Почему меня?
Почему?
Полицейские увели меня.
38
На этот раз мне потребовалось несколько часов, чтобы вновь обрести слух. Несколько часов, проведенных в одиночестве в больничной палате, которая, должно быть, обладает неплохой акустикой. В одиночестве, если не считать трех десятков студентов, которые, раскрыв рот, внимали седовласому мэтру, комментировавшему мой случай перемежающейся глухоты. Он улыбался с высоты своей учености, они же были непроницаемо серьезны, как и подобает ученикам. Через десяток лет они вцепятся друг другу в глотку, чтобы занять его место, а он будет цепляться руками и ногами за свои регалии. Но все это произойдет далеко от меня, потому что, с шестью убийствами на шее, я буду отсчитывать, не знаю, в какой тюряге, слагаемые пожизненного заключения.
Почему?
Почему я?
Почему он все навесил именно на меня?
Джимини уже нет, чтобы ответить на этот вопрос.
Кстати, как его звали, этого моего идеального дедушку? Я даже не знаю его имени.
Если бы можно было по крайней мере ничего не слышать до самого конца… Но нет, седовласый мэтр честно заработал свои дипломы и в итоге раскупоривает мне уши:
– Строго говоря, здесь не было реальной патологии, господа.
Восхищенный шепот пираний науки.
– И я ручаюсь вам, что эти симптомы больше не повторятся.
И, обращаясь ко мне, своим роскошно поставленным голосом, пахнущим дорогим одеколоном:
– Вы здоровы, друг мой. Мне остается только вернуть вам свободу.
Моя свобода тут же возникает в лице инспектора Карегга, который везет меня в Управление уголовной полиции. (Стоило возвращать мне слух, чтобы тут же отдать на попечение немому!)
Хлопают дверцы машины. Лестницы. Лифт. Стук каблуков в коридорах. Хлопают двери кабинетов. И – тук-тук-тук в дверь дивизионного комиссара Аннелиза. Он говорил с кем-то по телефону. Кладет трубку. Несколько раз кивает, глядя на меня. И спрашивает:
– Кофе хотите?
(Почему бы и нет?)
– Пожалуйста, Элизабет…
Возникает кофе.
– Спасибо. Можете идти.
(Ладно, только кофейник оставьте. Вот так.)
Единственная дверь, которая не хлопает в этой конторе, это дверь комиссара Аннелиза, когда она закрывается за Элизабет.
– Ну что, дорогой мой, вы наконец поняли, что к чему?
(Честно говоря, нет.)
– Вы свободны. Я только что звонил вашим, чтобы они не волновались.
Следуют объяснения. Окончательные на сей раз. Я не убийца. Убийцей был тот мрачный тип, которого я взорвал. Да еще каким! Он спровоцировал собственную смерть, вынудив меня прыгнуть на гориллу, и он же ликвидировал всю свою команду людоедов.
– Как он их заманивал в Магазин?
Оказывается, этот вопрос, который сам собой приходит мне на ум, долго занимал комиссара Аннелиза.
– Он их не заманивал, они приходили туда по доброй воле.
– Как-как?
– Самоубийцы, господин Малоссен.
Он неожиданно улыбается и потягивается в кресле.
– От этого дела я помолодел лет на тридцать. Еще чашечку?
Таких липовых сект было хоть пруд пруди во времена, когда крутилась мясорубка второй мировой. И, после того как перемирие было подписано, одним из первых заданий комиссара Аннелиза была чистка всех этих дьявольских котлов.
– Работа, надо вам сказать, довольно однообразная – все эти чертовы секты сороковых годов были похожи одна на другую как две капли крови.
Да, все были скроены по одному шаблону. Главная отличительная черта – отрицание всех норм морали и расхожих идеологий во имя мистики текущего мгновения. Все дозволено, потому что все возможно – вот приблизительно что у них было в головах. Сам чудовищный размах тогдашних событий располагал к этому. Возникло своего рода соревнование. И еще было яростное отрицание материализма, который делает человека трудолюбивым и предусмотрительным: взыскующий материальных благ мерзок тем, что верит в рентабельное завтра. Да сгинет завтра! Да здравствует сегодня! И слава Маммоне-сладострастнику, Князю вечно длящегося мгновения! Вот так в общих чертах. И разнообразные психи начала сороковых кинулись объединяться в эфемерные секты, исповедовавшие культ наслаждения и смерти. Таким было и «Общество 111», банда из шести людоедов, поклонников апокалипсического Зверя с его числом 666.
– Должен вам признаться, вначале я стал в тупик.
Но вскоре до него дошло.
– Прежде всего выражение сладострастия на лицах всех этих покойников…
Да, тот первый, с расстегнутой ширинкой, затем старик и старуха, которые так страстно обнимались, потом защитник рождаемости, который занимался онанизмом перед самой смертью, и, наконец, голый немец в шведской уборной…
– Согласитесь, это было довольно странно.
(Уж чего страннее!)
Секс и смерть, это напомнило комиссару знакомый мотив, death and sex, святое причастие навыворот, мотив, который он научился распознавать в ходе своих послевоенных расследований.
– Но почему они избрали Магазин для своих… церемоний?
– Я же вам объяснил: Магазин был в их глазах храмом материализма и его надлежало осквернить, принося в жертву невинных, привлеченных блеском мирской роскоши. Гельмут Кюнц, пятый людоед, любил одеваться рождественским дедом, как об этом свидетельствует его коллекция фотографий. Он раздавал игрушки во время их оргий…
Пауза. По сердцу пробегает озноб. (Кофе, пожалуйста, чашечку горячего кофе!)
– Почему они кончали жизнь самоубийством?
Удачный вопрос: у него загораются глаза.
– Что касается их самоубийств, то тут меня навели на след астрологические выкладки вашей сестры Терезы. Эти господа тоже общались со звездами, они твердо верили, что день их смерти предопределен. И, кончая с собой в указанный день, они исполняли приговор светил, не поступаясь при этом своей личной свободой.
– Иначе говоря, брали на себя роль собственной судьбы…
– Да, и, взрываясь на глазах у всех, в том самом месте, где они испытали всю полноту жизни, они дарили себе тем самым последнюю радость. Своего рода апофеоз.
– И отсюда выражение экстаза на их лицах после смерти.
Он кивает. Молчим. (В сущности, достаточно примитивные люди…)
– Ну хорошо, а я-то зачем им понадобился?
(В самом деле, как это я забыл?)
– Вы?
Свет становится чуть ярче.
– Вы, мой милый, были для них самым роскошным подарком, который судьба могла им преподнести. Вы были святым. Вы взваливали себе на плечи все грехи торговли, вы плакали слезами пострадавших, вы навлекали на себя ненависть всех людей с нечистой совестью в Магазине; короче, вы обладали поразительным даром притягивать к себе шальные стрелы. Все это и сделало вас святым в глазах наших людоедов. И, осознав это, они захотели содрать с вас шкуру, а еще пуще – лишить вас ореола святости. Скомпрометировать настоящего святого, уличить его в убийстве, подсунуть в качестве виновного жаждущей мести толпе – подумайте, какой соблазн для этих стареющих бесов! В результате вас чуть не линчевали ваши же коллеги. Хорошо еще, что Карегга оказался на месте, помните…
– Но, черт побери, я же не святой!
– А это уже решит Ватикан, точнее, комиссия по канонизации, лет этак через двести-триста, если кому-то придет в голову возбудить соответствующее ходатайство. Но так или иначе, последний из людоедов зашел в этом деле дальше, чем все остальные. Ваш друг Тео много говорил ему о вас, без всякой задней мысли, с восхищением, и вот эта ваша ипостась старшего брата, покровителя сирот, удесятерила его ненависть. В его глазах вы были чем-то вроде Святого Николая, спасающего детей из солильной бочки. Но бочка-то была его! Именно он ее наполнял. Таким образом, вы как бы вырывали у него кусок изо рта. Вот человек, который ненавидел вас так, как никто никогда не возненавидит. Погибнув как бы от ваших рук на глазах у полиции, он тем самым дал следствию бесспорную улику, которая должна была вас погубить. И, не довольствуясь этим, он постарался предварительно вас очаровать. Сознайтесь, ведь он и вправду очаровал вас в ту ночь в метро?
(Увы…)
– Вообразите, как он был счастлив, когда увидел, что вы клюнули на его удочку. Он умер, убежденный, что вам пришьют все шесть убийств.
(…)
– Как его звали?
Комиссар молча смотрит на меня и убавляет свет.
– Вот на этот вопрос, дорогой мой, я вам не отвечу. Он был, что называется, важной персоной.
(Вот так. Дружище Тео, ты был прав!)
Короче, результаты расследования не будут преданы гласности. Бомбы Магазину больше не грозят, но Сенклер заменит полицейских своими охранниками, которые будут по-прежнему обыскивать покупателей, чтобы не снижался оборот. Охранники будут как бы памятниками погибшим. (Первая обязанность памятника погибшим – самому быть живым.)
И еще две детали. Когда я спросил у Аннелиза, почему он не вмешался, почему дал мне прыгнуть на эту гориллу, он ответил в типично деголлевской манере:
– Это должно было произойти.
И уже в самом конце, провожая меня до двери, он сказал:
– Зря вы ушли из Магазина, господин Малоссен. Козел отпущения из вас получался отличный.
Выходя из управления, я надеялся, что увижу желтую малолитражку, ждущую меня под знаком «Стоянка запрещена». Очень мне хотелось свернуться клубком в долинах ее владелицы и уснуть в их освежающей тени. Но нет. Меня ждала лишь черная дыра метро. Делать нечего, ночь будет без Джулии, только с Джулиусом.
39
Дома меня ждала целая куча сюрпризов. Во-первых, огромная пачка писем с предложениями работы. Которые я, прочитав, отправил в корзину. Все предприятия страны мечтали заняться откормом козла отпущения.
Нет уж, хватит, больше никогда, как сказал один римский папа по поводу одной войны.
Последний конверт был с грифом Министерства национального образования. Я распечатал его только для того, чтобы посмотреть, какую же сумму министр предлагает мне за то, чтобы меня топтали ногами вместо него.
Он не предлагал мне ни франка. Он всего лишь требовал, чтобы я заплатил за коллеж, сожженный Жереми. Счет прилагался.
Я был занят тем, что подсчитывал нули, когда затрещал внутренний телефон.
– Бен? Спускайся немедленно: тут для тебя сюрприз.
Я, естественно, поскакал.
Сюрприз оказался дай Бог какой. Собственно говоря, двойной сюрприз.
Мама! Это была мама.
Она была хороша собой, как бывает только мама. Она была еще молода, как бывает мама. И она была беременна по уши, как молодая и красивая мама.
Я сказал:
– Мама! Мама!
Она сказала:
– Бенжамен, маленький!
Она попыталась обнять меня, но тот, что сидел у нее внутри, уже воспротивился этому.
Я спросил:
– А Робер?
Она ответила:
– Нет больше Робера.
Я показал на сферического братца (сестренку?):
– А он?
Она ответила:
– Это последний, Бен, клянусь тебе.
Я снял трубку и набрал номер Королевы Забо.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29