! — спросил слегка обалдевший сержант Трясогузкин.
— Как — какая Матильда?! — переспросила я с удивлением. — Наша собака, ризеншнауцер! Та, которая не гуляна! Но я все равно сказала: «Герман, не превышай скорость!» Мы ведь не превышали скорость?
— Не.., не превышали, — нервно ответил вконец запутавшийся сержант, — поезжайте.., к Матильде. — И он торопливо сунул ненаглядному права, окинув его при этом жалостливым и сочувственным взглядом: терпи, мол, мужик, раз уж женился на такой, сам дурака свалял…
Только отъехав на безопасное расстояние от перекрестка, ненаглядный скосил на меня глаза:
— Ну, ты даешь!
— А ты как думал? — гордо ответила я. — Что бы ты без меня делал? Не отвлекайся! За дорогой следи!
— А если бы он попросил багажник открыть? — не унимался ненаглядный.
— Если бы да кабы.., еще что-нибудь придумала бы!
Но, честно говоря, я сама была очень удивлена неожиданно открывшимися у меня способностями. Я была просто уверена, что сумею заморочить голову сержанту. Так оно и вышло. Нельзя сказать, что я не боялась, но чувство страха придавало всем ощущениям особенную остроту. Я прислушалась к себе и поняла, что изменилось: исчезла постоянная гнетущая скука. Эта скука, преследовавшая меня с детства в доме родителей, скука, с которой я свыклась, как больной ревматизмом свыкается с ломотой в костях, скука, казалось растворенная у меня в крови, наконец исчезла, и кровь бурлила и пузырилась во мне, как шампанское в бокале.
Больше нам никто не попадался. Ночное шоссе было пустынно. Узнав знакомую дорогу, я велела ненаглядному свернуть с Выборгского шоссе. Километров через пять мы еще раз свернули на проселок, потом — на грунтовку. Я с ужасом ожидала, что мы вот-вот застрянем, но Бог миловал. «Копейка» потихоньку тащилась через весенний лес.
Наконец сбоку от дороги я увидела большую круглую яму, до краев наполненную водой, — наверное, оставшаяся от войны воронка.
— Здесь, мы оставим ее здесь.
Мы остановились, открыли багажник, вытащили оттуда тяжелый и неудобный сверток… Я старалась не думать о том, что там внутри. Сверток с громким плеском ушел в темную воду, и рябь на поверхности быстро успокоилась.
Я выпрямилась и огляделась.
Мне никогда, пожалуй, не приходилось бывать ночью в весеннем лесу. Кое-где еще виднелись пятна нерастаявшего снега, но в основном снег уже сошел, обнажив темную прошлогоднюю траву, сухой черничник и сгнившие листья. Пахло влагой, свежестью и ночью. Меня охватило какое-то странное возбуждение. Кровь бурлила еще сильнее.
Я совершенно не думала о том, что минуту назад избавилась от трупа незнакомой мне женщины; я чувствовала только, что молода, полна сил, что вокруг меня — весенняя ночь… Я по-звериному втянула носом воздух и уловила множество пьянящих ароматов. Как хорошо весной! Хочется стать какой-нибудь лосихой и мчаться через ночной весенний лес, вдыхая умопомрачительный запах просыпающейся земли, чувствуя кожей мягкое прикосновение голых еще веток, и где-то там, в чаще, встретить своего лося…
Я передернула плечами, сбрасывая странное гипнотическое наваждение. Нужно было скорее выбираться из этого места.
Всю обратную дорогу я молчала, с удивлением прислушиваясь к собственным ощущениям. Неужели мне для полноты жизни нужно чувство опасности, риска, неужели у меня, совершенно обычной дочери бедных немолодых родителей, в глубине души таятся криминальные наклонности?
— Куда теперь? — нарушил молчание ненаглядный.
— Отвези меня домой, а сам…
— Я не могу вернуться домой среди ночи! — резко возразил он. — Мать очень больна, она разволнуется, придется возиться с ней до утра. И в ту квартиру вернуться не могу.
— Естественно, — не могла не согласиться я. — В той квартире нам с тобой делать нечего.
Я еще раз внимательно на него посмотрела. Похоже — успокоился, а что там на самом деле… Может, и не врет про мать. И, пожалуй, лучше его не отпускать сейчас одного никуда. Пусть до утра на глазах будет.
— Ладно, едем ко мне. Родители на даче, никто не помешает.
Я редко приглашаю домой своих знакомых. Даже если родителей нет дома, я смотрю глазами постороннего человека на вытертый линолеум в прихожей, прикрытый разноцветными половиками, сплетенными мамой из старых тряпок, на сшитые ею когда-то уже старенькие ситцевые занавески на кухне, на алюминиевые кастрюли, вдыхаю стойкий запах хозяйственного мыла…
Покупала я с получки и моющие средства, и новые полотенца и занавески — все напрасно. Мать прятала вещи в шкаф, а «Фейри» пользуюсь только я. Так было всегда, сколько себя помню. Все новое — в шкаф, и донашивается старое, пока не истлеет до дыр.
— Есть хочешь? — спросила я, так как неожиданно почувствовала вдруг зверский голод.
В общем, и неудивительно — последний раз ела сегодня, вернее, вчера в три часа дня.
Ненаглядный от еды отказался, но робко поглядывал на дверь ванной, душ-то принять ему сегодня так и не удалось. Пока он плескался, я обшарила кухню. Мать оставила целую латку голубцов и еще полпирога с рыбой. Все-таки приятно, когда кто-то о тебе думает…
Мы быстро разобрали постель и легли, стараясь не касаться в разговоре недавно выброшенного трупа. Ненаглядный отвернулся к стене и вскоре задышал ровно. Я же не могла сомкнуть глаз. Словно сегодня в лесу мне передались от пробуждающейся земли какие-то соки. Они бродили во мне, набухая. Я поняла, как чувствуют себя деревья весной. Вот почки растут и лопаются наконец со сладкой болью, и солнышко ласково пригревает едва появившиеся клейкие листочки…
Кровь по-прежнему бурлила во мне. Меня переполняло страстное желание любви, ну да, очевидно то, что я сейчас испытываю, называется страстью. Но к кому? Не к этой же туше, не к этому посапывающему сундуку, что лежит рядом со мной.
Я ткнула ненаглядного кулаком в бок, чтобы подвинулся, потом улеглась поудобнее.
«Нет худа без добра, — думала я, засыпая, — зато мы наконец-то расстанемся с ненаглядным навсегда. После всего, что случилось, ноги моей не будет в его квартире. Завтра я выпровожу его домой и больше никогда не увижу».
Если бы я знала, как я тогда ошибалась…
* * *
Герман включил зажигание, прогрел мотор и, не торопясь, выехал со стоянки. У самых ворот к нему бросилась молодая женщина с большой сумкой в руках.
— Шеф! Прошу вас, подвезите!
Это было так похоже на то, что случилось позавчера — девушка, сумка и эта фраза, — что Герман от страха покрылся холодным потом. Все это снова обрушилось на него: полная газа квартира, жуткая боль в затылке, мертвое женское тело на диване, ночная поездка по городу с трупом в багажнике, черный лес, жуткий плеск воды, смыкающейся над трупом… Посерев лицом, он резко вдавил в пол педаль газа и рванул вперед, чуть не сбив какую-то зазевавшуюся старуху… Однако далеко уехать ему не удалось. Перед ним вынырнул, подрезая «копейку», черный джип «чероки» с тонированными стеклами, а когда он, ударив по тормозам и чудом избежав столкновения, взглянул в зеркало заднего вида, то увидел, что сзади вплотную к нему, встала «девятка» цвета «мокрый асфальт».
Из джипа вышли двое парней в черных кашемировых полупальто: один — широкоплечий накачанный блондин, второй — худой брюнет с узким нервным лицом.
Подойдя к «копейке», брюнет наклонился и спросил:
— Что же это ты" падла, с девушкой так грубо обошелся?
— С к-какой девушкой? — заикаясь от страха, спросил Герман.
— С какой? — переспросил брюнет, удивленно подняв брови. — С той, которая тебя вежливо попросила подвезти. А что, была еще одна?
— Не знаю никакой девушки! Что вам от меня надо? — истерично закричал Герман, надеясь, что на шум кто-нибудь обратит внимание.
— Что ты с ним базаришь, Брюль? — гнусавым голосом вступил в разговор накачанный блондин, презрительно оттопырив нижнюю губу. — Он это, как пить дать, он!
Видел, как психанул, когда Жанка к нему сунулась?
— Сейчас, Шило, — покосился брюнет на напарника, — сейчас мы его газетчику покажем.
От ближнего торгового центра в сопровождении плечистого мордоворота в короткой кожаной куртке шел инвалид, торговавший на улице газетами.
— Ну, — повернулся к газетчику брюнет, — этот?
Газетчик, преисполненный чувства собственной значимости, внимательно оглядел бежевую «копейку», обошел ее сзади, взглянув на номера.
— Машина эта, — солидно кивнул он, — я ее, считай, каждый день вижу, она по вечерам с этой стоянки выезжает. Номер весь не помню, но там точно «ХР» было и здесь — видите? — 774 АХР… Точно, эта машина.
— Ну и что ты видел вчера? — подозрительно осведомился брюнет.
— Да я же говорил уже…
— Отвечай, козел, когда спрашивают! — рявкнул на газетчика блондин. — Мало ли что говорил!
Обиженный и испуганный инвалид негромко забубнил:
— Ну, девка эта шла очень быстро, чуть не бежала…
— С какой стороны? — вклинился брюнет.
— Оттуда. — Газетчик махнул рукой в сторону соседнего квартала, где за небольшим сквером сверкал разноцветными огнями серый куб казино «Квинн».
— Дальше! — Брюнет буравил старика взглядом. — Было у нее что-нибудь в руках?
— Сумка большая, — торопливо ответил газетчик.
— Дальше!
— А дальше.., вот этот выехал со стоянки, — инвалид кивнул на Германа, — Она ему замахала, голоснула значит, он ее и подсадил…
— Ну, ясно все с этим козлом, — набычившись, прогнусавил блондин, приближаясь к бежевой «копейке».
Брюнет кивнул, махнул рукой старику:
— Свободен, — и снова наклонился к Герману:
— Значит, ты вчера подвозил девушку?
— Ну, подвозил, — пробормотал Герман, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. — А что, нельзя, что ли?
— Да нет, почему нельзя? — Брюнет пожал плечами. — Просто ты сейчас съездишь с нами в одно место.., тут неподалеку, и расскажешь об этой девушке все, что знаешь: куда возил, что видел…
С этими словами он распахнул дверцу «копейки» и, жесткими пальцами схватив Германа за шею, повел его к джипу. Горло у Германа перехватило от липкого спазма, сердце зашлось, он только разевал рот как рыба, но ни сказать, ни крикнуть ничего не мог.
«Копейку» один из бандитов отогнал на стоянку.
Германа поддерживали за локти, чтобы он не свалился, спускаясь по гулкой железной лестнице.
Наконец ему развязали глаза.
Они находились в длинном низком подвале, ярко освещенном лампами дневного света. Под потолком подвала тянулись ржавые металлические трубы, покрытые каплями конденсата. Вдоль стен тоже проходили трубы меньшего диаметра. К одной из них Германа пристегнули наручниками. Вокруг поставили несколько стульев и маленький столик, на котором были разложены странные и неожиданные предметы: никелированные щипцы и клещи стоматолога, обычные слесарные тиски, пассатижи, электрический паяльник. Герман уставился на эти инструменты расширенными от ужаса глазами. До него начало доходить их назначение.
Худощавый брюнет снял пальто, сбросил элегантный синий пиджак, закатал рукава белоснежной рубашки и подошел к столику. Озабоченно перебрав разложенные на нем инструменты, он поднял глаза на Германа. В его взгляде не было ни жестокости, ни кровожадности — только любопытство, что-то родственное научному интересу естествоиспытателя, и от этого Герману стало невыносимо страшно. На какой-то миг ему показалось, что все, происходящее с ним, всего лишь кошмарный сон, и сейчас он проснется.., но тут же он понял, что никакие страшные сны не могут сравниться с действительностью.
Есть люди, которые могут жить, только если их жизнь подчиняется твердо установленному порядку. Попробуйте нарушить этот порядок, выбейте такого человека из колеи, и жизнь его рухнет как карточный домик.
Не будь рядом с ним Катерины, Герман сломался бы еще в субботу, вернее, он просто не очнулся бы и умер от удушья. Она же вытащила его из духовки, наполненной газом, привела в чувство, а потом направляла его действия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Как — какая Матильда?! — переспросила я с удивлением. — Наша собака, ризеншнауцер! Та, которая не гуляна! Но я все равно сказала: «Герман, не превышай скорость!» Мы ведь не превышали скорость?
— Не.., не превышали, — нервно ответил вконец запутавшийся сержант, — поезжайте.., к Матильде. — И он торопливо сунул ненаглядному права, окинув его при этом жалостливым и сочувственным взглядом: терпи, мол, мужик, раз уж женился на такой, сам дурака свалял…
Только отъехав на безопасное расстояние от перекрестка, ненаглядный скосил на меня глаза:
— Ну, ты даешь!
— А ты как думал? — гордо ответила я. — Что бы ты без меня делал? Не отвлекайся! За дорогой следи!
— А если бы он попросил багажник открыть? — не унимался ненаглядный.
— Если бы да кабы.., еще что-нибудь придумала бы!
Но, честно говоря, я сама была очень удивлена неожиданно открывшимися у меня способностями. Я была просто уверена, что сумею заморочить голову сержанту. Так оно и вышло. Нельзя сказать, что я не боялась, но чувство страха придавало всем ощущениям особенную остроту. Я прислушалась к себе и поняла, что изменилось: исчезла постоянная гнетущая скука. Эта скука, преследовавшая меня с детства в доме родителей, скука, с которой я свыклась, как больной ревматизмом свыкается с ломотой в костях, скука, казалось растворенная у меня в крови, наконец исчезла, и кровь бурлила и пузырилась во мне, как шампанское в бокале.
Больше нам никто не попадался. Ночное шоссе было пустынно. Узнав знакомую дорогу, я велела ненаглядному свернуть с Выборгского шоссе. Километров через пять мы еще раз свернули на проселок, потом — на грунтовку. Я с ужасом ожидала, что мы вот-вот застрянем, но Бог миловал. «Копейка» потихоньку тащилась через весенний лес.
Наконец сбоку от дороги я увидела большую круглую яму, до краев наполненную водой, — наверное, оставшаяся от войны воронка.
— Здесь, мы оставим ее здесь.
Мы остановились, открыли багажник, вытащили оттуда тяжелый и неудобный сверток… Я старалась не думать о том, что там внутри. Сверток с громким плеском ушел в темную воду, и рябь на поверхности быстро успокоилась.
Я выпрямилась и огляделась.
Мне никогда, пожалуй, не приходилось бывать ночью в весеннем лесу. Кое-где еще виднелись пятна нерастаявшего снега, но в основном снег уже сошел, обнажив темную прошлогоднюю траву, сухой черничник и сгнившие листья. Пахло влагой, свежестью и ночью. Меня охватило какое-то странное возбуждение. Кровь бурлила еще сильнее.
Я совершенно не думала о том, что минуту назад избавилась от трупа незнакомой мне женщины; я чувствовала только, что молода, полна сил, что вокруг меня — весенняя ночь… Я по-звериному втянула носом воздух и уловила множество пьянящих ароматов. Как хорошо весной! Хочется стать какой-нибудь лосихой и мчаться через ночной весенний лес, вдыхая умопомрачительный запах просыпающейся земли, чувствуя кожей мягкое прикосновение голых еще веток, и где-то там, в чаще, встретить своего лося…
Я передернула плечами, сбрасывая странное гипнотическое наваждение. Нужно было скорее выбираться из этого места.
Всю обратную дорогу я молчала, с удивлением прислушиваясь к собственным ощущениям. Неужели мне для полноты жизни нужно чувство опасности, риска, неужели у меня, совершенно обычной дочери бедных немолодых родителей, в глубине души таятся криминальные наклонности?
— Куда теперь? — нарушил молчание ненаглядный.
— Отвези меня домой, а сам…
— Я не могу вернуться домой среди ночи! — резко возразил он. — Мать очень больна, она разволнуется, придется возиться с ней до утра. И в ту квартиру вернуться не могу.
— Естественно, — не могла не согласиться я. — В той квартире нам с тобой делать нечего.
Я еще раз внимательно на него посмотрела. Похоже — успокоился, а что там на самом деле… Может, и не врет про мать. И, пожалуй, лучше его не отпускать сейчас одного никуда. Пусть до утра на глазах будет.
— Ладно, едем ко мне. Родители на даче, никто не помешает.
Я редко приглашаю домой своих знакомых. Даже если родителей нет дома, я смотрю глазами постороннего человека на вытертый линолеум в прихожей, прикрытый разноцветными половиками, сплетенными мамой из старых тряпок, на сшитые ею когда-то уже старенькие ситцевые занавески на кухне, на алюминиевые кастрюли, вдыхаю стойкий запах хозяйственного мыла…
Покупала я с получки и моющие средства, и новые полотенца и занавески — все напрасно. Мать прятала вещи в шкаф, а «Фейри» пользуюсь только я. Так было всегда, сколько себя помню. Все новое — в шкаф, и донашивается старое, пока не истлеет до дыр.
— Есть хочешь? — спросила я, так как неожиданно почувствовала вдруг зверский голод.
В общем, и неудивительно — последний раз ела сегодня, вернее, вчера в три часа дня.
Ненаглядный от еды отказался, но робко поглядывал на дверь ванной, душ-то принять ему сегодня так и не удалось. Пока он плескался, я обшарила кухню. Мать оставила целую латку голубцов и еще полпирога с рыбой. Все-таки приятно, когда кто-то о тебе думает…
Мы быстро разобрали постель и легли, стараясь не касаться в разговоре недавно выброшенного трупа. Ненаглядный отвернулся к стене и вскоре задышал ровно. Я же не могла сомкнуть глаз. Словно сегодня в лесу мне передались от пробуждающейся земли какие-то соки. Они бродили во мне, набухая. Я поняла, как чувствуют себя деревья весной. Вот почки растут и лопаются наконец со сладкой болью, и солнышко ласково пригревает едва появившиеся клейкие листочки…
Кровь по-прежнему бурлила во мне. Меня переполняло страстное желание любви, ну да, очевидно то, что я сейчас испытываю, называется страстью. Но к кому? Не к этой же туше, не к этому посапывающему сундуку, что лежит рядом со мной.
Я ткнула ненаглядного кулаком в бок, чтобы подвинулся, потом улеглась поудобнее.
«Нет худа без добра, — думала я, засыпая, — зато мы наконец-то расстанемся с ненаглядным навсегда. После всего, что случилось, ноги моей не будет в его квартире. Завтра я выпровожу его домой и больше никогда не увижу».
Если бы я знала, как я тогда ошибалась…
* * *
Герман включил зажигание, прогрел мотор и, не торопясь, выехал со стоянки. У самых ворот к нему бросилась молодая женщина с большой сумкой в руках.
— Шеф! Прошу вас, подвезите!
Это было так похоже на то, что случилось позавчера — девушка, сумка и эта фраза, — что Герман от страха покрылся холодным потом. Все это снова обрушилось на него: полная газа квартира, жуткая боль в затылке, мертвое женское тело на диване, ночная поездка по городу с трупом в багажнике, черный лес, жуткий плеск воды, смыкающейся над трупом… Посерев лицом, он резко вдавил в пол педаль газа и рванул вперед, чуть не сбив какую-то зазевавшуюся старуху… Однако далеко уехать ему не удалось. Перед ним вынырнул, подрезая «копейку», черный джип «чероки» с тонированными стеклами, а когда он, ударив по тормозам и чудом избежав столкновения, взглянул в зеркало заднего вида, то увидел, что сзади вплотную к нему, встала «девятка» цвета «мокрый асфальт».
Из джипа вышли двое парней в черных кашемировых полупальто: один — широкоплечий накачанный блондин, второй — худой брюнет с узким нервным лицом.
Подойдя к «копейке», брюнет наклонился и спросил:
— Что же это ты" падла, с девушкой так грубо обошелся?
— С к-какой девушкой? — заикаясь от страха, спросил Герман.
— С какой? — переспросил брюнет, удивленно подняв брови. — С той, которая тебя вежливо попросила подвезти. А что, была еще одна?
— Не знаю никакой девушки! Что вам от меня надо? — истерично закричал Герман, надеясь, что на шум кто-нибудь обратит внимание.
— Что ты с ним базаришь, Брюль? — гнусавым голосом вступил в разговор накачанный блондин, презрительно оттопырив нижнюю губу. — Он это, как пить дать, он!
Видел, как психанул, когда Жанка к нему сунулась?
— Сейчас, Шило, — покосился брюнет на напарника, — сейчас мы его газетчику покажем.
От ближнего торгового центра в сопровождении плечистого мордоворота в короткой кожаной куртке шел инвалид, торговавший на улице газетами.
— Ну, — повернулся к газетчику брюнет, — этот?
Газетчик, преисполненный чувства собственной значимости, внимательно оглядел бежевую «копейку», обошел ее сзади, взглянув на номера.
— Машина эта, — солидно кивнул он, — я ее, считай, каждый день вижу, она по вечерам с этой стоянки выезжает. Номер весь не помню, но там точно «ХР» было и здесь — видите? — 774 АХР… Точно, эта машина.
— Ну и что ты видел вчера? — подозрительно осведомился брюнет.
— Да я же говорил уже…
— Отвечай, козел, когда спрашивают! — рявкнул на газетчика блондин. — Мало ли что говорил!
Обиженный и испуганный инвалид негромко забубнил:
— Ну, девка эта шла очень быстро, чуть не бежала…
— С какой стороны? — вклинился брюнет.
— Оттуда. — Газетчик махнул рукой в сторону соседнего квартала, где за небольшим сквером сверкал разноцветными огнями серый куб казино «Квинн».
— Дальше! — Брюнет буравил старика взглядом. — Было у нее что-нибудь в руках?
— Сумка большая, — торопливо ответил газетчик.
— Дальше!
— А дальше.., вот этот выехал со стоянки, — инвалид кивнул на Германа, — Она ему замахала, голоснула значит, он ее и подсадил…
— Ну, ясно все с этим козлом, — набычившись, прогнусавил блондин, приближаясь к бежевой «копейке».
Брюнет кивнул, махнул рукой старику:
— Свободен, — и снова наклонился к Герману:
— Значит, ты вчера подвозил девушку?
— Ну, подвозил, — пробормотал Герман, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. — А что, нельзя, что ли?
— Да нет, почему нельзя? — Брюнет пожал плечами. — Просто ты сейчас съездишь с нами в одно место.., тут неподалеку, и расскажешь об этой девушке все, что знаешь: куда возил, что видел…
С этими словами он распахнул дверцу «копейки» и, жесткими пальцами схватив Германа за шею, повел его к джипу. Горло у Германа перехватило от липкого спазма, сердце зашлось, он только разевал рот как рыба, но ни сказать, ни крикнуть ничего не мог.
«Копейку» один из бандитов отогнал на стоянку.
Германа поддерживали за локти, чтобы он не свалился, спускаясь по гулкой железной лестнице.
Наконец ему развязали глаза.
Они находились в длинном низком подвале, ярко освещенном лампами дневного света. Под потолком подвала тянулись ржавые металлические трубы, покрытые каплями конденсата. Вдоль стен тоже проходили трубы меньшего диаметра. К одной из них Германа пристегнули наручниками. Вокруг поставили несколько стульев и маленький столик, на котором были разложены странные и неожиданные предметы: никелированные щипцы и клещи стоматолога, обычные слесарные тиски, пассатижи, электрический паяльник. Герман уставился на эти инструменты расширенными от ужаса глазами. До него начало доходить их назначение.
Худощавый брюнет снял пальто, сбросил элегантный синий пиджак, закатал рукава белоснежной рубашки и подошел к столику. Озабоченно перебрав разложенные на нем инструменты, он поднял глаза на Германа. В его взгляде не было ни жестокости, ни кровожадности — только любопытство, что-то родственное научному интересу естествоиспытателя, и от этого Герману стало невыносимо страшно. На какой-то миг ему показалось, что все, происходящее с ним, всего лишь кошмарный сон, и сейчас он проснется.., но тут же он понял, что никакие страшные сны не могут сравниться с действительностью.
Есть люди, которые могут жить, только если их жизнь подчиняется твердо установленному порядку. Попробуйте нарушить этот порядок, выбейте такого человека из колеи, и жизнь его рухнет как карточный домик.
Не будь рядом с ним Катерины, Герман сломался бы еще в субботу, вернее, он просто не очнулся бы и умер от удушья. Она же вытащила его из духовки, наполненной газом, привела в чувство, а потом направляла его действия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32