она заявит, что «глубоко скорбит по поводу кончины своего старшего брата».
Хорошо. Лауна, значит, «разрешилась от бремени». Я выяснил вполне стерильный адрес родилки, скатился по лестницам в метро и, уцепившись за перекладину, жду, когда это кончится. Но что-то начинает шевелиться во мне при мысли, что я сейчас увижу совершенно новую рожицу близнецов (одну на двоих?). Что-то такое, что вскоре начинает биться так же сильно, как пять лет назад, при появлении на свет Малыша, и еще раньше, когда возник Жереми, и, наконец, давным-давно, при рождении Клары – ее я принял сам (акушерка надралась, а врач куда-то смылся): собственноручно отдал конец, привязывавший ее к материнскому причалу, и представил ей мир и ее миру, в то время как мама на заднем плане уже приговаривала: «Ты хороший сын, Бенжамен, ты всегда был хорошим сыном…»
Да, я чувствую счастье. Ну, скажем, что-то вроде. Все расчеты, которые я произвел, лежа на кровати, безнадежно спутаны. Попробуем все-таки рассуждать здраво. «Лауна разрешилась от бремени» – это же не более чем оптимистическая формула, обозначающая на самом деле начало новой серии бедствий. Потому что близнецы – не будем обольщаться – это два лишних рта, которые надо кормить, четыре уха, которые надо развлекать, четыре глаза, с которых надо утирать слезы, и два десятка пальцев, за которыми надо присматривать. И так без конца. И все это на фоне процесса, который Сенклер обещал мне закатить, процесса, грозящего разорением, а может быть, и тюрьмой, позором во всяком случае и в финале (привет от Золя!) – распадом личности на почве алкоголизма. Нет, фиг! Как только этим близнецам стукнет пять – все, немедленно на заработки! Отрезать им что-нибудь, и пусть просят Христа ради. И несите деньги в дом, если хотите получать что-нибудь кроме пустых тарелок!
Почему так называемая реальность упорно сопротивляется всем моим расчетам? Почему жизнь постоянно опровергает меня? Вот вопрос, который я себе задаю в пищащей и уставленной цветами палате родилки, стоя у кровати Лауны и глядя, как Лоран обнимает мою сестру – «Моя дорогая, единственная!» – а затем прижимается носом к прозрачной стенке асептического аквариума, предназначенного для защиты детей от ненасытной нежности отцов, и орет:
– У меня три Лауны! Бен, у меня три Лауны! Была одна, а теперь три!
(Не думай, они обойдутся тебе сильно дороже, чем одна!)
И все кончается в «Кутубии». Амар угощает всех кускусом за счет ресторана, как каждый раз, когда я являюсь с вестью о рождении очередного ребенка.
– Я сделал важное открытие, Бен (это Лоран философствует, не без влияния шестнадцатиградусной маскары): оказывается, действительность никогда не бывает такой невыносимой, какой она нам казалась издали, даже если она объективно хуже. Я не хотел ребенка, а теперь у меня их двое. И ужас вовсе не в этом, Бен, ужас в том, что я так боялся этого чуда. (Вздох.) О, Бен, как я мог так обидеть Лауну? (Рыдания.) Дай мне по морде, Бен, прошу тебя, дай мне по морде! Ради твоей сестры!
В припадке самобичевания он чуть не рвет на себе рубашку.
– Еще маскары?
– Да, спасибо. Она вполне приличная в этом году.
– Бен!
Рука Джулии обвивается вокруг моей ляжки.
– Клара мне сказала, насчет процесса. Так вот, не беспокойся: Сенклер блефует. Если он и затеет процесс, то против журнала; и если судья окажется очень уж вредный, он взыщет с нас один франк в возмещение убытков.
– Старый франк, додеголлевский, микрофранк, – уточняет Тео, взгляд которого ласкает тем временем ягодицы Хадуша.
А вечер проходит потихоньку, такой мурлыкающий вечер. Клара нарезает мясо для Жереми, Тереза прилепилась к видику и раз за разом прокручивает похороны Ум Кальсум, Малыш посвящает Джулиуса в ритуал чая с мятой, а старый Амар в сотый раз рассказывает о том, что его ресторан скоро будет снесен, согласно плану строительства Нью-Бельвиля.
– Мне обидно за тебя, Амар.
– Почему, сын мой? Отдохнуть – это так приятно!
И снова принимается рассказывать, как он воспользуется заслуженным отдыхом, чтобы полечить свой ревматизм: поедет на юг, в Сахару, и будет там закапываться в горячий песок. (Картинка: белая голова Амара, торчащая из песка посреди пустыни…)
И уже в самом конце вечера, когда вусмерть пьяный Лоран заснул, уронив голову в тарелку, Жереми и Малыш свернулись клубком под боком у Джулиуса, Тео давно исчез с Хадушем, Тереза почти довела себя до мистического экстаза, а рука Джулии возвещает приближение последнего и решительного боя, Клара, моя любимица Клара торжественно объявляет:
– Бенжамен, у меня сюрприз для тебя.
36
Обещанный сюрприз (я как-то не уверен, что все еще люблю сюрпризы) реализовался в форме телеграммы из одного очень престижного парижского издательства (не называю его специально, чтобы они вцепились друг другу в глотку). Телеграмма сформулирована предельно, почти угрожающе кратко:
«ВЕСЬМА ЗАИНТЕРЕСОВАНЫ, СРОЧНО ЗАЙДИТЕ».
Не скрою, приятно узнать, что ты, сам того не подозревая, гений. Радостно думать, что из многомесячной бессвязной болтовни, адресованной кучке страдающих бессонницей ребят и псу-эпилептику, перепечатанной не знающей сомнений машинисткой и посланной в издательство без ведома автора, получилось что-то такое, от чего у закаленного в боях дракона издательского дела слюнки потекли.
Так я думал сегодня утром, просыпаясь. Так я думал в метро. Так я продолжаю думать и теперь, ошиваясь в этом огромном – кабинете? салоне? конференц-зале, спортзале? – где красновато-коричневые панели эпохи Регентства сожительствуют с геометрическими линиями суперсовременной мебели. Алюминий и лепнина, динамизм и традиция; контора, вскормленная прошлым, которая успешно сожрет и будущее. Так что с издательством мне скорее повезло.
Подчеркнутая любезность пижона, который принял меня, подтверждает мою уверенность, что они ждут меня, затаив дыхание. Должно быть, с момента отправки телеграммы здесь никто не сомкнул глаз! Нечто, витающее в воздухе, подсказывает, что без меня они не мыслят своего существования.
«А что, если Малоссен откажется?»
За столом худсовета легкая паника.
«Если он получил другие предложения?»
«Мы учетверим гонорар, господа!»
(«Взрыв наоборот» – а что, неплохое название придумала Клара!)
– Выпьете что-нибудь?
Пижон открывает мини-бар в основании одного из книжных шкафов.
– Виски? Портвейн?
(Вроде бы в это время дня пьют портвейн, нет?)
– Кофе, если можно.
Пожалуйста, кофе так кофе. Многозначительно молчим, положив ногу на ногу. Пижон внимательно смотрит на меня. В моей руке миниатюрная серебряная ложечка.
– Замеча-а-а-ательно, господин Малоссен.
(В слове «замечательно» до сих пор было одно «а».)
– Но я не уполномочен подробнее говорить с вами об этом.
Смешок.
– Эту привилегию оставляет за собой госпожа литературный директор.
Смешок.
– Замеча-а-а-ательная личность, вы сами увидите…
(Как, и она?)
– Между нами, мы называем ее за глаза Королевой Забо.
(Пусть будет Королева Забо, нечего стесняться между своими.)
– Дама на редкость проницательная в суждениях и высказывается столь непринужденно…
И, после секундного колебания, на полтона ниже:
– В этом, собственно, и состоит проблема.
(Проблема? Какая проблема?)
Улыбка, покашливание, выражающие как бы изысканное смущение, и затем без перехода:
– Хорошо, пойду доложу, что вы пришли.
Пижон отбыл. Примерно полчаса назад. И вот уже полчаса, как я жду появления Королевы Забо. Сначала я решил, что книги скрасят мое одиночество, подошел к полке, робко протянул руку и бережно взял одну. Пустой переплет, книжки внутри нет!
Попробовал взять другую, в другом месте: тот же результат.
Во всем помещении ни одной книги, только выставка пестрых обложек. Можешь не сомневаться, Малоссен, ты действительно в издательстве.
Утешаюсь подсчетом сумм, которые мне принесет публикация бестселлера. Если учитывать все – гонорары за экранизацию, а также выплаты на телевидении и на радио, – это не поддается исчислению. Даже если считать по минимуму, доход намного превосходит мои арифметические способности. В любом случае я правильно сделал, что послал к черту Магазин и эту вонючую должность козла отпущения. За тридцать лет работы она бы мне не принесла и десятой доли того, что я получу за книгу!
Именно этот момент моего торжества Королева Забо избрала для своего выхода.
– Здравствуйте, господин Малоссен!
Это длинная, худая тетка, на плечи которой посажена голова толстой женщины.
(Здравствуйте, мадам…)
– Нет, не вставайте, я вас ненадолго задержу.
Она не говорит, а кричит, и при этом не стесняется в выражениях.
– Ну?
Она так прокричала свое «ну?», что я даже вздрогнул (Что «ну», Ваше Величество?) и, должно быть, посмотрел на нее вполне идиотским взглядом, потому что она разразилась веселым толстощеким смехом. Черт знает что, в самом деле можно подумать, что ее голова по ошибке прилеплена к этому телу!
– Нет, нет, господин Малоссен, между нами не должно быть никаких недоразумений: я вас пригласила вовсе не из-за вашей книги – мы такую ерунду не издаем.
Пижон, играющий роль пажа, слегка покашливает. Королева Забо всем корпусом поворачивается к нему:
– Что, Готье, разве не ерунда? Вы же сами говорили!
И снова мне:
– Послушайте, господин Малоссен, никакая это не книга. Единой эстетической концепции нет и в помине, вы расползаетесь во все стороны и в итоге никуда не приходите. И вы никогда не напишете лучше. Так что бросьте это дело, ваше призвание не в этом!
Паж Готье готов сквозь землю провалиться. Мне же она начинает действовать на нервы, Королева Забо.
– Вот оно, ваше призвание!
Она бросает мне на колени номер «Актюэль», вытащенный неизвестно откуда. Она же вошла вроде с пустыми руками!
– Вы даже не представляете, как нужны такие люди, как вы, в любом издательстве! Козел отпущения – да я за него Бог знает что готова отдать! Понимаете, господин Малоссен, мне уже вот так обрыдло выслушивать всю ту ругань, которая выливается на мою голову!
Она смеется долгим пронзительным смехом, как будто что-то выливается из нее помимо ее воли. И внезапно иссякает.
– Литературные подмастерья, которые убеждены, что их плохо читают, писатели-новички, утверждающие, что их плохо издают, маститые прозаики, недовольные тем, что им плохо платят, – все меня ругают, господин Малоссен! Нет ни одного, понимаете, за двадцать лет работы я не встретила ни одного, который был бы доволен своей судьбой!
Королева Забо производит впечатление девочки-вундеркинда пятидесяти годков, которая никак не может свыкнуться с тем, что она быстрее всех решает задачки. Но это еще не все. В ее наигранной веселости что-то неизлечимо грустное. Что-то грустно покоящееся под наэлектризованной массой задообразного лица.
– Вот, пожалуйста, господин Малоссен, не далее как на прошлой неделе заявляется тут один начинающий. За два месяца до этого он нам послал свою рукопись и теперь пришел узнать, что мы о ней думаем. Было девять утра. Присутствующий здесь Готье (Готье, вы еще здесь?) принимает его в своем кабинете и, толком не проснувшись, отправляется искать его карточку с отзывом в мой кабинет, хотя на самом деле она была у него. Пока он ходил, тот, естественно, принялся шарить в его бумагах и наткнулся на свою карточку, на которой я написала: «Полное говно». В своей среде мы, знаете, высказываемся коротко и по существу. Роль Готье как раз и состоит в том, чтобы разворачивать суть. Короче, этот отзыв вовсе не предназначался для того, чтобы его читал автор рукописи. Так вот, господин Малоссен, как вы думаете, что же он сделал, этот самый автор?
(Ммм… да, я как-то…)
– Пошел и бросился в Сену, как раз напротив нас, вон там.
Молниеносным жестом она показывает на окно с двойной рамой, выходящее на реку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Хорошо. Лауна, значит, «разрешилась от бремени». Я выяснил вполне стерильный адрес родилки, скатился по лестницам в метро и, уцепившись за перекладину, жду, когда это кончится. Но что-то начинает шевелиться во мне при мысли, что я сейчас увижу совершенно новую рожицу близнецов (одну на двоих?). Что-то такое, что вскоре начинает биться так же сильно, как пять лет назад, при появлении на свет Малыша, и еще раньше, когда возник Жереми, и, наконец, давным-давно, при рождении Клары – ее я принял сам (акушерка надралась, а врач куда-то смылся): собственноручно отдал конец, привязывавший ее к материнскому причалу, и представил ей мир и ее миру, в то время как мама на заднем плане уже приговаривала: «Ты хороший сын, Бенжамен, ты всегда был хорошим сыном…»
Да, я чувствую счастье. Ну, скажем, что-то вроде. Все расчеты, которые я произвел, лежа на кровати, безнадежно спутаны. Попробуем все-таки рассуждать здраво. «Лауна разрешилась от бремени» – это же не более чем оптимистическая формула, обозначающая на самом деле начало новой серии бедствий. Потому что близнецы – не будем обольщаться – это два лишних рта, которые надо кормить, четыре уха, которые надо развлекать, четыре глаза, с которых надо утирать слезы, и два десятка пальцев, за которыми надо присматривать. И так без конца. И все это на фоне процесса, который Сенклер обещал мне закатить, процесса, грозящего разорением, а может быть, и тюрьмой, позором во всяком случае и в финале (привет от Золя!) – распадом личности на почве алкоголизма. Нет, фиг! Как только этим близнецам стукнет пять – все, немедленно на заработки! Отрезать им что-нибудь, и пусть просят Христа ради. И несите деньги в дом, если хотите получать что-нибудь кроме пустых тарелок!
Почему так называемая реальность упорно сопротивляется всем моим расчетам? Почему жизнь постоянно опровергает меня? Вот вопрос, который я себе задаю в пищащей и уставленной цветами палате родилки, стоя у кровати Лауны и глядя, как Лоран обнимает мою сестру – «Моя дорогая, единственная!» – а затем прижимается носом к прозрачной стенке асептического аквариума, предназначенного для защиты детей от ненасытной нежности отцов, и орет:
– У меня три Лауны! Бен, у меня три Лауны! Была одна, а теперь три!
(Не думай, они обойдутся тебе сильно дороже, чем одна!)
И все кончается в «Кутубии». Амар угощает всех кускусом за счет ресторана, как каждый раз, когда я являюсь с вестью о рождении очередного ребенка.
– Я сделал важное открытие, Бен (это Лоран философствует, не без влияния шестнадцатиградусной маскары): оказывается, действительность никогда не бывает такой невыносимой, какой она нам казалась издали, даже если она объективно хуже. Я не хотел ребенка, а теперь у меня их двое. И ужас вовсе не в этом, Бен, ужас в том, что я так боялся этого чуда. (Вздох.) О, Бен, как я мог так обидеть Лауну? (Рыдания.) Дай мне по морде, Бен, прошу тебя, дай мне по морде! Ради твоей сестры!
В припадке самобичевания он чуть не рвет на себе рубашку.
– Еще маскары?
– Да, спасибо. Она вполне приличная в этом году.
– Бен!
Рука Джулии обвивается вокруг моей ляжки.
– Клара мне сказала, насчет процесса. Так вот, не беспокойся: Сенклер блефует. Если он и затеет процесс, то против журнала; и если судья окажется очень уж вредный, он взыщет с нас один франк в возмещение убытков.
– Старый франк, додеголлевский, микрофранк, – уточняет Тео, взгляд которого ласкает тем временем ягодицы Хадуша.
А вечер проходит потихоньку, такой мурлыкающий вечер. Клара нарезает мясо для Жереми, Тереза прилепилась к видику и раз за разом прокручивает похороны Ум Кальсум, Малыш посвящает Джулиуса в ритуал чая с мятой, а старый Амар в сотый раз рассказывает о том, что его ресторан скоро будет снесен, согласно плану строительства Нью-Бельвиля.
– Мне обидно за тебя, Амар.
– Почему, сын мой? Отдохнуть – это так приятно!
И снова принимается рассказывать, как он воспользуется заслуженным отдыхом, чтобы полечить свой ревматизм: поедет на юг, в Сахару, и будет там закапываться в горячий песок. (Картинка: белая голова Амара, торчащая из песка посреди пустыни…)
И уже в самом конце вечера, когда вусмерть пьяный Лоран заснул, уронив голову в тарелку, Жереми и Малыш свернулись клубком под боком у Джулиуса, Тео давно исчез с Хадушем, Тереза почти довела себя до мистического экстаза, а рука Джулии возвещает приближение последнего и решительного боя, Клара, моя любимица Клара торжественно объявляет:
– Бенжамен, у меня сюрприз для тебя.
36
Обещанный сюрприз (я как-то не уверен, что все еще люблю сюрпризы) реализовался в форме телеграммы из одного очень престижного парижского издательства (не называю его специально, чтобы они вцепились друг другу в глотку). Телеграмма сформулирована предельно, почти угрожающе кратко:
«ВЕСЬМА ЗАИНТЕРЕСОВАНЫ, СРОЧНО ЗАЙДИТЕ».
Не скрою, приятно узнать, что ты, сам того не подозревая, гений. Радостно думать, что из многомесячной бессвязной болтовни, адресованной кучке страдающих бессонницей ребят и псу-эпилептику, перепечатанной не знающей сомнений машинисткой и посланной в издательство без ведома автора, получилось что-то такое, от чего у закаленного в боях дракона издательского дела слюнки потекли.
Так я думал сегодня утром, просыпаясь. Так я думал в метро. Так я продолжаю думать и теперь, ошиваясь в этом огромном – кабинете? салоне? конференц-зале, спортзале? – где красновато-коричневые панели эпохи Регентства сожительствуют с геометрическими линиями суперсовременной мебели. Алюминий и лепнина, динамизм и традиция; контора, вскормленная прошлым, которая успешно сожрет и будущее. Так что с издательством мне скорее повезло.
Подчеркнутая любезность пижона, который принял меня, подтверждает мою уверенность, что они ждут меня, затаив дыхание. Должно быть, с момента отправки телеграммы здесь никто не сомкнул глаз! Нечто, витающее в воздухе, подсказывает, что без меня они не мыслят своего существования.
«А что, если Малоссен откажется?»
За столом худсовета легкая паника.
«Если он получил другие предложения?»
«Мы учетверим гонорар, господа!»
(«Взрыв наоборот» – а что, неплохое название придумала Клара!)
– Выпьете что-нибудь?
Пижон открывает мини-бар в основании одного из книжных шкафов.
– Виски? Портвейн?
(Вроде бы в это время дня пьют портвейн, нет?)
– Кофе, если можно.
Пожалуйста, кофе так кофе. Многозначительно молчим, положив ногу на ногу. Пижон внимательно смотрит на меня. В моей руке миниатюрная серебряная ложечка.
– Замеча-а-а-ательно, господин Малоссен.
(В слове «замечательно» до сих пор было одно «а».)
– Но я не уполномочен подробнее говорить с вами об этом.
Смешок.
– Эту привилегию оставляет за собой госпожа литературный директор.
Смешок.
– Замеча-а-а-ательная личность, вы сами увидите…
(Как, и она?)
– Между нами, мы называем ее за глаза Королевой Забо.
(Пусть будет Королева Забо, нечего стесняться между своими.)
– Дама на редкость проницательная в суждениях и высказывается столь непринужденно…
И, после секундного колебания, на полтона ниже:
– В этом, собственно, и состоит проблема.
(Проблема? Какая проблема?)
Улыбка, покашливание, выражающие как бы изысканное смущение, и затем без перехода:
– Хорошо, пойду доложу, что вы пришли.
Пижон отбыл. Примерно полчаса назад. И вот уже полчаса, как я жду появления Королевы Забо. Сначала я решил, что книги скрасят мое одиночество, подошел к полке, робко протянул руку и бережно взял одну. Пустой переплет, книжки внутри нет!
Попробовал взять другую, в другом месте: тот же результат.
Во всем помещении ни одной книги, только выставка пестрых обложек. Можешь не сомневаться, Малоссен, ты действительно в издательстве.
Утешаюсь подсчетом сумм, которые мне принесет публикация бестселлера. Если учитывать все – гонорары за экранизацию, а также выплаты на телевидении и на радио, – это не поддается исчислению. Даже если считать по минимуму, доход намного превосходит мои арифметические способности. В любом случае я правильно сделал, что послал к черту Магазин и эту вонючую должность козла отпущения. За тридцать лет работы она бы мне не принесла и десятой доли того, что я получу за книгу!
Именно этот момент моего торжества Королева Забо избрала для своего выхода.
– Здравствуйте, господин Малоссен!
Это длинная, худая тетка, на плечи которой посажена голова толстой женщины.
(Здравствуйте, мадам…)
– Нет, не вставайте, я вас ненадолго задержу.
Она не говорит, а кричит, и при этом не стесняется в выражениях.
– Ну?
Она так прокричала свое «ну?», что я даже вздрогнул (Что «ну», Ваше Величество?) и, должно быть, посмотрел на нее вполне идиотским взглядом, потому что она разразилась веселым толстощеким смехом. Черт знает что, в самом деле можно подумать, что ее голова по ошибке прилеплена к этому телу!
– Нет, нет, господин Малоссен, между нами не должно быть никаких недоразумений: я вас пригласила вовсе не из-за вашей книги – мы такую ерунду не издаем.
Пижон, играющий роль пажа, слегка покашливает. Королева Забо всем корпусом поворачивается к нему:
– Что, Готье, разве не ерунда? Вы же сами говорили!
И снова мне:
– Послушайте, господин Малоссен, никакая это не книга. Единой эстетической концепции нет и в помине, вы расползаетесь во все стороны и в итоге никуда не приходите. И вы никогда не напишете лучше. Так что бросьте это дело, ваше призвание не в этом!
Паж Готье готов сквозь землю провалиться. Мне же она начинает действовать на нервы, Королева Забо.
– Вот оно, ваше призвание!
Она бросает мне на колени номер «Актюэль», вытащенный неизвестно откуда. Она же вошла вроде с пустыми руками!
– Вы даже не представляете, как нужны такие люди, как вы, в любом издательстве! Козел отпущения – да я за него Бог знает что готова отдать! Понимаете, господин Малоссен, мне уже вот так обрыдло выслушивать всю ту ругань, которая выливается на мою голову!
Она смеется долгим пронзительным смехом, как будто что-то выливается из нее помимо ее воли. И внезапно иссякает.
– Литературные подмастерья, которые убеждены, что их плохо читают, писатели-новички, утверждающие, что их плохо издают, маститые прозаики, недовольные тем, что им плохо платят, – все меня ругают, господин Малоссен! Нет ни одного, понимаете, за двадцать лет работы я не встретила ни одного, который был бы доволен своей судьбой!
Королева Забо производит впечатление девочки-вундеркинда пятидесяти годков, которая никак не может свыкнуться с тем, что она быстрее всех решает задачки. Но это еще не все. В ее наигранной веселости что-то неизлечимо грустное. Что-то грустно покоящееся под наэлектризованной массой задообразного лица.
– Вот, пожалуйста, господин Малоссен, не далее как на прошлой неделе заявляется тут один начинающий. За два месяца до этого он нам послал свою рукопись и теперь пришел узнать, что мы о ней думаем. Было девять утра. Присутствующий здесь Готье (Готье, вы еще здесь?) принимает его в своем кабинете и, толком не проснувшись, отправляется искать его карточку с отзывом в мой кабинет, хотя на самом деле она была у него. Пока он ходил, тот, естественно, принялся шарить в его бумагах и наткнулся на свою карточку, на которой я написала: «Полное говно». В своей среде мы, знаете, высказываемся коротко и по существу. Роль Готье как раз и состоит в том, чтобы разворачивать суть. Короче, этот отзыв вовсе не предназначался для того, чтобы его читал автор рукописи. Так вот, господин Малоссен, как вы думаете, что же он сделал, этот самый автор?
(Ммм… да, я как-то…)
– Пошел и бросился в Сену, как раз напротив нас, вон там.
Молниеносным жестом она показывает на окно с двойной рамой, выходящее на реку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29