцы затолкали мертвое тело в автомобиль и, облив бензином, подожгли.
Антон Бирюков, прочитав заключительную часть экспертизы, посмотрел на сидевшего в его кабинете судмедэксперта и спросил:
– Борис, о титановой пластине в затылочной части черепа потерпевшего что скажешь?
– Это заживленная травма, примерно, пятнадцатилетней давности, – ответил Медников. – Иными словами, в молодом возрасте парень перенес сложнейшую трепанацию черепа.
– Теперь сколько ему лет?
– Около тридцати пяти.
Бирюков посмотрел на сидевшего рядом с Медниковым следователя Лимакина:
– Совпадает с возрастом Георгия Васильевича Царькова, владельца сгоревшей «Тойоты».
– Совершенно верно, Антон Игнатьевич, – подтвердил следователь. – По всей вероятности, вместе с машиной сгорел и хозяин…
Едва начавшийся разговор прервал внезапно вошедший в кабинет Слава Голубев. Привычной скороговоркой бросив короткое «Здрав-желаю!», он с ходу плюхнулся на стул и командным тоном будто приказал:
– Докладывайте, коллеги, чем занимаетесь?
– По-крупному выиграл в Бингошоу? – усмехнувшись, спросил Лимакин.
– Дуркует опер, – буркнул Медников.
Голубев повернулся к нему:
– Спокойно, эскулап, без дураков. Могу через суд привлечь к ответственности за оскорбление.
– Диагноз оскорблением не является.
– Успокойтесь, друзья, – сказал Бирюков. – Давайте говорить по делу.
– Дельце, Игнатьич, на этот раз нам выпало – печальней некуда, – живо отозвался Голубев и покосился на судмедэксперта. – Какую сказку эскулап написал?
Бирюков подал ему заключение экспертизы. Пробежав сосредоточенным взглядом машинописный текст, Слава воскликнул:
– Все ясно! В своей «Тойоте» сгорел Гоша Царьков. Он с афганской войны носил в затылке металлическую пластину.
Вернув заключение Бирюкову, Голубев стал подробно рассказывать о своем разговоре с тетей Мотей Пешеходовой, затем – с Витей Синяковым. Когда он умолк, Бирюков сказал:
– Давно я не слышал о карманнике Синякове.
– Витюшка утверждает, что перестал чистить чужие карманы. Перешел на легальный бизнес: играет в казино и в бильярдной. Там к уголовной ответственности не привлекают. Разве только канделябрами могут побить шулера.
– На всех мошенников канделябров не хватит, – усмехнулся Лимакин.
– Это, Петя, не наша проблема, – Голубев наморщил лоб. – Лично меня в данный момент беспокоит назойливый вопрос: из какой корысти Царьков назвался Федором Разиным?… Кладбищенский сторож вроде бы не финтил. И о черном джипе, и о Витюшкином красном «Запорожце» с белыми полосками правдиво сказал, а вот насчет Федора Разина какую-то шараду выдал… – Слава обратился к судмедэксперту: – Может, у Царькова сдвиг по фазе во время поминок произошел или что-то другое?…
Медников с прищуром посмотрел на Голубева:
– Ты предпочитаешь писать карандашом или на бумаге?
– Не понял твоего вопроса.
– А свой понимаешь? По трупу, сыщик, невозможно определить, какие мысли одолевали человека накануне смерти.
– Я думал, ты хотя бы предположительно скажешь.
– Предполагать можно, что угодно, но пользы от этого мало.
– Ладно, Боря, замнем для ясности. Сегодня еще раз сгоняю на Кедровую и душевно побеседую с ветераном Пахомовым, который по словам Пешеходовой, знает Царькова лучше, чем она.
– Как зовут этого Пахомова? – заинтересовался Бирюков.
– Андриян Петрович.
– Так это же мой земляк, из Березовки. Когда я учился в школе, он заведовал колхозной зерносушилкой. После выхода на пенсию Андриян переехал жить в райцентр. Интересный старик. В механических делах мастер – золотые руки и в поэзии большой дока. Его стихи публиковались в районной газете. Даже в журнале «Сибирские огни» несколько стишков было напечатано. Из Новосибирска к нему приезжали профессиональные поэты. Петрович их в школу приводил. Такой вечер поэзии закатили, что из наших школяров, пожалуй, один я не увлекся сочинительством.
– Тяму не хватило? – с серьезным видом спросил Медников.
– Не хватило, Борис. Не тянуло меня в поэтические небеса, считал, что лучше…
– Иметь синицу в руках, чем «утку» под кроватью? – снова ввинтил вопрос судмедэксперт.
– Лучше заниматься тем делом, которое получается, чем витать в несбыточных мечтах, – улыбнувшись, сказал Бирюков и обратился к Голубеву. – При встрече с Пахомовым обязательно передай ему мой привет.
– Он не навешает лапши на уши? – спросил Слава.
– Гляди в оба. Петрович – старик умный, наблюдательный, но любит пофилософствовать и покритиковать все на свете.
– Ты, Слава, при встрече с Пахомовым сосредоточься на выяснении друзей Царькова, – сказал следователь. – Возможно, он увяз в долгах. Может, Пахомов знает, у кого и сколько денег брал Царьков. Характером Георгия Васильевича поинтересуйся. Выясни, не склонен ли он был к немотивированным скандалам или к драке.
– Все, Петя, сделаю по полной программе. Меня сильно интересует: почему молчит телефон Софии Михайловны?… Не бросила же она свой дворец на произвол судьбы. Наверняка там кто-то живет.
– Я все-таки дозвонился до Царьковой. Ответила домработница. Судя по голосу, молодая и вежливая, но скрытная, как секретарша из фирмы с сомнительной репутацией. Лаконично сказала, что хозяйка вернется из Греции через неделю. Тогда со всеми вопросами надо обращаться лично к ней.
– Ты не напугал ее прокуратурой?
– Нет, не стал попусту представляться. Поручил участковому Кухнину, чтобы понаблюдал за дворцом.
– Может быть, лучше мне повидаться с «секретаршей»?
– Не надо прежде времени поднимать волны.
– Пожалуй, ты прав. Толя Кухнин – опытный участковый, не подведет. – Голубев достал из кармана связку ключей, найденных возле сгоревшей «Тойоты», и показал их Бирюкову. – С этими ключиками, Игнатьич, что делать? Они не от замков Царькова.
– Пока положим их в сейф. Дальше – время покажет, – ответил Антон. – При беседе с Пахомовым учти, что Андриян Петрович не терпит категорических возражений. У него только два мнения: свое и неправильное.
– Учту, Игнатьич, спасибо за подсказку.
– Ну, как говорится, с Богом… Действуй.
Глава VI
Второй раз идти на улицу Кедровую пешком Голубев поленился. Поехал в служебном милицейском УАЗе. Миновавшее зенит майское солнце основательно высушило после вчерашней грозы придорожную мураву, на которой дремали разморенные теплом куры. Как и утром, на улице парили тишина и покой. Пахомов, к сожалению, еще не вернулся с рыбалки. На вопрос Голубева – когда он может вернуться? – щуплая с поблекшими глазами супруга Андрияна Петровича, прищурясь, посмотрела в безоблачное небо и ответила неопределенно: «Если не останется на вечернюю зорьку, скоро будет дома». Чтобы не сидеть сложа руки в ожидании, Слава развернул УАЗ и направился к участковому инспектору милиции Анатолию Кухнину. Попетляв по переулкам и окраинным улочкам, минут через десять остановился у добротного дома, огороженного забором из штакетника, с тесовыми воротами и калиткой.
Высокий, в плечах косая сажень, Кухнин смуглостью лица и черными, как смоль, волосами походил на заправского цыгана. Он имел четверых сыновей-погодков, младшему из которых было всего лет девять, и постоянно сетовал, что для прокорма такой оравы приходится держать большое подсобное хозяйство. Для обеспечения семьи мясом основной упор был сделан на кроликов. Ушастых «проглотов» в кухнинском хозяйстве ежегодно вырастало не менее полсотни штук. Когда Слава вошел в просторный ухоженный двор, Анатолий ремонтировал дверь крольчатника. Поздоровавшись, оба уселись на березовые чурбаки. Не дожидаясь вопросов, Кухнин сразу сказал:
– Звонил мне Лимакин насчет Царькова. Никогда бы не подумал, что безобидный поэт так печально закончит жизнь.
– Что о нем знаешь? – спросил Голубев.
Участковый помедлил с ответом. Тяжело вздохнув, заговорил сердито:
– Больной человек, контуженный на бессмысленной войне. Страшно сказать, сколько здоровых парней окалечили! И теперь дуракам неймется. Едва вылезли из Афгана – в Чечню влезли. Не могли миром решить проблему народа, который, кроме кинжала, ничего в руках не держал… – Кухнин поморщился. – Ладно, помолчу о политике. Тут, если что не так, не наше дело, как говорится, Родина велела.
– Ого! – воскликнул Слава. – И тебя на стихи повело?
– От деда Пахомова нахватался. Да и Гоша Царьков заколебал. Как ни встретит, первым делом: «Толян, послушай, что вчера сочинил». Месяц назад ненароком обидел мужика. Он только начал новый опус: «Солнце вышло из-за тучи», а я сдуру ляпнул: «Но, увидев дурака, снова скрылось в облака». Гоша умолк, будто под дых его ударили, и перестал со мной здороваться.
– Не понял юмора?
– С юмором у Гоши было все в порядке, но, когда замечал пренебрежение к его стихам, обижался словно малолетний ребенок.
– Непризнанным гением Федором Разиным не называл себя?
– Да ты что! Всегда представлялся: «Георгий Царьков, талантливый поэт». Однажды ему заметил, мол, не скромничаешь, Гоша вроде удивился: «А чего, Толян, скромничать? О скромности надо кричать, иначе ее никто не заметит».
– Друзей много имел?
– Наведывались к нему иногородние сослуживцы по Афганистану. Водочку пили, разговоры вели да песни на Гошины стихи об Афгане пели.
– Ты с ними не выпивал?
– С какой стати. В чужие компании никогда не лезу. Тем более, что в Афгане я не был, и говорить мне с ними не о чем. Дед Пахомов у них был почетным гостем. Умеет старик о высоких материях пофилософствовать да об Отечественной войне красочно рассказать… – Кухнин помолчал. – Недавно видел приезжавшего к Гоше крутого толстяка в кожане. Пальцы веером, сопли пузырем. Хотел проверить документы, но он быстро укатил. После Гоша мне сказал, будто это распространитель его книг был. Только, судя по виду, для этого, с позволения сказать, «распространителя» стихи – как язык суахили.
– О финансовых долгах Царьков не говорил?
– Не было у него долгов. София Михайловна содержала бывшего супруга в достатке. И книги его в издательствах оплачивала.
– Ради чего?
– А чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.
– Почему их семейная лодка развалилась?
– По-моему, из-за Гошиной инфантильности, хотя сам он свою вину не признавал. Как-то я сказал ему: «Другой, на твоем месте, за такую жену, как Соня, держался бы двумя руками, а ты, будто капризный несмышленыш, в упор не видишь ее забот». Гоша расхохотался и ответил частушкой:
У меня была жена, она меня любила,
Изменила только раз, а потом решила:
Эх, раз! Да еще раз!
Да еще много-много раз…
– Погуливает София Михайловна?
– Наверно, не без этого. Как говорит дед Пахомов, Сонечка – женщина репродуктивного возраста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31