«Слава Богу, — подумала Флавия, — похоже, нам не придется продираться сквозь нагромождения лжи и недомолвок». У Мэри Верней было одно очень ценное качество — умение вовремя понять, что игра проиграна, и признать поражение.
— Вся карьера Уинтертона построена на несчастье бедной Вероники, — со вздохом сказала она. — Он брал с нее огромный процент, как я полагаю. Во всяком случае, она не получала почти никакого дохода от своего «хобби». Ей хватало денег, чтобы только-только прожить. Если бы она действительно занималась этим ради наживы, то было бы логично иметь какую-то прибыль, иначе какой смысл?
— Убийство Форстера входило в часть плана?
— Нет, конечно, — резко ответила Мэри. — Если бы я была на это способна, то уже давным-давно убила бы его и положила конец его притязаниям. Нет. Я просто хотела, чтобы он слез с моей шеи. Его смерть, напротив, чрезвычайно осложнила мне жизнь.
— А каким образом он сел вам на шею?
— Форстер был знаком с Вероникой в Италии, и когда она прихватила Уччелло, он предложил ей помочь избавиться от картины. Таким образом он завоевал ее расположение, хотя я подозреваю, он извлек из этой дружбы еще и немалое количество денег. Затем связь между ними прервалась на долгие годы. Потом однажды его пригласили в Бельгию привести в порядок частную коллекцию картин. Он справился со своей задачей блестяще. На нашу беду, у него вызвала сомнение картина Поллайоло. Он поднял все документы и, выяснив происхождение картины, скрылся, прихватив бумаги, связанные с ее продажей.
— И что же он обнаружил в этих бумагах?
— То, что продавцом картины была Вероника, а посредником — Уинтертон. Там же было разрешение на вывоз, где было сказано, что картина продана из коллекции Уэллер-Хауса.
— Довольно рискованный способ продавать краденые картины.
— Очевидно, да, раз мы с вами сейчас говорим об этом, — сухо заметила Мэри. — Не мне судить. Но с другой стороны, никаких сведений о прежнем владельце не имелось, и, следовательно, никто не смог бы доказать, что в коллекции Уэллер-Хауса этой картины никогда не было. Тем более что опись картин из коллекции Уэллер-Хауса была недостаточно подробной. К несчастью, Форстер лично составлял опись картин в Уэллере после смерти дяди Годфри и наверняка знал, что картины Поллайоло там не было. Веронике с Уинтертоном просто не повезло.
Смекнув, что дело нечисто, Форстер решил шантажировать их. Он написал Веронике письмо, затем явился к ней и выложил карты на стол: «Привет, помнишь меня? Мы познакомились во Флоренции, где ты украла Уччелло. Рад, что ты не оставила своего хобби. На этот раз Поллайоло? Я могу доказать, у меня есть документы, подтверждающие твою вину. Как ты думаешь: сколько они стоят?»
Сначала он даже не знал, как именно он будет давить на Веронику, но, попав в дом, быстро нашел способ. Он как бы невзначай ронял намеки: то о каких-то услугах, то о деньгах, потом о доме.
— Но ваша кузина присвоила столько чужих картин! Разве ее нельзя было остановить?
— Какой смысл спрашивать об этом у меня? Я могла бы ее остановить, но меня никто не просил. По возвращении из Италии она все рассказала дяде. Тот запаниковал и спросил совета у Уинтертона. Я-то считаю, что нужно было идти в полицию и просить их помочь без шума вернуть картину владельцам. «Простите, на нее опять что-то нашло — знаете, как это бывает». После чего я заперла бы ее на ключ или отправила лечиться к хорошему психиатру.
Но естественно, в нашей семье такого быть не могло. Больше всего на свете они боялись позора. Первым и единственным их побуждением было все скрыть, а Уинтертон поддержал их в этом намерении, сказав, что нет ничего легче. Мне кажется, они даже не понимали, что Вероника совершила настоящее преступление и всех их сделала соучастниками. По их мнению, преступления совершают только хулиганы вроде Гордона Брауна; Бомонты же могут совершить всего лишь опрометчивый поступок. При этом они забрали свою долю от продажи картины.
Ну конечно, тогда никто не думал, что подобная история может повториться. А потом было уже слишком поздно. Когда Вероника развесила на стенах с полдюжины новых «приобретений», а Уинтертон помог избавиться от них, они были вынуждены примириться с «чудачеством» Вероники. Фальшивые родословные картин, продажа краденого, прибыль от продаж — список стал слишком длинным для всего лишь «опрометчивого поступка». Единственной проблемой был Форстер, однако Уинтертон сумел убедить его в том, что он виноват не менее остальных и еще вернее попадет в тюрьму, если хоть кому-нибудь проболтается. Этого было достаточно до тех пор, пока Форстер не узнал, что случай с Поллайоло не единичный инцидент.
Как я уже сказала, Уинтертон заработал много денег на слабости Вероники и начал вкладывать их в легальный бизнес. Здесь он также преуспел, отбирая наиболее богатых и наименее щепетильных клиентов. Он сноб и вор, но отнюдь не дурак.
В отличие от Форстера, который, однажды начав, так и не смог остановиться. Он зашел слишком далеко, попросив у Вероники сначала дом, а затем все остальное. Зная о ее болезни, он уже видел себя лордом Уэллером. Ему всегда всего было мало. Вероника имела психические отклонения, но не была сумасшедшей. Он неосторожно задел ее фамильную гордость — единственное, чем она не могла поступиться. Она была твердо намерена оставить поместье в семье, даже если бы оно досталось мне.
Услышав, что Форстер хочет Уэллер, Вероника встала на дыбы и сказала, что он может идти в полицию. Форстер пригрозил, что так и сделает. Вероника приняла большую дозу таблеток, считая самоубийство единственной возможностью остановить его. Это одна версия.
— А другая?
— Вероника приняла решение сознаться во всем полиции и обвинить Форстера в шантаже. Узнав об этом, Форстер ее убил.
— Такое могло быть?
Мэри пожала плечами:
— Не знаю. Все это сильно смахивает на мелодраму в викторианском духе.
— Почему в таком случае вы вытащили на свет всю эту историю? Ведь это вы подсказали Марии Фанселли написать письмо?
— Ничего подобного. Я даже мысли такой не держала.
— Как же это случилось?
Она устало вздохнула, потом печально кивнула:
— Я всегда была как бы вне семьи; я знала, что у Вероники проблемы с головой, но не представляла, до какой степени. Она умерла, я унаследовала Уэллер и узнала о катастрофическом финансовом положении поместья. Я решила урезать бюджет и в качестве первого и самого приятного шага в этом направлении уволила Форстера. Он нанес мне визит. Тогда-то я и узнала все. В первый момент я расхохоталась и сказала, что не верю ему. Он предложил мне спросить у Уинтертона. Я спросила, и Уинтертон подтвердил.
Я была в шоке: получить в наследство великолепный дом и выяснить, что он находится в совершенно негодном состоянии, до которого его довела полубезумная воровка. При этом на меня наседал шантажист, требуя денег, а я была по уши в долгах и не знала, как отбиться от налогового инспектора. Господи, в какую же переделку я попала!
Мне нужно было выяснить, насколько веские доказательства есть у Форстера. Уинтертон прикинул, кто еще может что-то знать, и решил, что наибольший риск представляют две фигуры — Мария Фанселли и Сандано. Мы не знали, насколько они осведомлены, а знать это было чрезвычайно важно. Поэтому Уинтертон встретился с ними и договорился, что они в случае чего будут отрицать причастность Вероники к кражам картин и укажут на Форстера. Я, в свою очередь, уничтожила все, какие нашла в доме, компрометирующие бумаги. И поверьте, их было немало.
— Но Форстер хранил в банковском сейфе какое-то неопровержимое доказательство, — вставила Флавия.
— Да, и мы опять не знали, что это. Поэтому Уинтертон попросил Фанселли и Сандано сделать письменное заявление, содержание которого в общем совпадало с тем, что они говорили вам: Форстер — вор, и он украл эти две картины. Он мог доказать, что воровка — Вероника; у нас были свидетельства того, что вором мог быть он. Я предложила Форстеру обменяться компроматом и в знак доброго расположения пообещала выдать ему еще и кругленькую сумму.
— Вот что он имел в виду, когда рассказывал жене о предстоящей сделке.
— Наверное. Я кое-как наскребла часть денег, подготовила документы и ждала, когда мне на счет придут еще несколько тысяч. Оставалось только заручиться согласием Форстера.
— И что случилось?
— Все расстроилось из-за этой глупой женщины Фанселли. Ею завладела идея рассказать полиции, что Уччелло украл Форстер. Конечно, идею подбросили мы, но она решила через тридцать лет отомстить ему.
— Было за что. Он бросил ее с ребенком.
— Хм, да, это правда. Он обошелся с ней низко. Кстати, ребенок пошел в него.
— Разве это не он оплачивает лечение своей матери?
Мэри покачала головой:
— Плачу я и отчасти Уинтертон. Такова плата за ее письменное заявление. Так где я остановилась?
— Фанселли решила отомстить.
— Да. Проблема заключалась в том, что она хотела успеть сделать это до того, как умрет. Уинтертон говорил, что она очень плоха. Полагаю, она тоже знала об этом и боялась опоздать. Таким образом она подтолкнула полицию к расследованию, колеса завертелись, и в конце концов Форстеру позвонил Джонатан. Совершенно некстати. Форстер решил, что мы с Уинтертоном надули его. С большим трудом мне удалось его убедить, что чем быстрее мы обменяемся компрометирующими бумагами, тем лучше. Если мы уничтожим все доказательства, никто не сможет к нам подкопаться. Тогда у полиции останутся только показания старой безумной женщины и признание вора Сандано, которому грош цена.
Признаюсь, я воспользовалась ситуацией и давила на Форстера, как могла. Я и сама уже начинала поддаваться панике. Я люблю тихую, спокойную жизнь, а обстоятельства вынуждали меня плести интриги и совершать противозаконные действия.
В конце концов Форстер внял голосу разума. Я должна была прийти к нему домой окольной дорогой в десять вечера с бумагами и выписанным на его имя чеком.
— И тут все пошло не так, как было задумано?
— Это был какой-то кошмар. Я обнаружила Форстера лежащим внизу лестницы. Он был мертв. Сначала я окаменела от ужаса. Бог знает, сколько я там простояла. Но через какое-то время до меня дошло, что я могу стать козлом отпущения. Я перешагнула через него, поднялась по лестнице, схватила пакет с бумагами и ушла тем же путем, что и пришла.
— Вы уничтожили бумаги?
— Естественно. Сразу же. Мне казалось, что этого достаточно, — до тех пор, пока Джонатан не обнаружил в бумагах Форстера опись нашей коллекции и не начал с ней носиться. Я испугалась, что он обнаружит другие улики, и убедила Джессику спалить оставшиеся бумаги. Она полагала, что это необходимо для ее же собственной безопасности.
— А кто же тогда убил Форстера?
Мэри пожала плечами:
— А кто-то убивал?
— Да, — вмешался разочарованный Аргайл, — и вам это известно.
Наступило долгое молчание. Аргайл ждал, когда Мэри заговорит. Он не был уверен, стоит ли ему вмешиваться, но знал, что рано или поздно ему придется сказать свое слово. Поскольку Мэри продолжала молчать, он заговорил сам:
— Это знаю также и я. Я слышал вас в церкви.
— О чем ты, Джонатан?
— Его убил Джордж Бартон. Я слышал, как он говорил это. В ризнице. Он сказал, что сделал это с удовольствием и не испытывает никаких сожалений. Еще он сказал, что Форстер заслужил такой конец за то, что плохо относился к людям.
Мэри Верней наградила Джонатана взглядом, какой обычно приберегают для гостя, застигнутого в тот момент, когда он залез в чей-то карман, или попытался стащить серебряную ложку, или когда он накормил хозяйскую собаку шоколадками и ее вырвало на персидский ковер. Аргайл улыбнулся извиняющейся улыбкой.
— Что я мог поделать? — жалобно сказал он. Взгляд ее немного смягчился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34