Ни один человек на земле не совершенен, включая и эту бедную больную женщину, возможно, мы, Господи, в мыслях или делах своих согрешили против Тебя. На милость Твою уповаем, Отец наш, но знаем, что грешны и недостойны ее. Аминь.
Он опустил руки и встал с колен.
— Теперь оставь комнату, Фи.
Отец снял свой пиджак, повесил его на угол спинки кровати и закатал рукава. Галстук он засунул под рубашку. На миг он остановился и посмотрел на сына внимательным озабоченным взглядом.
— Мы сами о ней позаботимся, и никому другому до этого не должно быть никакого дела.
— Да, сэр.
Отец кивнул головой на дверь спальни.
— Помни, что я сказал.
2
Отец никогда не спрашивал, хочет ли Фи поцеловать свою мамочку, а он даже и не думал попросить об этом — бледная женщина, лежащая на кровати с закрытыми глазами, вовсе не вызывала такого желания. Она уплывала в безбрежную темноту внутри себя, все дальше и дальше с каждым днем. Она была как радиостанция, сигналы которой при продвижении в глубинку становились все слабее и слабее.
Желтый синяк постепенно бледнел, и однажды утром Фи осознал, что он исчез совсем. Ее щеки провалились к зубам, вырисовывая новые тусклые карандашные линии на лице. Через пять или шесть дней после того, как синяк исчез, Фи увидел, что круглые синие тени ее висков осели на какую-то часть дюйма внутрь, как мягкая почва оседает после дождя.
Отец Фи все продолжал говорить, что ей становится лучше, и Фи знал, что это в некотором смысле соответствует истине, правда, отец никак не мог этого смысла понять, да и он сам едва улавливал. Ей становилось лучше, потому что ее маленькая лодочка уже достаточно далеко уплыла в темноту.
Иногда Фи подносил к ее губам наполненный до половины стакан воды и один за другим пускал в сухую пещеру ее рта маленькие, с чайную ложечку, глотки воды. Мама никогда не проглатывала эти крошечные дозы, влага сама по себе стекала вниз по ее горлу. Он мог видеть, как вода движется, быстро, будто живая, сияя, переливаясь и вздрагивая, в ее горло.
Временами, когда отец молился, Фи начинал разглядывать на руке матери ногти, которые сами по себе вырастали все длиннее. Сначала ее ногти были розовыми, но через неделю они приобрели странный желтовато-белый оттенок. Лунки исчезли. Страннее всего было то, что под длинными ногтями образовывалась желто-коричневая грязь.
Он наблюдал, как менялся цвет лица. Ее губы потемнели до коричневого, и в уголках рта появился белый налет.
Господи, эта женщина нуждается в Твоей милости. Мы рассчитываем на Твою милость, Господи.
Каждый вечер, когда Фи уходил из комнаты, он слышал, как его отец занимается мытьем мамы. Через некоторое время он выносил с собой зловонный комок грязных простыней и с застывшим от отвращения лицом спускался вниз по лестнице.
Миссис Сунчана с верхнего этажа стирала белье для своей семьи дважды в неделю, в понедельник и в среду с утра, и она никогда не спускалась вниз ночью. Отец Фи отжимал уже выстиранные простыни в центрифуге, а затем выносил тяжелое постельное белье на улицу и развешивал на две бельевые веревки, отведенные для Бандольеров.
Однажды отец разбудил мальчика грубым шлепком и наклонился над ним в темноте. Фи, слишком напуганный, чтобы кричать, видел огромные глаза отца и лоснящиеся запятые усов, уставившиеся на него. Его зубы сияли. Жар и запах алкоголя изливались на мальчика.
— Ты думаешь, я живу, чтобы служить тебе? Нет, я родился не для того, чтобы быть твоим слугой. Я мог бы закрыть дверь и уйти отсюда завтра и никогда не возвращаться. Не обманывайся — я был бы гораздо счастливее, чем сейчас.
3
Однажды Боб Бандольер нашел временную работу администратора в отеле «Хэмптон». Фи отполировал черные туфли отца и взял с комода запонки из оникса. Сам он уже оделся и наблюдал, как отец сорвал ярлычок химчистки с прекрасной белой хрустящей рубашки, заключил в нее, как в броню, свое тело и просунул пуговицы через дырочки, вставил запонки на свои места, слегка подтянул рукава, завязал блестящий серебристый галстук, застегнул на пуговицы темный пиджак. Отец склонил колени перед зеркалом в спальне, зачесал назад темные гладкие волосы, натер свои великолепные усы воском и причесал их расчесочкой не больше ногтя.
Отец надел на пиджак чистое, опрятное пальто, похлопал по карманам и дал Фи доллар. Фи должен был сидеть на ступенях до обеда, а потом прогуляться до кинотеатра «Белдейм Ориентал». За четвертак можно купить билет, за пятьдесят центов — хот-дог, попкорн и газировку; в кинотеатре он мог посмотреть «Из опасных глубин» с Робертом Райаном и Идой Люпино в главных ролях, потом титры, рассказ о съемках фильма, анонс и мультфильм; затем он должен вернуться назад, вниз по Ливермор, ни с кем не разговаривая, и ждать на ступеньках, пока отец вернется и впустит его домой. Фильм заканчивался в двадцать пять минут шестого, а отец сказал, что вернется домой до шести, поэтому ему не придется ждать долго.
— Нам надо поторопиться, — сказал отец. — Знаешь, в «Хэмптон» нельзя опаздывать.
Фи послушно отправился к нише у входной двери, где с крючков, ввинченных в стену, свисали его куртка и зимнее пальто. Он задумчиво потянулся за курткой, его отец рванул одежду с крючка и пихнул ему в грудь.
Не успел Фи разобраться со своей курткой, как отец уже открыл дверь и вытолкнул его на площадку. Фи успел сунуть руку в рукав, пока отец закрывал дверь на ключ. Он потянул куртку, но вторая рука никак в рукав не попадала.
— Фи, ты, наверное, специально хочешь мне все испортить, — сказал отец.
Он резким движением сорвал с него куртку и торопливо запихал руки ребенка в рукава. Затем несколько секунд сражался с молнией.
— Сам застегнешь. Мне нужно идти. Деньги у тебя?
Он уже спускался вниз по ступенькам, прошел мимо розовых кустов к тропинке, которая вела к тротуару.
Фи кивнул.
Боб Бандольер ушел, не оглядываясь. Он был высоким и даже стройным в узком черном пальто. Больше никто на улице не выглядел, как он. Все остальные мужчины носили клетчатые кепки и старые армейские куртки.
Через какое-то время появилась улыбающаяся миссис Сунчана с сумкой овощей.
— Фи, наслаждаешься солнечным светом? Тебе не холодно?
Легкий иностранный акцент делал ее речь похожей на музыку, а кремового цвета лицо с темными глазами и темными бровями под темной челкой могло казаться колдовским или просто красивым. Миссис Сунчана совсем не похожа на маму Фи. Она низенькая, плотная и энергичная, тогда как мать высокая, худая и изнуренная. Соседка была темная и веселая, а мама — печальная и светловолосая.
— Мне не холодно, — ответил он, хотя прохлада пробиралась под воротник куртки, а уши покалывало.
Миссис Сунчана снова ему улыбнулась и попросила:
— Подержи это, пожалуйста, Фи, — и сунула ему на колени сумку.
Он сжал тяжелую сумку, пока она открывала кошелек, чтобы достать ключ. На лице миссис Сунчаны совсем не было линий. Обе щеки и губы были пухлыми, и вся она светилась здоровьем и жизнью. На секунду, склонившись над своим кошельком и сосредоточенно нахмурившись, она показалась Фи жаркой, почти как вулкан. Ему стало интересно: что, если бы его мамой была эта женщина. Он представил, как пухлые сильные руки обнимают его. Ее лицо нависло над ним. На мальчика нахлынул восторг, смешанный с ужасом.
На секунду он стал ее ребенком.
Миссис Сунчана отомкнула дверь и, придерживая ее одним бедром, наклонилась, чтобы забрать овощи с колен Фи. Фи опустил глаза на сумку и увидел картонную коробку коричневых яиц и упаковку пончиков, посыпанных ванилином. Живые темные волосы миссис Сунчаны погладили его по лбу. Мир качнулся перед ним, и дрожащие электрические волны наполнили голову. Женщина взяла сумку из рук Фи и с любопытством посмотрела на него.
— Войдешь?
— Я скоро пойду в кино.
— Не хочешь подождать внутри? Тут теплее.
Он помотал головой. Миссис Сунчана сильнее сжала в руках сумку с овощами. Выражение ее лица напугало мальчика, и он повернулся, чтобы посмотреть на пустой тротуар.
— С твоей мамой все в порядке, Фи?
— Она спит.
— А-а.
Миссис Сунчана покачала головой.
— Мы разрешаем ей спать, пока папа не вернется домой.
Миссис Сунчана продолжала кивать головой, отступая назад. Фи вспомнил яйца и ванильные пончики и снова отвернулся, прежде чем она успела заметить, как он голоден.
— А вы знаете, который час?
Она наклонилась и через сумку посмотрела на часы.
— Около десяти тридцати. А что?
Черная машина проехала по улице, шины прошуршали по опавшим вязовым листьям. Дверь за мальчиком со щелчком закрылась.
Минутой позже оконная рама поднялась вверх. Болезненное самосознание подняло Фи на ноги. Он засунул руки в карманы.
Горделиво и медленно Фи пошел по тропинке к тротуару в направлении Ливермор-авеню. Он вспомнил момент, когда электрические и живые волосы миссис Сунчаны погладили его по лбу, и неожиданная внутренняя боль заставила его парить над тротуаром.
Высоко над головой вязы на Ливермор-авеню смыкали свои ветви. Занятые мужчины и женщины в пальто двигались вверх и вниз по улице мимо витрин магазинов. Фи уже далеко ушел от дома, и никто ни о чем не собирался его спрашивать. Фи взглянул направо и испытал резкий приступ злобы и стыда, который каким-то образом казался связанным с вопросами миссис Сунчаны о его матери.
То, что малыш увидел на другой стороне улицы, не имело никакого отношения к его матери. За медленно движущимися машинами, высокими квадратными автомобилями и фургонами темный проход с аркой вел в узкую аллею. Мощенная кирпичом дорожка упиралась в высокое серое здание с сотней окон, как показалось Фи, а позади располагался бесцветный фасад коричневого кирпичного здания поменьше. Серое здание было отелем «Св. Олвин», а маленькое — пристройкой к нему. Фи почувствовал, что ему больше нельзя смотреть на отель «Св. Олвин». Этот отель сделал что-то плохое, ужасно плохое — он открыл самую страшную дыру в мире, и из этой дыры доносились адские крики и стоны.
Чистая, ужасная боль появилась в его теле. «Св. Олвин» злобно взирал через дорогу. Холодный серый воздух проникал сквозь одежду. Сверкающие листья набились в сточные канавы; вода, более прозрачная, чем воздух, струилась по листьям и над листьями. Боль внутри грозила разорвать Фи на части. Ему хотелось опустить лицо в воду — раствориться в прозрачном потоке.
В конце тоннеля за отелем «Св. Олвин» появился мужчина в темном пальто, и сердце Фи непроизвольно сжалось от боли и любви еще до того, как до его сознания дошло, что мужчина — его отец.
Отец стоял, уставившись в одну точку на стене тоннеля.
Почему отец здесь, за ненавистным отелем «Св. Олвин», в то время как должен работать в отеле «Хэмптон»?
Отец внимательно огляделся по сторонам, а затем двинулся в темноту тоннеля.
Боб Бандольер бегом побежал по аллее. Чувства, как хоровая многоголосица, теснились в груди Фи.
Теперь аллея была совсем пустой. Фи прошел несколько ярдов по тротуару, глядя на чистую воду, бегущую по сверкающим листьям. Горе и страдание вот-вот грозили переполнить его. Совершенно не думая, Фи упал на колени и сунул обе руки в воду. Шок от леденящего холода зубами вцепился в него. Маленькие белые ручки опустились в прозрачную воду гораздо глубже, чем он предполагал, и вокруг запястий образовались наручники из тонкого обжигающего льда. Листья поднялись со дна и уплыли, стоило к ним прикоснуться. Коричневая грязь медленно просачивалась снизу и уплывала, закрывая собой листья. Задыхаясь, Фи вытащил руки из воды и вытер их о куртку. Он наклонился над канавой, чтобы посмотреть, как коричневая грязь растекалась из дыры, что он сделал в листьях. Что бы это ни было, Фи освободил, отпустил это.
4
Руки Фи грела коробка попкорна. Вокруг него раскинулся «Белдейм Ориентал»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Он опустил руки и встал с колен.
— Теперь оставь комнату, Фи.
Отец снял свой пиджак, повесил его на угол спинки кровати и закатал рукава. Галстук он засунул под рубашку. На миг он остановился и посмотрел на сына внимательным озабоченным взглядом.
— Мы сами о ней позаботимся, и никому другому до этого не должно быть никакого дела.
— Да, сэр.
Отец кивнул головой на дверь спальни.
— Помни, что я сказал.
2
Отец никогда не спрашивал, хочет ли Фи поцеловать свою мамочку, а он даже и не думал попросить об этом — бледная женщина, лежащая на кровати с закрытыми глазами, вовсе не вызывала такого желания. Она уплывала в безбрежную темноту внутри себя, все дальше и дальше с каждым днем. Она была как радиостанция, сигналы которой при продвижении в глубинку становились все слабее и слабее.
Желтый синяк постепенно бледнел, и однажды утром Фи осознал, что он исчез совсем. Ее щеки провалились к зубам, вырисовывая новые тусклые карандашные линии на лице. Через пять или шесть дней после того, как синяк исчез, Фи увидел, что круглые синие тени ее висков осели на какую-то часть дюйма внутрь, как мягкая почва оседает после дождя.
Отец Фи все продолжал говорить, что ей становится лучше, и Фи знал, что это в некотором смысле соответствует истине, правда, отец никак не мог этого смысла понять, да и он сам едва улавливал. Ей становилось лучше, потому что ее маленькая лодочка уже достаточно далеко уплыла в темноту.
Иногда Фи подносил к ее губам наполненный до половины стакан воды и один за другим пускал в сухую пещеру ее рта маленькие, с чайную ложечку, глотки воды. Мама никогда не проглатывала эти крошечные дозы, влага сама по себе стекала вниз по ее горлу. Он мог видеть, как вода движется, быстро, будто живая, сияя, переливаясь и вздрагивая, в ее горло.
Временами, когда отец молился, Фи начинал разглядывать на руке матери ногти, которые сами по себе вырастали все длиннее. Сначала ее ногти были розовыми, но через неделю они приобрели странный желтовато-белый оттенок. Лунки исчезли. Страннее всего было то, что под длинными ногтями образовывалась желто-коричневая грязь.
Он наблюдал, как менялся цвет лица. Ее губы потемнели до коричневого, и в уголках рта появился белый налет.
Господи, эта женщина нуждается в Твоей милости. Мы рассчитываем на Твою милость, Господи.
Каждый вечер, когда Фи уходил из комнаты, он слышал, как его отец занимается мытьем мамы. Через некоторое время он выносил с собой зловонный комок грязных простыней и с застывшим от отвращения лицом спускался вниз по лестнице.
Миссис Сунчана с верхнего этажа стирала белье для своей семьи дважды в неделю, в понедельник и в среду с утра, и она никогда не спускалась вниз ночью. Отец Фи отжимал уже выстиранные простыни в центрифуге, а затем выносил тяжелое постельное белье на улицу и развешивал на две бельевые веревки, отведенные для Бандольеров.
Однажды отец разбудил мальчика грубым шлепком и наклонился над ним в темноте. Фи, слишком напуганный, чтобы кричать, видел огромные глаза отца и лоснящиеся запятые усов, уставившиеся на него. Его зубы сияли. Жар и запах алкоголя изливались на мальчика.
— Ты думаешь, я живу, чтобы служить тебе? Нет, я родился не для того, чтобы быть твоим слугой. Я мог бы закрыть дверь и уйти отсюда завтра и никогда не возвращаться. Не обманывайся — я был бы гораздо счастливее, чем сейчас.
3
Однажды Боб Бандольер нашел временную работу администратора в отеле «Хэмптон». Фи отполировал черные туфли отца и взял с комода запонки из оникса. Сам он уже оделся и наблюдал, как отец сорвал ярлычок химчистки с прекрасной белой хрустящей рубашки, заключил в нее, как в броню, свое тело и просунул пуговицы через дырочки, вставил запонки на свои места, слегка подтянул рукава, завязал блестящий серебристый галстук, застегнул на пуговицы темный пиджак. Отец склонил колени перед зеркалом в спальне, зачесал назад темные гладкие волосы, натер свои великолепные усы воском и причесал их расчесочкой не больше ногтя.
Отец надел на пиджак чистое, опрятное пальто, похлопал по карманам и дал Фи доллар. Фи должен был сидеть на ступенях до обеда, а потом прогуляться до кинотеатра «Белдейм Ориентал». За четвертак можно купить билет, за пятьдесят центов — хот-дог, попкорн и газировку; в кинотеатре он мог посмотреть «Из опасных глубин» с Робертом Райаном и Идой Люпино в главных ролях, потом титры, рассказ о съемках фильма, анонс и мультфильм; затем он должен вернуться назад, вниз по Ливермор, ни с кем не разговаривая, и ждать на ступеньках, пока отец вернется и впустит его домой. Фильм заканчивался в двадцать пять минут шестого, а отец сказал, что вернется домой до шести, поэтому ему не придется ждать долго.
— Нам надо поторопиться, — сказал отец. — Знаешь, в «Хэмптон» нельзя опаздывать.
Фи послушно отправился к нише у входной двери, где с крючков, ввинченных в стену, свисали его куртка и зимнее пальто. Он задумчиво потянулся за курткой, его отец рванул одежду с крючка и пихнул ему в грудь.
Не успел Фи разобраться со своей курткой, как отец уже открыл дверь и вытолкнул его на площадку. Фи успел сунуть руку в рукав, пока отец закрывал дверь на ключ. Он потянул куртку, но вторая рука никак в рукав не попадала.
— Фи, ты, наверное, специально хочешь мне все испортить, — сказал отец.
Он резким движением сорвал с него куртку и торопливо запихал руки ребенка в рукава. Затем несколько секунд сражался с молнией.
— Сам застегнешь. Мне нужно идти. Деньги у тебя?
Он уже спускался вниз по ступенькам, прошел мимо розовых кустов к тропинке, которая вела к тротуару.
Фи кивнул.
Боб Бандольер ушел, не оглядываясь. Он был высоким и даже стройным в узком черном пальто. Больше никто на улице не выглядел, как он. Все остальные мужчины носили клетчатые кепки и старые армейские куртки.
Через какое-то время появилась улыбающаяся миссис Сунчана с сумкой овощей.
— Фи, наслаждаешься солнечным светом? Тебе не холодно?
Легкий иностранный акцент делал ее речь похожей на музыку, а кремового цвета лицо с темными глазами и темными бровями под темной челкой могло казаться колдовским или просто красивым. Миссис Сунчана совсем не похожа на маму Фи. Она низенькая, плотная и энергичная, тогда как мать высокая, худая и изнуренная. Соседка была темная и веселая, а мама — печальная и светловолосая.
— Мне не холодно, — ответил он, хотя прохлада пробиралась под воротник куртки, а уши покалывало.
Миссис Сунчана снова ему улыбнулась и попросила:
— Подержи это, пожалуйста, Фи, — и сунула ему на колени сумку.
Он сжал тяжелую сумку, пока она открывала кошелек, чтобы достать ключ. На лице миссис Сунчаны совсем не было линий. Обе щеки и губы были пухлыми, и вся она светилась здоровьем и жизнью. На секунду, склонившись над своим кошельком и сосредоточенно нахмурившись, она показалась Фи жаркой, почти как вулкан. Ему стало интересно: что, если бы его мамой была эта женщина. Он представил, как пухлые сильные руки обнимают его. Ее лицо нависло над ним. На мальчика нахлынул восторг, смешанный с ужасом.
На секунду он стал ее ребенком.
Миссис Сунчана отомкнула дверь и, придерживая ее одним бедром, наклонилась, чтобы забрать овощи с колен Фи. Фи опустил глаза на сумку и увидел картонную коробку коричневых яиц и упаковку пончиков, посыпанных ванилином. Живые темные волосы миссис Сунчаны погладили его по лбу. Мир качнулся перед ним, и дрожащие электрические волны наполнили голову. Женщина взяла сумку из рук Фи и с любопытством посмотрела на него.
— Войдешь?
— Я скоро пойду в кино.
— Не хочешь подождать внутри? Тут теплее.
Он помотал головой. Миссис Сунчана сильнее сжала в руках сумку с овощами. Выражение ее лица напугало мальчика, и он повернулся, чтобы посмотреть на пустой тротуар.
— С твоей мамой все в порядке, Фи?
— Она спит.
— А-а.
Миссис Сунчана покачала головой.
— Мы разрешаем ей спать, пока папа не вернется домой.
Миссис Сунчана продолжала кивать головой, отступая назад. Фи вспомнил яйца и ванильные пончики и снова отвернулся, прежде чем она успела заметить, как он голоден.
— А вы знаете, который час?
Она наклонилась и через сумку посмотрела на часы.
— Около десяти тридцати. А что?
Черная машина проехала по улице, шины прошуршали по опавшим вязовым листьям. Дверь за мальчиком со щелчком закрылась.
Минутой позже оконная рама поднялась вверх. Болезненное самосознание подняло Фи на ноги. Он засунул руки в карманы.
Горделиво и медленно Фи пошел по тропинке к тротуару в направлении Ливермор-авеню. Он вспомнил момент, когда электрические и живые волосы миссис Сунчаны погладили его по лбу, и неожиданная внутренняя боль заставила его парить над тротуаром.
Высоко над головой вязы на Ливермор-авеню смыкали свои ветви. Занятые мужчины и женщины в пальто двигались вверх и вниз по улице мимо витрин магазинов. Фи уже далеко ушел от дома, и никто ни о чем не собирался его спрашивать. Фи взглянул направо и испытал резкий приступ злобы и стыда, который каким-то образом казался связанным с вопросами миссис Сунчаны о его матери.
То, что малыш увидел на другой стороне улицы, не имело никакого отношения к его матери. За медленно движущимися машинами, высокими квадратными автомобилями и фургонами темный проход с аркой вел в узкую аллею. Мощенная кирпичом дорожка упиралась в высокое серое здание с сотней окон, как показалось Фи, а позади располагался бесцветный фасад коричневого кирпичного здания поменьше. Серое здание было отелем «Св. Олвин», а маленькое — пристройкой к нему. Фи почувствовал, что ему больше нельзя смотреть на отель «Св. Олвин». Этот отель сделал что-то плохое, ужасно плохое — он открыл самую страшную дыру в мире, и из этой дыры доносились адские крики и стоны.
Чистая, ужасная боль появилась в его теле. «Св. Олвин» злобно взирал через дорогу. Холодный серый воздух проникал сквозь одежду. Сверкающие листья набились в сточные канавы; вода, более прозрачная, чем воздух, струилась по листьям и над листьями. Боль внутри грозила разорвать Фи на части. Ему хотелось опустить лицо в воду — раствориться в прозрачном потоке.
В конце тоннеля за отелем «Св. Олвин» появился мужчина в темном пальто, и сердце Фи непроизвольно сжалось от боли и любви еще до того, как до его сознания дошло, что мужчина — его отец.
Отец стоял, уставившись в одну точку на стене тоннеля.
Почему отец здесь, за ненавистным отелем «Св. Олвин», в то время как должен работать в отеле «Хэмптон»?
Отец внимательно огляделся по сторонам, а затем двинулся в темноту тоннеля.
Боб Бандольер бегом побежал по аллее. Чувства, как хоровая многоголосица, теснились в груди Фи.
Теперь аллея была совсем пустой. Фи прошел несколько ярдов по тротуару, глядя на чистую воду, бегущую по сверкающим листьям. Горе и страдание вот-вот грозили переполнить его. Совершенно не думая, Фи упал на колени и сунул обе руки в воду. Шок от леденящего холода зубами вцепился в него. Маленькие белые ручки опустились в прозрачную воду гораздо глубже, чем он предполагал, и вокруг запястий образовались наручники из тонкого обжигающего льда. Листья поднялись со дна и уплыли, стоило к ним прикоснуться. Коричневая грязь медленно просачивалась снизу и уплывала, закрывая собой листья. Задыхаясь, Фи вытащил руки из воды и вытер их о куртку. Он наклонился над канавой, чтобы посмотреть, как коричневая грязь растекалась из дыры, что он сделал в листьях. Что бы это ни было, Фи освободил, отпустил это.
4
Руки Фи грела коробка попкорна. Вокруг него раскинулся «Белдейм Ориентал»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63