И сразу нашлось время на осмотр линии. Она была в порядке, только кое-где они расчистили заросшую пешеходную тропинку, а в одном месте построили мостик через падающий со склонов ручей. Тайга уже не казалась Саше загадочной и жутковатой, и они разговорились, обсуждая поведение Сенникова. Саша защищал товарища, стараясь разыскать в нем и хорошие черты, а Вася прятал глаза и отвергал все сенниковские достоинства.
– Не нравится он мне, и все. Задавака. Вот Почуйко – настоящий хлопец. И командир у вас хороший. А этот – нет…
– Ну чем он плох? Чем? – горячился Губкин.
– А он такой… Такой… Все ему не нравятся. Один он хороший.
Это, пожалуй, было правильно. Аркадий действительно ни к кому не относился хорошо. Но согласиться с этим Губкину было стыдно, точно он тоже был виноват в том, что Аркадий оказался таким, какой он есть. Этот неприятный разговор оборвался сам по себе.
Возвращаясь от границы своего участка, они подошли к только что построенному ими мостику. Губкин уже взялся за перильца, чтобы ступить на мостик, как Вася схватил его за руку.
– Смотри, – показал он на мостик.
На свежеокоренных жердях ясно вырисовывались грязные пятна. Губкин не понял паренька и удивился:
– Что ж тут такого?
– Ты лучше смотри, лучше!..
Саша пригляделся и вдруг понял, что эти пятна похожи на огромные кошачьи следы. Он внимательно посмотрел на Васю, опять на пятна и, чувствуя, как все в нем напрягается и словно становится сильнее, спросил:
– Неужели тигр?
Вася озабоченно кивнул головой. Его светлые глаза сузились, он весь подобрался и насторожился. Низко склонясь над тропинкой, он вернулся назад, потом спустился к ручью и показал Саше две глубокие ямки: здесь тигр пил воду и вмял передними лапами мокрую прибрежную землю.
Забросив за спину снаряжение, Губкин и Вася изготовили оружие и осторожно двинулись по следам на тропинке – другой дороги на участке не было. В одном месте зверь потерся о кусты и оставил на ветвях огненно-рыжие клочья линялой летней шерсти. За этими кустами следы терялись. Несколько раз связисты возвращались назад и снова уходили вперед: следов не было.
– Вероятно, ушел в сторону, – вслух подумал Саша и ощутил, как напряжение постепенно оставляет его.
– Наверно… Учуял наши следы и прыжком ушел.
Они в нерешительности постояли перед кустом. Губкин осторожно снял с ветки клочок шерсти и увидел, что она не только огненно-рыжая, но и черная, лоснящаяся. Вася посмотрел на нее и решил:
– Молодой тигр. Шерстка на солнце даже вспыхивает. У старых – тусклая. – Он подумал и добавил: – Нет, этот – дурной. Наверняка ушел.
Оттого, что опасность явно прошла мимо, стало беспричинно весело.
– Давай возьмем этой шерсти, – шепотом, озорно улыбаясь, предложил Саша.
– Зачем?
– Ну как же? Покажем нашим, что мы ходили по тигриным следам.
Вася хитро прищурился:
– Верно, давай наберем! Придем и расскажем Почуйко, как мы тигра за хвост тащили. Он не поверит, а мы ему покажем шерсть. Вот, скажем, видишь: весь хвост ему ободрали. Так с голым хвостом и убежал на нас жаловаться.
Они рассмеялись, но тигриной шерсти все-таки набрали.
– Говорят, она для кисточек очень хороша, – смущенно пояснил Саша, потом задумался и полюбопытствовал: – Слушай, а тигры – бродячие животные? Вернее, кочевые?
– Да как тебе сказать? Не очень. Как привяжется к одному месту, так и бродит вокруг.
Губкин очень серьезно уточнил:
– Это точно?
– А что это тебя так волнует? – удивился Вася.
– Значит… Значит, и наши ребята, и ребята с восьмого поста могут напороться на… этого?
– Да уж… Раз появился, значит, можно наскочить.
– А он на людей нападает?
– Удэгейцы говорят, нападает. Когда голодный. Или когда раздразнят. Вообще-то он старается уйти от людей.
– Все-таки, значит, нападает… Вот так пойдет кто-нибудь по тропке, а он по ней шествует, – вслух размышлял Саша и решил: – Нужно его спугнуть! Пойдем попробуем догнать.
Вася недоверчиво покосился на него, вздохнул, потом тряхнул головой:
– Верно! Спугнуть нужно. Только пойдем не по тропинке, а заберемся чуть выше. Сверху будет видней.
– А если и он выше поднимется?
– Да нет, тигры держатся поближе к воде. К ней всякие животные на водопой ходят, он там и охотится. И потом он же, как кошка, сквозняка не любит. А на сопках ветра больше.
Они поднялись на склоны сопки и осторожно пошли вдоль опушки подступающего к тропинке разнолесья. С полкилометра они двигались вдоль реки, часто останавливаясь и рассматривая долину. Там все было спокойно.
– Нет, так у нас ничего не выйдет, – заявил Губкин.
– Пожалуй, нужно найти место, где зверь свернул с тропки, – озабоченно сказал Вася. – Ты иди и следи за мной. А я спущусь вниз и еще раз проверю следы.
Губкин снял предохранитель с затвора автомата и осторожно, стараясь не шуметь, двинулся вперед, неотрывно наблюдая за мальчиком. Из леса, привольно раскинувшегося на пологом склоне сопки, показалась еле заметная тропка, пробитая копытцами оленей и диких коз. Она кружила между могучими неохватными дубами, все еще не сбросившими темно-зеленой листвы, и высоченными тополями, группками росшими возле водостоков. Тропка скользила вниз по язычку-отрогу к реке, и Саша стал спускаться по ней, чтобы быть поближе к Васе.
Звериная тропа неожиданно скрылась в густейших кустарниках, зеленым тоннелем провела Губкина через пахнущие пашней и грибами водостоки и вывела на тропу вдоль столбов, Самым удивительным было то, что и Саша, и Вася несколько раз проходили мимо выхода из этого звериного тоннеля и ни разу не заметили его. Теперь же Губкин ясно видел не только выход из-под одного зеленого свода, но и вход под другой Там, в сумерках, как осколки солнечных лучиков, трепетали на легком ветерке-дыхании ослепительно-яркие оранжево-желтые тигриные шерстинки.
– Вася! Лазарев! – закричал Губкин.
– Ну чего кричишь? – недовольно отозвался Вася. – Испугаешь ведь.
Оказывается, он тоже спустился со взгорка и шел по тропинке. Губкин молча показал ему на вход в зеленый тоннель. Даже наметанный взгляд молодого таежника не сразу увидел его. Вася обрадовался и сразу же насторожился:
– Пойдем или подождем? Все-таки тигр…
Они в нерешительности постояли перед входом в тоннель и неожиданно взглянули друг другу в глаза: обоим в одно и то же время стало стыдно. Похоже было, что они струсили, и оба сразу решили загладить свою трусость подвигом или хотя бы смелым, решительным поведением.
Вася первым сделал шаг вперед, но Губкин остановил его:
– Подожди, у меня автомат.
Так они и двинулись – впереди Губкин с изготовленным к бою автоматом, а за ним, уступом вправо, Вася с ружьем в руках.
Тропка привела их на заливной луг, заросший густым, уже по-осеннему одеревенелым разнотравьем, у корней которого выбивались и подгон, и первые стрелки озимых трав. Все это сразу зашуршало и заскрипело под ногами, и связисты остановились. Неподалеку раздался сдержанный не то рык, не то хриплое мяуканье. Связисты повернули голову и замерли – метрах в тридцати – тридцати пяти стоял и смотрел прямо в их широко открытые и, вероятно, испуганные в эту минуту глаза большой, шелковисто поблескивающий на солнце черно-рыжий тигр.
Над разнотравьем виднелись только его спина, широкая, с плавным прогибом посредине, и щекастая оскаленная морда. И как бы сам по себе, в полуметре от мощного, покрытого солнечными бликами крупа извивался и трепетал черный кончик хвоста. Как это ни странно, а именно этот живущий как бы сам по себе черный кончик больше всего смутил Губкина. Он казался ненастоящим. В нем было что-то неправдоподобно-кошачье, домашнее и совсем-совсем нестрашное.
Первый испуг, неминуемый при встрече с грозным хозяином тайги, прошел и уступил место острому любопытству, к которому через секунду примешалось еще и беззлобное озорство. Захотелось крикнуть, свистнуть или сделать еще что-нибудь веселое, отчаянное, мальчишеское.
Но чтобы сделать это, нужно было почему-то посмотреть на морду тигра. И когда Вася взглянул на нее, озорное настроение не то что пропало, а тоже как-то отошло в сторонку и притаилось.
Тигр больше не рычал. Он щурился и широко раскрывал пасть, склоняя опушенную белыми бакенбардами красивую морду набок, так, словно подставлял зубному врачу больные зубы. А сами зубы, белые, редкие и поэтому особенно внушительные, вспыхивали солнечными бликами, и тогда становилось страшно. Такие это были зубы.
– Стреляй! – тихонько прошептал Вася. – Стреляй!
Губкин не мог стрелять. Было в этом молодом сытом звере столько могучей и в то же время изящной красоты, столько еще ленивой, непроявившейся силы и сдержанного, по-своему благородного гнева, что стрелять в него казалось невозможным так же, как броситься с ножом на картину, которая поразила тебя своей мрачной правдивостью.
– Стреляй же, – молил Вася.
Губкин не стрелял. Он просто смотрел на зверя. Ни страха, ни озорства, ни даже удивления он не ощущал – зверь был красив, и Саша любовался этой красотой.
В какую-то секунду восторженный взгляд человека и настороженно-ленивый взгляд зверя встретились. Ни зверь, ни человек не могли сообщить что-либо друг другу, но, видно, у обоих произошла какая-то мгновенная перемена, потому что тигр перестал скалиться и больше не склонял набок свою красивую морду. А человек весь подобрался, подтянул автомат поближе к плечу, причем сделал это совершенно бездумно, как будто во сне отлежал руку и теперь устраивает ее поудобней.
Тигр стал оседать и пропадать в разнотравье. Теперь он почти не скалился, морда его – напряженная, мужественно-красивая, с откинутыми назад ушами – еще несколько мгновений маячила над частоколом бурьяна, а потом скрылась. Но Саша все равно видел не зверя и его морду, а блеск зеленоватых – он был уверен, что именно зеленоватых, – жестоких глаз и по-прежнему не ощущал страха. Было только невероятное напряжение и озарение, словно каждая жилка в нем напряглась до предела, и поэтому он видел и понимал даже то, чего не мог видеть и понимать человек в обычном состоянии.
Он понимал, что тигр присел для прыжка и для этого ему пришлось скрыться в траве. Он видел, как зверь растерянно открыл прищуренные глаза – прыгать неизвестно куда он не мог. Он видел, как тигр недовольно покривился, и понимал, что зверь мгновенно решил, точнее, подчинился древнему инстинкту: если на врага нельзя напасть – уйти от него. Все это Саша видел, хотя, честно рассказывая об этом впоследствии, сам признавал, что видеть и понимать всего этого он не мог. И тем не менее он видел и понимал.
Тигр обиженно рыкнул и короткими неуклюжими прыжками побежал к реке. Ослепительная черно-оранжевая спина его замелькала между травой и кустарником.
И тут опять выступило вперед то почти мальчишеское озорство, которое отступило было в сторонку и притаилось. И Вася и Губкин вдруг дико заорали, засвистели и, забыв обо всем на свете, побежали за хозяином тайги, как бегают уличные мальчишки за трусливой, приблудной собачонкой.
Тигр мчался мощными стремительными прыжками, и догнать его было невозможно. Только на одно мгновение он задержался перед тихой и мелкой в этом месте рекой, но, сжавшись в тугой комок, красиво взметнулся над водой и зарослями. Однако сил у него не хватило. Раздался звучный всплеск, сердитый рык, и зверь, выскочив из реки, помчался дальше.
Губкин и Вася увидели только круп зверя и, не раздумывая, все в том же припадке отчаянного озорства бросились в реку. Проваливаясь в ямы по шею, захлебываясь, они выбрались на другой берег и, уже задыхаясь, побежали вверх по отлогому скату заречной сопки. Ветви хлестали по лицу, ноги скользили и путались в траве, но они все бежали и бежали. Дыхание становилось хриплым, запаленным, их оставляли силы, и все-таки остановиться они не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Не нравится он мне, и все. Задавака. Вот Почуйко – настоящий хлопец. И командир у вас хороший. А этот – нет…
– Ну чем он плох? Чем? – горячился Губкин.
– А он такой… Такой… Все ему не нравятся. Один он хороший.
Это, пожалуй, было правильно. Аркадий действительно ни к кому не относился хорошо. Но согласиться с этим Губкину было стыдно, точно он тоже был виноват в том, что Аркадий оказался таким, какой он есть. Этот неприятный разговор оборвался сам по себе.
Возвращаясь от границы своего участка, они подошли к только что построенному ими мостику. Губкин уже взялся за перильца, чтобы ступить на мостик, как Вася схватил его за руку.
– Смотри, – показал он на мостик.
На свежеокоренных жердях ясно вырисовывались грязные пятна. Губкин не понял паренька и удивился:
– Что ж тут такого?
– Ты лучше смотри, лучше!..
Саша пригляделся и вдруг понял, что эти пятна похожи на огромные кошачьи следы. Он внимательно посмотрел на Васю, опять на пятна и, чувствуя, как все в нем напрягается и словно становится сильнее, спросил:
– Неужели тигр?
Вася озабоченно кивнул головой. Его светлые глаза сузились, он весь подобрался и насторожился. Низко склонясь над тропинкой, он вернулся назад, потом спустился к ручью и показал Саше две глубокие ямки: здесь тигр пил воду и вмял передними лапами мокрую прибрежную землю.
Забросив за спину снаряжение, Губкин и Вася изготовили оружие и осторожно двинулись по следам на тропинке – другой дороги на участке не было. В одном месте зверь потерся о кусты и оставил на ветвях огненно-рыжие клочья линялой летней шерсти. За этими кустами следы терялись. Несколько раз связисты возвращались назад и снова уходили вперед: следов не было.
– Вероятно, ушел в сторону, – вслух подумал Саша и ощутил, как напряжение постепенно оставляет его.
– Наверно… Учуял наши следы и прыжком ушел.
Они в нерешительности постояли перед кустом. Губкин осторожно снял с ветки клочок шерсти и увидел, что она не только огненно-рыжая, но и черная, лоснящаяся. Вася посмотрел на нее и решил:
– Молодой тигр. Шерстка на солнце даже вспыхивает. У старых – тусклая. – Он подумал и добавил: – Нет, этот – дурной. Наверняка ушел.
Оттого, что опасность явно прошла мимо, стало беспричинно весело.
– Давай возьмем этой шерсти, – шепотом, озорно улыбаясь, предложил Саша.
– Зачем?
– Ну как же? Покажем нашим, что мы ходили по тигриным следам.
Вася хитро прищурился:
– Верно, давай наберем! Придем и расскажем Почуйко, как мы тигра за хвост тащили. Он не поверит, а мы ему покажем шерсть. Вот, скажем, видишь: весь хвост ему ободрали. Так с голым хвостом и убежал на нас жаловаться.
Они рассмеялись, но тигриной шерсти все-таки набрали.
– Говорят, она для кисточек очень хороша, – смущенно пояснил Саша, потом задумался и полюбопытствовал: – Слушай, а тигры – бродячие животные? Вернее, кочевые?
– Да как тебе сказать? Не очень. Как привяжется к одному месту, так и бродит вокруг.
Губкин очень серьезно уточнил:
– Это точно?
– А что это тебя так волнует? – удивился Вася.
– Значит… Значит, и наши ребята, и ребята с восьмого поста могут напороться на… этого?
– Да уж… Раз появился, значит, можно наскочить.
– А он на людей нападает?
– Удэгейцы говорят, нападает. Когда голодный. Или когда раздразнят. Вообще-то он старается уйти от людей.
– Все-таки, значит, нападает… Вот так пойдет кто-нибудь по тропке, а он по ней шествует, – вслух размышлял Саша и решил: – Нужно его спугнуть! Пойдем попробуем догнать.
Вася недоверчиво покосился на него, вздохнул, потом тряхнул головой:
– Верно! Спугнуть нужно. Только пойдем не по тропинке, а заберемся чуть выше. Сверху будет видней.
– А если и он выше поднимется?
– Да нет, тигры держатся поближе к воде. К ней всякие животные на водопой ходят, он там и охотится. И потом он же, как кошка, сквозняка не любит. А на сопках ветра больше.
Они поднялись на склоны сопки и осторожно пошли вдоль опушки подступающего к тропинке разнолесья. С полкилометра они двигались вдоль реки, часто останавливаясь и рассматривая долину. Там все было спокойно.
– Нет, так у нас ничего не выйдет, – заявил Губкин.
– Пожалуй, нужно найти место, где зверь свернул с тропки, – озабоченно сказал Вася. – Ты иди и следи за мной. А я спущусь вниз и еще раз проверю следы.
Губкин снял предохранитель с затвора автомата и осторожно, стараясь не шуметь, двинулся вперед, неотрывно наблюдая за мальчиком. Из леса, привольно раскинувшегося на пологом склоне сопки, показалась еле заметная тропка, пробитая копытцами оленей и диких коз. Она кружила между могучими неохватными дубами, все еще не сбросившими темно-зеленой листвы, и высоченными тополями, группками росшими возле водостоков. Тропка скользила вниз по язычку-отрогу к реке, и Саша стал спускаться по ней, чтобы быть поближе к Васе.
Звериная тропа неожиданно скрылась в густейших кустарниках, зеленым тоннелем провела Губкина через пахнущие пашней и грибами водостоки и вывела на тропу вдоль столбов, Самым удивительным было то, что и Саша, и Вася несколько раз проходили мимо выхода из этого звериного тоннеля и ни разу не заметили его. Теперь же Губкин ясно видел не только выход из-под одного зеленого свода, но и вход под другой Там, в сумерках, как осколки солнечных лучиков, трепетали на легком ветерке-дыхании ослепительно-яркие оранжево-желтые тигриные шерстинки.
– Вася! Лазарев! – закричал Губкин.
– Ну чего кричишь? – недовольно отозвался Вася. – Испугаешь ведь.
Оказывается, он тоже спустился со взгорка и шел по тропинке. Губкин молча показал ему на вход в зеленый тоннель. Даже наметанный взгляд молодого таежника не сразу увидел его. Вася обрадовался и сразу же насторожился:
– Пойдем или подождем? Все-таки тигр…
Они в нерешительности постояли перед входом в тоннель и неожиданно взглянули друг другу в глаза: обоим в одно и то же время стало стыдно. Похоже было, что они струсили, и оба сразу решили загладить свою трусость подвигом или хотя бы смелым, решительным поведением.
Вася первым сделал шаг вперед, но Губкин остановил его:
– Подожди, у меня автомат.
Так они и двинулись – впереди Губкин с изготовленным к бою автоматом, а за ним, уступом вправо, Вася с ружьем в руках.
Тропка привела их на заливной луг, заросший густым, уже по-осеннему одеревенелым разнотравьем, у корней которого выбивались и подгон, и первые стрелки озимых трав. Все это сразу зашуршало и заскрипело под ногами, и связисты остановились. Неподалеку раздался сдержанный не то рык, не то хриплое мяуканье. Связисты повернули голову и замерли – метрах в тридцати – тридцати пяти стоял и смотрел прямо в их широко открытые и, вероятно, испуганные в эту минуту глаза большой, шелковисто поблескивающий на солнце черно-рыжий тигр.
Над разнотравьем виднелись только его спина, широкая, с плавным прогибом посредине, и щекастая оскаленная морда. И как бы сам по себе, в полуметре от мощного, покрытого солнечными бликами крупа извивался и трепетал черный кончик хвоста. Как это ни странно, а именно этот живущий как бы сам по себе черный кончик больше всего смутил Губкина. Он казался ненастоящим. В нем было что-то неправдоподобно-кошачье, домашнее и совсем-совсем нестрашное.
Первый испуг, неминуемый при встрече с грозным хозяином тайги, прошел и уступил место острому любопытству, к которому через секунду примешалось еще и беззлобное озорство. Захотелось крикнуть, свистнуть или сделать еще что-нибудь веселое, отчаянное, мальчишеское.
Но чтобы сделать это, нужно было почему-то посмотреть на морду тигра. И когда Вася взглянул на нее, озорное настроение не то что пропало, а тоже как-то отошло в сторонку и притаилось.
Тигр больше не рычал. Он щурился и широко раскрывал пасть, склоняя опушенную белыми бакенбардами красивую морду набок, так, словно подставлял зубному врачу больные зубы. А сами зубы, белые, редкие и поэтому особенно внушительные, вспыхивали солнечными бликами, и тогда становилось страшно. Такие это были зубы.
– Стреляй! – тихонько прошептал Вася. – Стреляй!
Губкин не мог стрелять. Было в этом молодом сытом звере столько могучей и в то же время изящной красоты, столько еще ленивой, непроявившейся силы и сдержанного, по-своему благородного гнева, что стрелять в него казалось невозможным так же, как броситься с ножом на картину, которая поразила тебя своей мрачной правдивостью.
– Стреляй же, – молил Вася.
Губкин не стрелял. Он просто смотрел на зверя. Ни страха, ни озорства, ни даже удивления он не ощущал – зверь был красив, и Саша любовался этой красотой.
В какую-то секунду восторженный взгляд человека и настороженно-ленивый взгляд зверя встретились. Ни зверь, ни человек не могли сообщить что-либо друг другу, но, видно, у обоих произошла какая-то мгновенная перемена, потому что тигр перестал скалиться и больше не склонял набок свою красивую морду. А человек весь подобрался, подтянул автомат поближе к плечу, причем сделал это совершенно бездумно, как будто во сне отлежал руку и теперь устраивает ее поудобней.
Тигр стал оседать и пропадать в разнотравье. Теперь он почти не скалился, морда его – напряженная, мужественно-красивая, с откинутыми назад ушами – еще несколько мгновений маячила над частоколом бурьяна, а потом скрылась. Но Саша все равно видел не зверя и его морду, а блеск зеленоватых – он был уверен, что именно зеленоватых, – жестоких глаз и по-прежнему не ощущал страха. Было только невероятное напряжение и озарение, словно каждая жилка в нем напряглась до предела, и поэтому он видел и понимал даже то, чего не мог видеть и понимать человек в обычном состоянии.
Он понимал, что тигр присел для прыжка и для этого ему пришлось скрыться в траве. Он видел, как зверь растерянно открыл прищуренные глаза – прыгать неизвестно куда он не мог. Он видел, как тигр недовольно покривился, и понимал, что зверь мгновенно решил, точнее, подчинился древнему инстинкту: если на врага нельзя напасть – уйти от него. Все это Саша видел, хотя, честно рассказывая об этом впоследствии, сам признавал, что видеть и понимать всего этого он не мог. И тем не менее он видел и понимал.
Тигр обиженно рыкнул и короткими неуклюжими прыжками побежал к реке. Ослепительная черно-оранжевая спина его замелькала между травой и кустарником.
И тут опять выступило вперед то почти мальчишеское озорство, которое отступило было в сторонку и притаилось. И Вася и Губкин вдруг дико заорали, засвистели и, забыв обо всем на свете, побежали за хозяином тайги, как бегают уличные мальчишки за трусливой, приблудной собачонкой.
Тигр мчался мощными стремительными прыжками, и догнать его было невозможно. Только на одно мгновение он задержался перед тихой и мелкой в этом месте рекой, но, сжавшись в тугой комок, красиво взметнулся над водой и зарослями. Однако сил у него не хватило. Раздался звучный всплеск, сердитый рык, и зверь, выскочив из реки, помчался дальше.
Губкин и Вася увидели только круп зверя и, не раздумывая, все в том же припадке отчаянного озорства бросились в реку. Проваливаясь в ямы по шею, захлебываясь, они выбрались на другой берег и, уже задыхаясь, побежали вверх по отлогому скату заречной сопки. Ветви хлестали по лицу, ноги скользили и путались в траве, но они все бежали и бежали. Дыхание становилось хриплым, запаленным, их оставляли силы, и все-таки остановиться они не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21