Мы сели друг напротив друга за маленький столик в стиле Второй империи. Эвелин составила весьма изысканное меню: паштет в желе, холодный цыпленок, вычищенный внутри и залитый ароматным соком с мякостью ананас и шампанское. Оба и без слов чувствовали себя упоительно счастливыми. Я так опьянел от восторга, что из головы напрочь вылетели все мрачные подозрения, вернее, они просто перестали меня волновать. На свете больше не существовало ничего, кроме нас двоих. Возможно, где-то далеко, очень далеко и существует «земля людей», но нас она нисколько не интересовала. Мы тихонько включили радио.
— Тони, время летит так быстро… ужасающе быстро… Как подумаю, что прошло только три недели с тех пор, как Марк покинул меня навсегда… а теперь и вся моя жизнь вот-вот совершенно изменится… Кажется, я так и вижу: Марк берет у меня ключ от гаража, потом издали машет рукой… Да, Тони, этот черный с белым рукав, наверное, в какой-то мере был символом, знаком судьбы… и указывал он полный поворот…
Ледяное покрывало внезапно опустилось мне на плечи, сдавило грудь, мешая дышать. Куртка Гажана… как я мог о ней забыть? Эвелин сразу почувствовала происшедшую во мне перемену.
— Что с вами, Тони?
— Пустяки, дорогая Эвелин, почти ничего… Просто вы дали мне неоспоримое доказательство того, что с первой встречи лгали мне!
— Вы с ума сошли?
Причудливая смесь печали и ярости, как ни странно, вернула мне утраченную ясность мысли.
— Не пытайтесь оправдываться, Эвелин… Избавьте меня от унизительного зрелища… Я сам нашел тело вашего мужа, дорогая, и на нем было что-то вроде блузона… Зачем убийца стал бы переодевать жертву?
— Я… я, наверное, ошиблась… Память подвела… Марк всегда надевал ту яркую куртку, когда мы уезжали на выходные… Теперь я действительно припоминаю, что в тот день на нем был блузон… Но я так привыкла к этой крупной черно-белой клетке, что она невольно застряла в памяти…
— Тогда… Принесите мне эту куртку, Эвелин!
Она тут же сникла. На красивом личике ясно читались страх и злоба. И все-таки она еще пробовала разыграть оскорбленную добродетель:
— Значит, вы мне не верите?
— Нет.
Эвелин попыталась пустить в ход другое оружие.
— Тони, неужели вы готовы все испортить из-за какой-то дурацкой истории с курткой?
— Не такой уж дурацкой, Эвелин, поскольку этот пустячок, мелочь запросто может обернуться для вас пожизненным тюремным заключением…
— Вы уже сами не знаете, что говорите!
— Да то-то и оно, что знаю… если угодно, могу объяснить, почему вы не в состоянии принести сюда черную с белым клетчатую куртку своего мужа. Просто ее еще в Кап-Фэррэ, совершив убийство, надел ваш сообщник, и это он привез вас домой. Соседи из дома напротив приняли его за Марка — вот их-то как раз ввела в заблуждение привычка видеть его в черно-белом, да и разглядели они только протянутую за ключом руку. И эти честные, порядочные люди, сами того не ведая, с первых минут повели следствие по ложному пути, без всякого злого умысла обманув Сальваньяка и Лафрамбуаза. Так ваш любовник убил мужа, чтобы украсть у него досье, верно?
Эвелин ответила не сразу. Стараясь оттянуть время, она нарочито медленно закуривала. На радио легкие песенки сменила литургия, а мы уже вернулись к повседневности. Конец празднику!
— Не любовник, Тони, а компаньон.
— Турнон?
Она на мгновение замялась.
— Вы намного проницательнее, чем я думала.
— Где досье?
— Здесь.
— Значит, в Испании вы только наводили мосты?
— Да.
— И кого же вы туда посылали?
— Какая разница?
Я встал.
— Вы правы… Я не служу в уголовной полиции. С трупами разберется Лафрамбуаз… Мне нужны только бумаги, на остальное — чихать.
Эвелин в свою очередь поднялась.
— Насколько я понимаю, у меня нет выбора?
— По-моему, тоже.
Она подошла к секретеру. Раздался щелчок, и деревянная панель соскользнула в сторону. Эвелин повернулась ко мне. В левой руке она держала объемистый пакет, в правой — револьвер. Я восхищенно присвистнул.
— Что, почувствовали вкус к кровопролитию?
— Я не хочу, чтобы все, уже совершенное, оказалось бесполезным… Эти бумаги стоят целое состояние! Сейчас на них есть три покупателя. Для меня это твердая гарантия приятной, хорошо обеспеченной жизни… Вы не такой, как другие, Тони, вы не из стада… И я уверена, что вы любите меня. Я тоже вас люблю. Зачем нам думать о других? Уедем вместе. Устроимся за границей и попробуем жить счастливо. Я не сомневаюсь, что у нас это получится. Но если вы своим упрямством вынудите меня убить вас, я уж точно никогда не смогу быть счастливой. Да и вы, сдав меня полиции, тоже не утешитесь до самой смерти.
Эвелин говорила чистую правду. Да, я любил ее и к тому же потерял всякий интерес к работе. Так зачем приносить себя в жертву какой-то заскорузлой морали? Я тоже (хоть, разумеется, и по совсем другим причинам) совершил несколько убийств. Да, Эвелин цинична, но разве я — нет? Взаимная любовь может изменить нас обоих. При этом я ничем не рискую. Признав, что задание провалено, я подожду несколько месяцев и действительно уйду в отставку. Кстати, очень удачно получилось, что об этом уже шла речь. А потом уеду к Эвелин, куда-нибудь в Америку, и мы заживем вместе.
— Ну, Тони, так что вы решили?
Я хотел раскрыть объятия и тем навсегда скрепить договор, но радио вдруг заиграло «Толстяка Билла», песенку, которую непрестанно насвистывал Тривье. Удивительная случайность… И меня охватило такое чувство, будто мой прежний товарищ нарочно вернулся из мира теней, чтобы напомнить о прежних обещаниях, о том, что я имею право сделать, что — нет. А за спиной Бертрана стояли несчастная Сюзанна и хрупкая Линда, погибшие по моей вине…
— Эвелин… кто убил Тривье?
— Мой компаньон.
— Зачем?
— Ваш коллега застал нас за разговором.
— А Сюзанна?
— Она ревновала… А от ревности порой умнеют, Тони. Сюзанна знала, что мы с Турноном часто видимся. Очевидно, она испугалась, как бы я снова не взяла его в оборот. А потом, вероятно, Марк поделился с ней своими терзаниями — он тоже, скорее всего, думал, что я ему изменяю… в прямом смысле слова.
— А Линду за что?
— Слепая любовь к Сужалю помогла ей сообразить, какая над ним нависла опасность. Меж тем нас вполне устраивало то, что ваши подозрения падали на Фреда.
— Так, значит, это Турнон в то утро…
— Да.
— А как же с фотографией?
— Турнон вставил ее в рамку уже после того, как убил Линду.
— И вы не испытывали ни малейшей жалости ни к несчастной молодой женщине, ни к человеку, который так преданно вас любил?
— Дураки меня не интересует.
— Тогда стреляйте, Эвелин, потому что я тоже дурак! Глупо было верить вам, полюбить вас… и еще глупее — что я по-прежнему вас люблю!
Она слегка приподняла дуло револьвера.
— Подумайте еще немного, Тони… Мы любим друг друга… Зачем же нам ссориться из-за каких-то покойников?
— Слишком поздно, Эвелин, я уже принял решение. Предпочитаю умереть дураком.
Но рука с револьвером вдруг бессильно опустилась.
— Я не могу в вас выстрелить, Тони, потому что и в самом деле люблю… Вот уж никогда бы не подумала, что со мной это может случиться!.. Послушайте… Отпустите меня… дайте себе время на раздумье… Может, когда-нибудь вы все-таки ко мне приедете? Я готова ждать сколько угодно…
— Нет… Могу вам предложить только одно: вы отдаете мне досье, а я жду несколько часов, чтобы вы успели сбежать в Испанию. Перебравшись через границу, вы мне позвоните, и тогда я отправлюсь в Париж с докладом.
— И потом приедете ко мне?
— Не думаю.
— Значит, мне надо либо убить вас, либо отказаться от всех надежд, ради которых я стала соучастницей стольких преступлений?
— Совершенно верно.
Эвелин пристально смотрела на меня. А мне хотелось умереть. Агент контрразведки, способный вести себя так, как я, не заслуживает ничего, кроме смерти. Она снова вскинула револьвер, и я чуть-чуть напрягся. Казалось, палец вот-вот нажмет на курок. В голове мелькнуло, что Лафрамбуаз с Сальваньяком, обнаружив завтра мой труп, наверное, скажут, что либо я напрасно не слушал их предупреждений, либо мою славу хорошего агента сильно преувеличили. Но Эвелин вновь опустила руку.
— Не могу! — жалобно простонала она. — Тони, у меня не хватает мужества убить единственного человека, которого я когда-либо любила!..
Я поймал на лету брошенное ею досье, а Эвелин сквозь слезы добавила:
— Хорошо, я уеду, Тони… и позвоню вам, когда перейду границу… но все же, несмотря ни на что, я до конца жизни буду надеяться, что когда-нибудь вы приедете… Дайте слово, что мы еще увидимся, Тони!
Все это настолько меня потрясло, что я не успел ответить, как вдруг сзади послышался еще один голос:
— Нет, Эвелин, он не приедет.
Я медленно повернулся. У двери, держа нас обоих под прицелом, стоял Сальваньяк. Я остолбенел. Сальваньяк! А он, видимо прочитав в моих глазах безмерное удивление, рассмеялся.
— Ну да, Тони, за всем этим стоял я.
— Сальваньяк… Не могу поверить!
— Почему же? Садитесь, Тони, и вы тоже, Эвелин… Только не дергайтесь, ясно? Иначе я сразу выстрелю… Эвелин, дорогая, вы собирались поступить со мной очень некрасиво… Продали меня с потрохами, а? И кто бы мог заподозрить, что у вас есть сердце и что это сердце воспылает к нашему Тони? Ведь она вас и вправду любит, Тони, тут не может быть ни малейшей ошибки… Кстати, если это еще способно вас порадовать, могу уверить, что между нами нет ничего, кроме нескольких убийств.
Эвелин словно окаменела на стуле. Казалось, взгляд Сальваньяка ее гипнотизирует. А я по-прежнему недоуменно таращил глаза.
— Ну вот, Тони, а теперь мне придется убить и вас. Правда, сделаю я это без особого удовольствия, потому что, честно говоря, вы мне нравитесь, но речь идет о моей безопасности, а вы достаточно долго варитесь в нашем котле и, следовательно, должны понимать, что в таких вопросах ни о каких личных симпатиях даже и думать нечего.
— Но почему? С какой стати? Вроде бы ваш гараж на полном ходу… Чего вам еще не хватало?
— Боюсь, вы подумаете, что у меня мания величия, но — тем хуже! Они вышвырнули меня в отставку, Тони, решив, что я заработал на их службе слишком много ран и уже никуда не годен! Вот мне и захотелось доказать обратное. Присутствующая здесь дама предоставила мне такую возможность, поэтому-то, отделавшись от вас, я заберу ее с собой и честно вручу половину денег. Этого вполне хватит, чтобы вести жизнь, о которой она всегда мечтала. Да, я готов забыть о чуть не совершенном предательстве и даже посочувствовать. Все мы знаем, что такое ослепление страсти…
Эвелин попыталась меня спасти.
— Антуан… я готова уступить вам свою долю, но, прошу вас, не трогайте Тони…
— Невозможно, дорогая моя… Что бы он сейчас ни говорил, но потом крепко сядет на хвост и не отцепится или, во всяком случае, изрядно осложнит жизнь. А я не хочу никаких неприятностей.
По правде сказать, я вовсе не думал о своем крайне ограниченном будущем. Все мои мысли занимало сейчас одно: я хотел понять, почему и каким образом Сальваньяку удалось обмануть нас с Иеремией. Но это не укладывалось в голове. А Сальваньяк все урезонивал Эвелин:
— Берите пример с него, дорогуша. Поглядите, как он спокоен. Не то чтоб смирился, но не рыпается. А почему? Потому что понимает: у меня нет другого выхода. Люди нашей профессии слишком хорошо знают, что против лома нет приема.
Она умоляла. Сальваньяк не желал ничего слушать.
— Вот что, дорогая, постарайтесь вести себя с таким же достоинством, как наш друг Тони. Его куда меньше занимает собственная судьба, чем то, что тут произошло на самом деле. Именно это он сейчас и надеется угадать.
Я посмотрел ему в глаза.
— Так оно и есть.
— Что ж, старина, поскольку сегодня Рождественская ночь и нам никто не помешает, я не прочь просветить вас на сей счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22