- Что в этом плохого?
- Потому что внеслужебные контакты с лицами, проходящими по делу, являются грубым нарушением следственной этики.
- Вот оно как... А посидеть со мной вы можете?
Я замялся, но потом сел, стараясь держаться от нее как можно дальше.
Ситуация складывалась нелепая. Выйдя из ресторана в центре родного района, я сижу на скамейке с хорошенькой девушкой, с которой очень мило танцевал сорок минут назад и которая является свидетельницей по расследуемому делу. Готовый компрометирующий материал. Информация к размышлению о моральном облике следователя Корнилова.
Но, с другой стороны, сейчас она может сказать гораздо больше того, что сказала на допросе. Доказательством не зафиксированные в протоколе слова не станут, но ориентиром на пути к истине - вполне.
- Знаете, так бывает скверно на душе, а когда остаешься одна, то еще хуже... С вами я почему-то чувствую себя свободно, как с хорошим знакомым, и мне кажется, могу говорить о чем угодно...
- Да, я исповедник в силу профессии, - попытался я перевести разговор в шутку. - Только вот грехов не отпускаю.
- Жалко... Сейчас никто не отпускает грехов. Что же Маринке делать?
- Как говорится, искупать вину.
- Искупать... Как она там?
- Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Ладно?
- Скажите, я вам нравлюсь?
- Гм... Ну...
- Я неточно выразилась, - поправилась она. - Я вообще могу кому-нибудь нравиться?
- Несомненно, и, наверное, очень многим... - Я все еще пребывал в растерянности.
- А для Золотова я только безделушка, которой можно хвастать перед другими. Ему самому безразлично, как выглядит женщина! Он так и говорит: "Мне все равно, пусть будет рожа овечья, ничего, прикроем!" Для него главное - тряпки, деньги... Если у какой-нибудь уродины двадцать платьев да все руки в кольцах, он ей будет пятки лизать и каждое слово ловить! А мне: "Знай свое место!" Я для него не человек, а лошадь, даже стихи про это написал! Он ведь еще и поэт!
- Какие стихи?
- О, там очень тонкая издевка! Мол, кто он и кто я! Если найду, дам вам почитать.
Марочникова разволновалась не на шутку, она глубоко дышала, лицо раскраснелось и приняло неожиданно злое выражение.
- А сам-то... Если бы вы знали, какое он ничтожество!
Она на секунду замолчала и устало махнула рукой.
- Ладно, не хочу сейчас об этом говорить...
- На допросе вы были настроены по-другому. И считали Золотова "нормальным парнем".
- Ну вы же меня спрашивали об убийстве... К этому он отношения не имеет. А мои впечатления и переживания к делу не пришьешь, вас же интересуют факты. И вообще, со следователем лучше не откровенничать...
- Если вы так расцениваете Золотова, то почему же продолжаете с ним... - я запнулся, подбирая слово, - дружить?
- Куда от него денешься? Он как паук - оплетает со всех сторон... Марочникова уткнулась лицом в спинку скамейки и заплакала. Плакала она тихо, но горько и безысходно...
Эти резкие смены настроения, быстрый переход от смеха к слезам и наоборот выдавали в ней натуру нервную, со слабым типом характера, вынужденную нести в себе какой-то тяжкий груз, который не с кем разделить.
- Ну, мне пора. - Я написал номер своего телефона, протянул листок Марочниковой и встал.
Марочникова подняла голову и смахнула слезы со щек. В глазах продолжала блестеть влага, и мне показалось, что она смотрит с некоторой укоризной. Очевидно, в ее представлении совсем не так должен вести себя мужчина в подобной ситуации.
- Знаете, как мне плохо одной... - Во взгляде теплилась надежда.
Я вспомнил разговор с Лагиным, когда он предостерегал меня от поджидающих следователя искушений.
- Я не гожусь на роль утешителя.
Искушение не овладело мною, так что даже не с чем было бороться. Слишком многое стояло между нами.
Начался мелкий дождик. В асфальте отражались уличные фонари и свет фар проезжающих автомобилей. Было свежо, даже прохладно. И я не мог надышаться чистым, без ароматов, дистиллированным воздухом умытого ночного города.
ПЕРВЫЙ КАМЕНЬ
На следующий день с утра я занялся текущими делами. Напечатал обвинительное заключение по делу Криницына, подшил его, заполнил карточки статотчетности и пошел к прокурору.
Белов сидел, закопавшись в бумаги, и время от времени делал какие-то пометки большой синей ручкой.
- Дело Криницына, Павел Порфирьевич, - ответил я на его вопросительный взгляд.
- Хорошо. - Белов достал листок учета дел, находящихся в производстве следователей, и поставил птичку. - А что у вас с другими делами?
- Акименко и Годенко - почти окончено.
Белов сделал еще одну пометку.
- Дело Вершиковой, конечно, тоже окончите.
- Не уверен.
И в ответ на вопросительно выгнутую бровь я выложил прокурору все свои сомнения.
- Э, Дмитрий Арсентьевич, признаться, такого от вас не ожидал, - с укоризной проговорил он, когда я закончил.
- Чего "такого"? - не понял я.
- Такого мальчишества, даже, извините, дилетантства! "Кажется, наверное, не похоже..." Да разве это следственные категории? Вы же профессионал и должны оперировать только фактами. Фактами! Ваши внутренние сомнения к делу не приобщишь и в приговоре на них не сошлешься... - Белов говорил устало и даже несколько обиженно оттого, что ему приходится повторять банальные вещи, учить меня прописным истинам, азам следственного ремесла.
- Я это хорошо понимаю, Павел Порфирьевич, и все же...
- ...искусство следователя, я имею в виду хорошего следователя, невозмутимо продолжал Белов, - в том и состоит, чтобы уметь интуитивные догадки превращать в доказательства. А все эти голые сомнения... - Он махнул рукой. - Грош им цена.
Белов замолчал, выжидательно разглядывая меня.
- По делу все сделано? - спросил он, не дождавшись реакции на свой монолог.
- Практически все. Осталось получить акт судебно-медицинской экспертизы.
- Получайте и заканчивайте следствие. Ясно?
Все было ясно. Я вел себя как неопытный стажер, еще не распрощавшийся со студенческой инфантильностью, и Белов недвусмысленно указал мне на это. Обидно. И я злился на себя за то, что еще после разговора с Лагиным не отделался от своих навязчивых сомнений. Все, баста! В акте экспертизы, конечно, ничего неожиданного не будет, иначе мне бы уже позвонили. Значит, приобщаю его к делу, составляю обвинительное - и в суд. Хватит плутать в трех соснах!
Действительно, заключение эксперта не содержало неожиданностей. Смерть наступила около полуночи от проникающего ранения сердца, других повреждений не обнаружено. Легкая степень опьянения, ядов в крови нет. Все ясно и понятно, с самого начала можно было предположить, что заключение будет именно таким. Надо заканчивать дело...
Ругая себя последними словами, я набрал номер Бюро судмедэкспертизы и вызвал на допрос Кобульяна.
Это был полный крепкий мужчина с близко посаженными глазами и мясистым носом. Лицо его постоянно имело недовольное выражение неудивительно при такой профессии. Сейчас его недовольству была еще одна причина.
- Не понимаю, что за моду взяли следователи - по каждому делу допрашивать! - брюзжал он. - Вам разве что-то непонятно в акте? Или есть какие-то сомнения? Нет, надо перестраховаться и еще допросить Кобульяна! Ну что я скажу нового, кроме того, что написал в заключении? Скажите, что?
Он обличающе наставил на меня указательный палец.
- Может, что-нибудь и скажете, Гаригин Ованесович. Сами понимаете, читать бумагу - одно, а разговаривать с живым человеком - совсем другое, миролюбиво произнес я. Характер у Кобульяна тяжелый, и излишне раздражать его не следовало. Впрочем, предугадать заранее, что может вызвать его раздражение, было невозможно.
- С живым человеком! - передразнил он меня. - Если бы мы требовали для работы живых людей, то как бы вы расследовали убийства?
Это был уже черный юмор.
- Распишитесь, что будете говорить правду, - холодно сказал я, переходя на официальный тон. - И расскажите о результатах исследования.
Кобульян тяжело вздохнул и, смирившись, начал рассказывать. Он почти слово в слово повторил все то, что написал в акте, и замолчал, ожидая вопросов.
- Скажите, вы ни на что не обратили внимания? Может, какая-то мелкая деталь, которой обычно не придают значения?
- Не было никаких деталей! - отрезал Кобульян. - То, что убийца здоровенный лоб, вы и так знаете, преступление раскрыто, и он арестован.
- Подождите, подождите, Гаригин Ованесович, что значит "здоровенный лоб"?
- То и значит, что удар чудовищной силы, клинок прошел через грудную кость. Средний мужчина так не ударит...
- А женщина? - У меня даже дыхание перехватило: вот оно!
- Что "женщина"? - хмуро переспросил Кобульян.
- Женщина может так ударить?
- А у вас что, подозревается женщина? - оживился он.
Я промолчал.
- Определять, кто нанес удар, не в компетенции эксперта, это задача следствия, - нравоучительно произнес Кобульян. - Но могу высказать свое неофициальное мнение: за двадцать лет работы я повидал всякого, но чтобы женщина могла так сильно ударить - сомневаюсь.
Эксперт понял, что вызван не зря, и настроение у него заметно улучшилось.
- И еще одно, - Кобульян взял со стола линейку и зажал ее в кулаке. Обычно нож держат от себя, в сторону большого пальца, или к себе - в сторону мизинца. Соответственно, раневой канал идет снизу вверх, - он взмахнул линейкой, - или сверху вниз, - он опять показал. - А в данном случае клинок вошел под прямым углом! Если потерпевший лежал, то это объяснимо, а иначе так сильно не ударить!
Кобульян замолчал, выжидающе глядя на меня.
- Нет, по показаниям обвиняемой он стоял... - Уточнение оказалось настолько неожиданным, что я несколько растерялся. - Как же это могло произойти!
- Чего не знаю, того не знаю, - развел руками эксперт. - Что мог сказал, а разобраться во всех тонкостях - ваша задача.
Когда Кобульян ушел, я внимательно перечитал его показания. Это уже кое-что. Если раньше мои сомнения в выдвинутой Вершиковой версии убийства были чисто интуитивными, то теперь они обретали фундамент. Протокол допроса эксперта являлся первым камнем, теперь надо собирать остальные.
Я достал план расследования. Только где они, остальные? Все намеченные мероприятия выполнены, на первый взгляд искать больше нечего и негде... Но я знал, что существует еще один путь - проникновение внутрь событий, во внутренний мир участвовавших в них людей, в хитросплетения их чувств, помыслов, в лабиринт межличностных взаимоотношений, где можно отыскать скрытые мотивы тех или иных действий, их цели...
Одним словом, путь в души участников этого дела.
ПУТЬ В ПОТЕМКАХ. ВЕРШИКОВА
Она уже не плакала. Бледная, с отеками под глазами, с сухим опустошенным взглядом, равнодушная ко всему окружающему. Модное нарядное платье измято, волосы растрепаны.
- Закурить не найдется? - Голос хриплый, чужой.
Я полез в портфель. Тусклый свет слабой лампочки рассеивался в крохотном, без окон, кабинете. Стол прибит к полу, стул и табурет по обе стороны от него тоже прихвачены металлическими уголками. Под высоким потолком лениво вращались лопасти вентилятора, натужно гудел мотор в черном отверстии вытяжной системы. Они включались автоматически, одновременно с электрическим освещением.
Не помогало. Воздух оставался душным, накрепко пропитанным до кислоты застарелым запахом дыма тысяч папирос и сигарет. Их курили взвинченные, издерганные оперативники и усталые следователи, угощали людей, сидящих напротив, - без этого устоявшегося ритуала не обходится почти ни один допрос. Глубоко затягивались подозреваемые, облегчившие душу признанием, нервно глотали дым те, кто был "в отрицаловке". Хотя это и шаблонно, но маленький, начиненный табаком бумажный цилиндрик очень часто оказывал растормаживающее действие и способствовал установлению взаимопонимания.
Я не курил, но всегда носил для подследственных дешевые крепкие папиросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11