Отец
сказал:
- Отдай!
А тот, уже в начальстве ходивший, вызверился:
- Опять туда схотел?
И - загнал родителей вновь в мокрую и холодную тьмутаракань.
Сыночка своего родитель учил так: стену лбом не расшибешь. Чтобы
лучше стало, - притихни. От нас откажись. Але его, сукиного сына, вздерни
властью, которую получишь, выучившись.
И учился тот, кто сейчас получил пятнадцать плюс пять. Доучился до
власти. Стал каким-то главным. Но и тот, кому месть вынашивал (батя на
фронте в сорок четвертом полег, маманя померла своей смертью в
тьмутаракани тремя годами позже), шел вгору. Жесток был. В войну
председателем по броне оставался. Кнутом выгонял на поле стариков, детных
баб. За что орден отхватил и депутатом стал. А уж перед самой акцией мести
узнал этот, теперь тоже главный, звезду его враг получил. И оттянул месть.
Месть он продумал еще год назад. Взял командировку (что и подвело) в
другую, совсем далекую область. Слетал туда. Ночью на чужой машине приехал
в бывшее родное село отца и матери. Рука-то на гада не поднялась! Поднял
тот шум на всю округу. Связали уж не молодца, а старца, осиротившего
бесплодную жену...
- Они меня мордовали долго, чтобы я признался и согласился. Не на
него, дескать, руку поднял - на сам колхозный строй, который выводил
достойных людей к власти. А всех тех, кто лодырничал, этот строй,
естественно, ставил на колени, заставляя силком работать. И твои родители,
выходит, попали под эту статью.
- Меня тоже каждый день ставят на колени... Чтобы признался, вину на
себя взял.
- По линии, значит, идешь.
- По какой еще линии?
- По той самой... Того председателя всегда тянули вгору по линии. По
линии их указаний. Уж, наверно, придумали - вышку сунуть. Но пусть сами
становятся к стенке! - ребром ладони рубанул по цементному полу. - Сижу
как крот в своей норе. А папаня лежит в сырой земле за эту власть, которая
вышками разбрасывается... Не смей соглашаться с ними!
- Катьку до слез жалко. Как она без отца будет?

...А девочка у Ледика - Катя - была крепенькой, черноглазой и
черноволосой. Она его никогда не видела, и как ей о нем говорили взрослые,
она его так и воспринимала. Бурного восторга они ей не влили, это она сама
была такой восторженной. Они ее научили сверлить глазками чужих людей. Она
внимательно его всего и сверлила глазками, иногда притрагиваясь
внимательно ручкой то к ноге, то к руке, то к лицу, когда он становился на
колени. Ручка ее была пухленькой, она то гладила его по щеке, то по плечу,
а когда кто-то на нее из них, двоих взрослых, смотрел - ручка сразу
отскакивала. Стеснялась? Или боялась?
Ледик испытывал сложные чувства. То хотелось ему Катьку поставить на
пол, то приласкать. Скорее всего его удерживало положение, в котором
очутился. Ведь не уйдешь отсюда вот так просто, оставив девочку,
признавшую в тебе своего отца.
- Ты быв в командиовкэ?
- Да в какой я там был командировке? Я, видишь же, служил.
- Слузив?
- Да. - Ледик подтолкнул ногой свой чемодан, нагнулся вместе с ней к
нему и стал открывать. Открывать замок одной рукой было неловко, ручка
покоилась в большой его правой руке, и он открывал замок левой рукой.
- Ты дерзы от так, - показала Катя на чемодан и тут же нагнулась к
чемодану и одной, свободной своей рукой стала поворачивать его к нему. -
Ух, ух, какой он каплизный... Попай ключиком?
- Не попал.
- Не тоопись, - серьезно посоветовала она. - А то поокутишь мимо и не
попадешь. Видишь, у нас есть бойшой чемодан, он поокучивается и без толку.
- Справимся, - пообещал Ледик.
- Деушка тоже спявьяется. Он ловкенько щелкнет, и вся капуста...
- А мы тоже щелкнем.
Невольно при новом движении попытался вынуть ручку из своей руки, но
замерла, напряглась, и он почувствовал, как Катя испугалась.

Почему он остался на эти дни у жены? Да, видимо, вот и поэтому.
Приехав, он еще не понимал - до встречи с этой девочкой - что у него
отняли ответственность за эту маленькую жизнь. Не они - мать и отец этой
хрупкой девочки, решали судьбу - и свою, и ее, - решали за них, решало
большое государство. Все знающее, все понимающее. Обросшее великими
лозунгами защиты Отечества. Но многого не предусмотревшего, когда речь
идет о конкретном защитнике.
Слишком сложным оказалось потом все уладить. Все каялись, все
плакали. И особенно убивался отец Ирины. "Как же я мог это все оставить
так! Старое я решето!" Между прочим, об отце Ирины Ледик рассказал потом
Струеву. Вдруг тесть явился непрошенно. Ледик в тот час выбирал из
чемодана подарки. Конечно, он купил кое-что и для Ирины, и для Кати. Был
уверен, что зайдет. Тесть оглядел Ледика, тот смущенно встал с колен -
стоял же у чемодана. Ирина встала решительно между отцом и Ледиком: что-то
уж слишком долго разглядывали они друг друга. Неуступчивы были!
- Дед, - сказала Катя, как бы выводя всех из оцепенения, - цто же ты
так стоис? Виишь, как у нас появился гость? Ты цто, озабыл моего папу? Это
же мой папа!
Ледик вновь нагнулся к чемодану, закрыл его, приподнял зачем-то. Он
поискал глазами, куда положил свою бескозырку. Катя, оказывается, прикрыла
ее полотенцем - чтобы случайно не замаралась. Ледик медленно надел
бескозырку, взял в руки чемодан.
- Мама, - прошептала Катя, - он зе уйдет!
- Ты погоди, - сказал отец Ирины. - Ну чего ты сразу лезешь на дыбы!
И ты тоже... - Посмотрел в сторону дочери. - Выходит, вроде я ваш враг?
- Не враг ты, отец. Пока - лишний... Дай нам самим разобраться...
После того, как он рассказал обо всем этом - ну почему остался в доме
жены и почему не ушел оттуда (как же, если Ирина так сказала? ведь она
тоже имеет права на меня!), Струев спросил:
- А дневник Ирина когда-нибудь вам показывала свой?
- Дневник? Какой дневник?
Нет, он не знал о ее дневнике.
Он знал другое. Знал ее кокетство, слезы. Не знал, почему - у
двери... Не знал, как доказать, что он не убийца... Они докажут. По линии.
Идиологической, политической. Он знал настоящую любовь - секс. Этому его
научила контр-адмиральша. Он связался с ее племянницей - Верой, которая
приехала в дальний гарнизон на летние каникулы... Вера потом вышла замуж
за сорокалетнего лысого старшего офицера. Назло Ледику. Он же говорил ей
все время, что с женой - пошло к концу. А потом вдруг сказал, что об Ирине
думает все время. И чем ближе к концу демобилизации, тем чаще дышится.
Вера, Вера... Когда он зашел в дом жены, подумал: "Неужели из той
Ирки вышла такая классная баба?" Идет по улице - конечно, мужики
оглядываются. У нее были теперь большие карие глаза, щеки с ямочками. Вся
она - в меру. Вся она, - как бы прикидывал по-своему Ледик, - в меру
полненькая, в меру худая. Но - изящная. Вся хороша, ослепительна. Хотя...
голос глухой, кричит почему-то громко... Курит? Пьет? Кашляет так грубо.
Отчего?
Выходит, Катька могла подглядеть, что они делают у самого порога...
Видишь, у нее ни стыда, ни совести. Она так привыкла, это ее кайф. А
после, когда дед пришел и увел Катьку в детский садик, она, наскоро поев,
кинулась к постели. Ирина тут же заговорила о Маркесе. "Ты читал
что-нибудь из него? - Она скоро раздевалась. - У него есть эпизод
великолепного секса. - И смутилась: Ледик молчал. - Когда племянник и тетя
спрятались в доме на несколько дней и только этим занимались... Ну,
пожалуйста, иди ко мне быстрей!"
- Это у них там, - засмеялся он, наконец. - Мы попроще в этом.
Ледик уже показал себя неутомимым, и она им гордилась. Если бы, -
сказала она потом, хихикая, - наши писаки подмечали правду такой вот жизни
сексуальной, они нашли бы кое-что похлеще Маркеса...
Он, притомившись, мирно предположил: когда его смена совпадет с его
утренним уходом на работу, - идти надо вместе. И ездить в выходной день
купаться, тоже будут вместе. И станут ловить рыбу тоже вместе. И пусть она
радует этих мужиков формами. У них же никогда такой женщины не было и не
будет. Только на модных картинках такие.
- Я лучше их. Они же худые.
- Ты тогда сказала на Ленку: она же худая, как из Освенцима.
- Ты ведь тоже с ней крутил. Так я тебе истерики не закатываю.
- Это все другой вопрос. Мы были одногодки. А ты и он...
- Ты всю жизнь будешь об этом долдонить?
- Ладно, у них же никогда такой женщины не было и не будет! -
засмеялся он.
...Он думал, отдыхая в чистой постели: у них будет хорошая
библиотека, они станут по вечерам много читать. Самодеятельность? Дудки.
Он не пойдет больше танцевать. Это на флоте. Чтобы увильнуть от службы. А
тут дураков нет. А если приедет эта контр-адмиральша - она грозилась
проездом на курорт заехать - ну что же, у Ирины - этот... Он раздельно, по
слогам сказал:
- Е-го на-до у-б-бить!

- Итак, она заплакала, когда вы ее ударили?
- Да, она заплакала.
- Вы почувствовали, что обидели ее?
- Нет, я почувствовал, что это ее оружие. Она вычитала где-то из книг
об этом. И она сказала... Она блондинка. А плач украшает блондинок.
- А контр-адмиральша была блондинка? Или брюнетка? - Струев поднимает
тяжелую голову медленно.
Вся ненависть к нему, мужчине, ударившего женщину, обрушилась на
Ледика.
- Смирно! - заорал. - Ни равнения направо, ни равнения налево!.. Чего
же ты, жлобина, за горло ее, Ирину, хватал, когда пришел тесть и поперек
шерсти тебя погладил?
Ледик тихо, после долгого молчания, спросил:
- Зачем вы о той женщине? Ну, контр-адмиральше... Какое она имеет
значение в этом деле?
Ледик насупился, лоб его стал кретинообразный - какой-то узкий,
потому что глаза осатанели. Зеленые, как у кошки. Мигают быстро.
- Мне не ясно... Какая причина была... когда покойная упрекнула вас
за нее... Бросаться в драку? Значит, она вам тоже не безразлична?
- Что, ваши подследственные никогда не кидались на женщину без
причины? Только потому, что она живет, существует? Как это называется?
Мизогинист. Презираю, ненавижу, осуждаю, отрицаю! Мизогинист - мой отец.
- Ваш неродной отец?
- Мой отец.
- И что, выходит, ваш отец - мизогинист?
- Да. Маму он всегда и во всем поучал, хотя страшно отставал от нее.
Я удивлялся: у кого это я кое-чему научился? Если уж говорить, то и Вера,
раз вы знаете об этом, и контр-адмиральша не были со мной счастливы. И
Ирина не была бы счастлива. Она бы страдала от бесконечных упреков, как
страдала моя мать. Мать всегда хотела идти выше... Нет, она не грудью
открывала кабинеты. Она умна, но пила ежедневно яд. Она боялась во второй
раз разойтись... Я научился кричать. И я - нет - не ударил. Я только взял
покойную за воротник кофточки, мы стояли у двери, провожали тестя. У меня
был повод, поверьте.
- Вы ушли в армию в двадцать два года?
- Там же все написано.
- Мама доставала справку?
- Почему? Я поступал в институт. И сдал экзамены.
- А учиться не пошли?
- И это вы знаете. Я пошел работать туда, где работает отец. Меня
тянуло туда. Я хотел доказать, что осилю. Не только отец может так тяжело
работать. Я никогда не упрекал, что кто-то работает на легких работах.
- Вы имеете в виду мать?
- Да.
- Выходит, отец ее всегда упрекал?
- Но это же, наверное, для вас ничего не значит... Ну, какое в самом
деле... Ну зачем вы так?
- Кто рассказал вам об отце? - спросил его на последнем допросе
Струев.
- Плохое? Или хорошее? Как он поднимал шахту? Или - как ходил по
девкам? Здесь, в кабинете, вы не сможете мне ответить. Но разве я глухой?
Разве я не узнал бы? Разве я не узнал бы, что отец и к моей жене приходил?
- Вы бросились на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18