– Был дым. Я видел. А сейчас пропал.
И ездовой и сразу обрадовавшийся Губкин показали Пряхину направление. Старшина долго смотрел на разноцветные склоны сопки, потом пожал плечами:
– Странно… Строители ушли давно. Охотники сюда вряд ли придут – знают, что стройка шла, дичь распугана. Да если б и забрели, так днем, им костер жечь некогда – охотиться надо. Искателям женьшеня – то же самое. Ну кто еще? Геологи? Но они всегда лагерем становятся и если уж начнут костер жечь, так надолго. А населенных пунктов километров на пятьдесят в округе нет. – Старшина прихватил большой сильной рукой тяжелый подбородок, опять пожал плечами и добавил: – Во всяком случае, наблюдайте. Знаете сами – побережье здесь недалеко Сразу за главным хребтом. Мало ли кого можно там высадить. В общем – посматривайте.
Ездовой, Почуйко и Губкин притихли, с опаской посматривая на дальние сопки. Никто уже не замечал ярких осенних красок. Горы казались хмурыми и затаенными.
– Ну что вы, товарищи! – Аркадий рассмеялся. – Ведь от тех сопок до нас – день ходьбы. Значит, волноваться можно только с завтрашнего дня.
Всем сразу стало ясно, что Сенников прав, и солдаты, улыбаясь ему, повеселели. Даже старшина Пряхин посмотрел на Сенникова почти с уважением. Этот упрямый парнишка, кажется, и самый находчивый, и наиболее самостоятельный из всех его подчиненных, а такие люди Пряхину нравились: из них выходили отличные солдаты и хорошие командиры. Аркадий сразу уловил смену настроений и, казалось, даже мысли старшины и все так же весело, даже озорно, словно подчеркивая свое бесстрашие, предложил:
– Давайте разгружаться, товарищ старшина. Время позднее, а ездовому долгий путь.
И опять он сказал самые нужные и самые дельные слова, не подчиниться которым было просто невозможно. Наверное, поэтому никто не удивился, когда Аркадий начал покрикивать на товарищей, принявшихся разгружать двуколку, а старшина подумал: «Может, и в самом деле в сержанты его готовить?»
Но он сейчас же вспомнил слова Почуйко, сказанные Аркадию на перевале: «Ты дуйся больше. Может, на сержанта выдуешься» – и решил повременить. Он знал, что люди, желающие командовать, не всегда умеют делать это. Старшина вздохнул и подошел к двуколке.
На самом верху груза, на полушубках, лежали телефонные аппараты. Пряхин взял один из них, присоединил к свисающим со столба проводам и продул трубку. Как и многие командиры, старшина не любил, когда подчиненные слышат его переговоры со старшими. Старый связист, он знал, что даже случайно оброненное слово, даже тон, которым оно было произнесено, иногда может выдать военную тайну или повлиять на людей – породить ненужные разговоры, сомнения или неоправданные надежды. Немногословный во время несения службы, старшина дождался, когда солдаты занялись разгрузкой и не могли его услышать, покрутил ручку аппарата и негромко позвал:
– Алло! Восьмой пост… Восьмой! Коммутатор? Товарищ капитан? Докладывает старшина Пряхин. Прибыли благополучно. Разгружаемся. Ездового отправлю сегодня же. Пост номер семь принял в порядке. – Он помолчал, прислушиваясь к ответу, и добавил: – В районе сопки Кабаньей, левей километра три, на юго-западных скатах, был замечен дым костра, который исчез, как только мы вышли на дорогу. – Он опять помолчал и, выслушав ответ, кивнул: – Понятно, слушаюсь, товарищ капитан. Ничего не скрою.
Затем Пряхин вызвал шестой пост и сообщил о появлении дымка. Положив трубку, он подошел к солдатам и спокойно сказал:
– Все в порядке, к линии подключился. На других постах гарнизоны тоже приступают к службе.
Солдаты молча посмотрели на него, и испещренная грязно-серыми пятнами костров гравийная сопка уже не показалась им загадочной и недоброй. Справа и слева были свои. С ними всегда можно связаться по телефону.
Ночные тени
Имущество в землянку решили не переносить: в ней пахло сыростью и нежилью.
– Наведем порядок, подремонтируем – тогда и вселимся, – решил Пряхин, – а пока в палатке поживем.
Двуколку разгрузили прямо на расстеленный на земле брезент. Консервы, цинки с патронами, телефонный провод, мешок с мукой, постели и ящик с толом – все сложили в кучу. Сенников накрыл эту груду полушубками и плащ-палатками.
Ездовой попрощался за руку с солдатами, отдал честь старшине, закурил и пошевелил вожжами. Уже привыкшая к тяжелой поклаже, лошадь напряглась и рванула. Пустая двуколка подпрыгнула на камнях, ударила ее по задним ногам. Лошадь испуганно заржала и упала на передние ноги.
Это было так неожиданно и смешно, что Губкин расхохотался, а Почуйко привалился спиной к столбу и застонал:
– Ой, не можу!.. То ж выходит, не она нас везла, а мы ее в гору вытолкали.
– Трактор… полусильный, – сдержанно пошутил Сенников, посматривая на добродушно посмеивающегося старшину.
Только обиженный ездовой молчал. Он помог лошади подняться на ноги и, схватив ее под уздцы, повел к дороге.
Глядя на его поношенную стеганку и старенький, с поцарапанной ложей карабин, на дребезжащую и подскакивающую двуколку, Саша Губкин понял, что смеяться ему не хочется. Вместе с этим ездовым, с двуколкой от него уходило все прошлое – не только московский дом, а даже казарма, даже соседний пост. Они оставались одни в глухой нагорной тайге.
Этот резкий переход от безудержного веселья к тихой грусти уловил старшина и понял, что наступил тот момент, когда нужно сразу, раз и навсегда взять в руки своих солдат, подчинить их твердой командирской воле, чтобы с первых же минут жизнь на далеком седьмом посту была по возможности точной копией теперь уже далекой казарменной жизни. Ничто, никакие события и перемены не должны были поколебать суровой и справедливой воинской дисциплины и порядка. Старшина быстро застегнул воротничок гимнастерки, подтянулся и крикнул в спины провожающих взглядами ездового и двуколку примолкнувших солдат:
– Становись!
Солдаты встрепенулись, привычно нашли свои места в маленьком строю. Правофланговый Сенников, потом Губкин и замыкающий Почуйко. Все трое очень разные и в то же время чем-то неуловимо похожие друг на друга. Старшина подождал, пока они приведут себя в порядок, внутренне подбирая верный и нужный тон, которым следует отдать команду. Крикнешь громко, как когда-то перед строем роты, выйдет смешно, и смех этот не выбьешь потом никакими строгостями. Отдашь команду тихим голосом – могут подумать, что он как бы предлагает установить легкие, панибратские отношения. Это еще страшнее, чем смех. Нужен был единственно правильный для данной обстановки тон, и старшина отыскивал его.
Солдаты не знали об этих поисках своего командира и торопливо расправляли гимнастерки, счищали случайно приставшие травинки. Когда почти все было закончено, старшина подобрался, словно сжался, и мягко, но с легким металлом в голосе произнес:
– Равняйсь!
Но металла еще явно не хватало, и солдаты, чувствуя это, повернули головы вправо не слишком быстро, словно решив в душе, что все это построение, команды – одна лишь форма, которая в новых условиях не так уж важна и нужна. Пряхин уловил это движение и, заранее приготовившись увидеть его, сделал то, что думал сделать раньше. Он резко сократил паузу, необходимую для выравнивания в большом строю и властно, отрывисто бросил:
– Смирно!
Это отсутствие привычной паузы, этот властный, решительный тон сразу сказали солдатам, что построение серьезно и поход в сопки не изменил их судьбы. Они резко повернули головы, замерли.
Старшина уловил и это движение душ своих подчиненных, и, чтобы сохранить и упрочить его, опять, вопреки традиции, сократил паузу, и заговорил все так же властно, отрывисто:
– Седьмой пост считаю принятым. Понятно? Приказываю приступить к несению службы.
Он примолк, заглядывая в настороженные глаза подчиненных, и уже мягче продолжал:
– Слушай обстановку. На побережье начинаются учения. Установлено, что главный хребет Сихотэ-Алиня зачастую мешает или даже не допускает радиосвязи. Понятно? Поэтому на нашу линию… возлагается особо ответственное задание. Учтите, что противолежащая сторона, – Пряхин прищурился и чуть наклонился к строю, чтобы люди лучше поняли, что скрывается за этими мудреными словами «противолежащая сторона», – по сведениям разведки, тоже сосредоточила свои корабли… Возможно, для учений. Поэтому от нас требуется бдительность, точное несение службы и дисциплина.
После этого Пряхину, чтобы усилить впечатление, хотелось назвать своего заместителя. Внутренне он был почти убежден, что для этого больше всего подходит Сенников. Старшина взглянул на него и увидел, что глаза Сенникова улыбаются насмешливо и покровительственно. Это было так неожиданно и почему-то так обидно, что старшина нахмурился и недовольно бросил:
– Вольно… Вопросы есть?
Вопросов не было. Заполняя неловкую паузу, скрывая внезапно возникшую обиду, Пряхин спросил:
– Сенников, это вы распорядились сложить все в кучу?
– Да. А что?
– Во-первых, не «да», а «так точно». А во-вторых, если сегодня вам придется вести бой, где вы возьмете патроны?
Сенников смотрел на старшину прямо, взгляд у него был смелый, ясный, и это почему-то не понравилось Пряхину. Он нахмурился, а Сенников усмехнулся:
– А он обязательно будет, товарищ старшина?
Пряхин понял, о чем думал Сенников, когда задавал этот каверзный вопрос: «Понятно, товарищ старшина, сразу начинаете дисциплину подтягивать? Ну да здесь не казарма. Обойдется».
Этот внутренний, только им двоим понятный разговор был опасен. Старшину он застиг врасплох. Но старшина не мог не то что признаться, а даже показать это. Он равнодушно отвернулся от Сенникова и приказал:
– Рядовой Почуйко, отройте ровик для боеприпасов и отдельно для канистр с керосином. Хранилище для тола сделаю сам. Все замаскировать…
Почуйко дернул гимнастерку за подол, хотел было приложить руку к ушанке, но потом вспомнил, что он в строю, ухмыльнулся:
– Слушаюсь. Але где ж копать?
Пряхин указал места, потом посмотрел на Губкина, и тот, не ожидая приказа, подтянулся и с веселой, еще мальчишеской готовностью уставился на старшину.
– Вам, товарищ Губкин, оборудовать палатку, согреть чай, а потом приготовиться к дневальству. Рядовому Сенникову… – Аркадий выпрямился, но посмотрел не на старшину, а несколько поверх его ушанки из искусственной цигейки. Пряхин знал, о чем думал Сенников: «Сейчас вы, товарищ старшина, подберете мне работенку понеприятней: надо же наказать… если не за нарушение дисциплины, так за недозволенные мысли».
И потому, что мысли эти нужно было сломить, а Сенникова обескуражить, Пряхин дал ему самое легкое задание:
– Рядовому Сенникову приготовить подстилку в палатку и принести воды.
– Слушаюсь, – с деланным спокойствием, но все-таки несколько удивленно ответил Аркадий и добавил то, что не догадался добавить ни один солдат: – Разрешите выполнять?
Пряхин кивнул головой и, когда Сенников стал спускаться к реке, проводил его долгим, изучающим взглядом, потом взялся рассортировывать багаж, откладывая в сторону полушубки, плащ-палатки, связки запасного обмундирования и белья – все, из чего можно было устроить постель.
Саша Губкин сходил к порубке, вытесал из подлеска несколько кольев, соединил застежками две плащ-палатки и укрепил их на кольях. Третью плащ-палатку он сложил угольником и сделал из нее заднюю стенку жилья. Когда Сенников принес большую связку подсохшей травы, он расстелил ее на земле, покрыл сверху тремя полушубками и одеялом.
– На такой постели и подъем проспишь, – сказал Почуйко.
В долине реки накапливался туман. По склонам сопок поползли фиолетовые тени, а снега на вершинах вспыхнули ослепительно-оранжевым светом. Потом они порозовели, стали голубоватыми, а когда в закопченном очаге под чайником разгорелся костерчик, снега померкли и казались уже затерянными облачками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21