Я понимаю, какую скромность налагает на меня эта доверенность… Надеюсь, сэр, что мне позволено будет поздравить молодую супругу вашу с вступлением в брак и с успехами в изучении литературы, которым вы способствуете.
Он поклонился и указал мне пальцем на книгу.
— Кажется, я должен вас благодарить за подготовку и начало образования, о котором вы упоминаете.
— Я старался только быть полезным моему хозяину здесь, как и везде.
Тут он поклонился и ушел, сопровождаемый мистером Шервином, который еще с минуту поговорил с ним в смежной комнате.
Что же сказал он мне? Только несколько вежливых слов, произнесенных самым почтительным образом. И при этих словах ни малейшей интонации, ни одного взгляда, которые придали бы им какое-нибудь значение. Может быть, произнося их, он высказал еще больше спокойствия и самоуверенности, чем прежде — вот и все. Но когда он отвернулся от меня, я стал размышлять об этих словах, как будто в них заключался тайный смысл, которого я не мог вдруг понять, старался припоминать его голос, его движения, которые могли бы довести меня до открытия истины. Я чувствовал, как во мне загорелось любопытство в отношении этого человека, но я уже сознался, что не было возможности узнать его характер по какому-нибудь наружному признаку в его лице или в разговоре.
Я расспрашивал о нем Маргрету. Она тоже не могла сказать о нем больше того, что я уже знал. Он всегда был чрезвычайно доброжелателен и оказывал им тысячи услуг, он чрезвычайно находчив и может, если хочет, долго поддерживать разговор, и за один месяц она гораздо больше сделала с ним успехов в изучении языков и в литературе, чем за год учебы в пансионе. В то время как она рассказывала мне все это, я почти не обращал внимания на живость ее речи и на торопливость, с какой она убирала наши книги и свою работу. Мистрис Шервин гораздо сильнее привлекала мое внимание. Меня поразило, что она вытянула голову и склонилась всем корпусом к Маргрете, пока та рассказывала мне о Маньоне, и с такой энергией и проницательностью устремила свои глаза на дочь, как будто хотела прочесть что-то в глубине ее души. Странно, но в эту минуту нельзя было в ней узнать прежнюю болезненную и несчастную женщину.
Тогда мне пришла мысль расспросить ее о мистере Маньоне, но в ту же минуту вошел сам Шервин, и я обратился с расспросами к нему.
— Ага! — воскликнул Шервин, потирая себе руки с торжеством. — Я заранее был уверен, что Маньон вам понравится… Ведь я говорил вам, любезный сэр, ведь говорил вам это еще до его приезда, помните ли?.. Он очень замечательный человек, чрезвычайно замечательный человек, не правда ли?
— Все, что я могу сказать, это только то, что в жизни еще не видал лица, которое имело бы хоть малейшее сходство с ним. Ваш приказчик, мистер Шервин, — это олицетворенная тайна, в которую мне хотелось бы проникнуть. Боюсь, что Маргрета — плохая мне помощница в этом деле. Перед вашим приходом я только что хотел было обратиться к мистрис Шервин с просьбой пособить мне.
— И Боже вас сохрани! Наверное, вы имели бы о нем самое фальшивое представление. Мистрис Шервин никогда не встречает его с большой приветливостью. Когда я подумаю только об ее обращении с ним, то всегда удивляюсь, как это он может еще сохранять с ней такую вежливость!
— Очень хорошо, так, стало быть, вы сами можете удовлетворить мое любопытство?
— Я могу вас уверить, что в целом Лондоне нет торгового дома, который имел бы подобного представителя, как Маньон. Он мой фактотум , он моя правая рука, он же и моя левая рука — до такой степени он мне полезен. Он прекрасно понимает мою теорию в торговых оборотах, и действительно на торгах, где он участвует, он имеет перевес над всеми.., любо смотреть! Гм! Его стоит осыпать золотом только за одно уж то, как он умеет поддерживать дисциплину среди молодежи в магазине. Бедняги! Они сами не знают, как это делается, но Маньон обладает каким-то особенным даром смотреть на них своим холодным взором… Только они боятся, кажется, этого взгляда наравне со ссылкой и виселицей. Даю вам честное слово, что за все время, как он служит у меня, он ни разу не был болен, ни разу не сделал ни одной ошибки. Все его деловые операции делаются спокойно, твердо, аккуратно, это сущий дракон за делом! Какая деятельность! Какая услужливость! В особенности оказывает он услуги вне службы. Мне надо было только сказать: «Вот Маргрета взята домой на каникулы», или же: «Мы решились подержать дома Маргрету по крайней мере полгода, как бы сделать, чтоб она не забыла того, чему училась? Я не могу платить гувернантке (плохая традиция — нанимать гувернанток), не могу платить за нее и в пансион», — и в ту же минуту Маньон отрывается от своих любимых книг, которые он обыкновенно читает вечерком у камина. Хе-хе! Ведь это чего-нибудь да стоит для человека его лет — стать ради меня учителем, учителем даровым и первостатейным! По-моему, это в жизни называется иметь клад под рукой. И несмотря на многие годы, проведенные им с нами, мистрис Шервин все-таки косится на него! А я прошу ее и кого бы то ни было, прошу назвать мне хоть одну правдоподобную причину, чем бы он мог заслужить это?
— Известно ли вам, чем он занимался до того, как поступил к вам?
— Ага! Вы попали в самое уязвимое место, вот тут вы имеете право иметь претензии к тайне. Чем он занимался прежде, нежели попал ко мне? Уж, конечно, мне очень трудно на это отвечать. Ко мне он явился с рекомендательным письмом и ручательством от человека, высокопоставленного в свете, от человека, имя которого чисто, как день. У меня за конторкой было свободное место, и я принял его на испытание, но в самый короткий срок раскусил, что это за человек. Надо вам сказать, что я даю очень верную оценку людям, у меня на это удивительное чутье. Пока я еще не свыкся с его необыкновенным лицом, которое он показывает окружающим, ни с его спокойными манерами, ни со всем остальным, меня мучило глупейшее желание разведать о его прежнем житье-бытье для собственного спокойствия. Сначала я обратился за этими сведениями к его другу, тому самому, который рекомендовал его, но оказалось, что его приятель не мог ничего о том сказать, а только заверял, что его любимец заслуживает полного доверия. Ну вот я и пошел прямо к цели и стал было расспрашивать самого Маньона об его прежней жизни. Он отвечал мне на это, что по некоторым причинам, собственно только его касающимся, он считает ненужным сообщать посторонним о своих семейных делах, и только, но вам уже известно, каким даром он обладает, и, клянусь честью, с этого времени он сумел зажать мне рот. Ну, конечно, я не хотел рисковать, опасаясь потерять лучшего приказчика в мире из-за глупого желания знать его семейные тайны. Тут не было ничего общего ни с детьми, ни со мной, я и отложил в долгий ящик свое любопытство. Я ничего не знаю о нем, кроме того только, что он моя правая рука, что на свете нет человека честнее его из всех носивших башмаки. Будь он хоть сам Великий Могол , только переодетый, так мне до этого нет никакого дела. Впрочем, может быть, вы обладаете талантом проникать в его тайны, но я отказываюсь от этого.
— По всему, что вы сказали, видно, что и мне не будет в этом удачи.
— Гм! Я не совсем в том уверен, бывают такие странные случаи! Впрочем, вам часто придется встречаться с ним: он живет близехонько и почти каждый вечер приходит к нам. О делах мы толкуем в служебные часы, а кроме того, он частенько заходит сюда побеседовать со мной. В действительности он как бы член нашей семьи, прошу вас считать его таковым, постарайтесь заслужить его доверие — чем больше, тем лучше. Ага! Мистрис Шервин, вы можете корчить гримасы сколько угодно, но повторяю вам: он член нашей семьи. На днях я объявляю его товарищем по моим торговым делам.
— Позвольте еще один вопрос, и я не стану больше надоедать вам: женат ли он?
— Нет, он холост, я в этом уверен, старый, закоренелый холостяк. Дамы напрасно только теряли бы время, бросая ему платок, уж я за то ручаюсь.
За все время нашего разговора мистрис Шервин не спускала с нас глаз, никогда еще я не видел ее такой серьезной и внимательной, даже ее болезненная апатия, казалось, уступила место самому живому любопытству, лишь только речь коснулась Маньона. Может быть, антипатия была для нее возбудительным средством. Маргрета же в это время засела в дальнем уголке, по-видимому, мало интересуясь предметом нашего разговора. Воспользовавшись первой же паузой, она пожаловалась, что у нее болит голова, и попросила позволения уйти в свою комнату.
Когда она ушла, я и сам стал прощаться, потому что, по всему видимому, мистер Шервин не мог ничего больше рассказать мне достойного внимания о своем приказчике. Все время, пока я шел домой, исключительно Маньон занимал мои мысли. Мне понравилась идея приложить все усилия, чтобы проникнуть в тайну этого человека, я чувствовал, что мое любопытство, задетое за живое, будет подстрекать меня в моих изысканиях. Я решился основательно переговорить об этом с Маргретой и сделать ее участницей моих планов. Если в самом деле был какой-нибудь роман в прежней жизни Маньона, если это странная и поразительная фигура — действительно запечатанная книга секретного содержания, то сколько нам с Маргреттой предстоит радости и гордости прочитать ее вместе!
Проснувшись на другой день, я с трудом мог поверить себе, чтобы какой-то приказчик привлек мое любопытство до такой степени, что вчера вечером отнял у моей молодой жены половину моих мыслей. Но и во второй раз, когда я увидел его, он произвел на меня совершенно такое же впечатление.
III
Прошло несколько недель. Мы с Маргретой принялись за прежние занятия и удовольствия. Жизнь в Северной Вилле протекала все с прежним однообразием, и я все так же мало знал об истории и характере Маньона. Он часто заходил вечером, но затем, чтобы потолковать с Шервином в его кабинете, и очень редко принимал настойчивое приглашение своего хозяина присоединиться к семейному кружку. В эти редкие моменты наших встреч его наружность и обращение были неизменно те же, что и в первую нашу встречу: говорил он всегда мало, и на все мои усилия заставить его разговориться и стать общительнее он отвечал вежливо, но не больше. Если б он старался даже возбудить мое участие, то никак не мог бы успеть лучше. Я был похож на человека, который очутился в лабиринте и, несмотря на бесполезные попытки попасть на дорогу, все с большим упорством отыскивает ее.
Маргрета не разделяла любопытства, овладевшего мной. Меня удивляло ее равнодушие в отношении к Маньону, и каждый раз, когда разговор касался приказчика, она старалась всеми зависящими от нее средствами прекратить его.
Совсем другое дело были поступки мистрис Шервин. Она прислушивалась всегда с большим вниманием ко всем моим словам, но ее ответы всегда были отрывисты, сбивчивы и часто совсем бессмысленны. Много труда стоило мне заставить ее сознаться, что Маньон ей антипатичен. Отчего происходила эта антипатия, она сама не могла сказать. Подозревала ли она его в чем-нибудь? Когда я задал ей этот вопрос, она вместо ответа что-то пробормотала, задрожала и отвернулась. Конечно, она была права, если подозревала его без серьезной причины, но вероятнее всего, что она и не имела никакой причины.
Никогда еще я не слышал от нее таких бессмысленных ответов. Что же касается до ее замешательства, то я приписывал это нервному раздражению, обнаруживавшемуся в ней всякий раз, когда она говорила, поэтому я прекратил свои расспросы, не пытался уже заставить ее объясниться толковее и решил не искать помощи у других для выяснений настоящего характера Маньона.
Судьба предоставила мне наконец удобный случай для того, чтобы узнать кое-что о его привычках и наклонностях, следовательно, несколько лучше познакомиться с его личностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49