Все началось более ста сорока лет назад, когда некто по имени Хант обосновался на берегу тогда еще пустынного водоема и решил, что здесь возникнет населенный пункт, который впоследствии, разумеется, назвали Хантсвилль. И где я был тогда? Если б я вовремя подсуетился, то этот населенный пункт назвали бы Кригерсвилль, хотя, впрочем, это совершенно не звучит… Так что, может, оно и хорошо, что я не подсуетился и прибыл сюда с некоторым опозданием.
Так или иначе, мистер Хант запретил употребление алкогольных напитков на своем берегу, и все питейные заведения сконцентрировались на противоположном. Рассматривая старинные фотографии, поражаешься тому, как похожи их герои на сегодняшних окрестных жителей. Вот те же Джоны и Фрэнки стоят с увесистыми пивными кружками, только одежка на них более стильная. И неизменно на грязных шеях повязаны галстуки. А как же… Кругом ведь плескался девятнадцатый век. Эпоха обязывала.
В 1877 году корреспондент одной захудалой газетенки, проезжая через деревню, ставшую впоследствии славным городом Хантсвиллем, рапортовал: «Несчастная, потребительская деревушка, в которой проживает, пожалуй, не больше ста жителей». Другой журналист в 1879 году призывал остановить пьянство и перестрелки, которые в основном губили молодое население. Его коллега добавлял масла в огонь: «Улицы этого селения полны дохлых лошадей, куч навоза и прочих отбросов, а также непроходимой грязи, которой могла бы гордиться любая индейская деревушка времен первопроходца, досточтимого Жака Картье».

Нравы того времени отлично отражены в правилах местной гостиницы с гордым названием «Альбион». Правила гласили: «Джентльмены, ложащиеся в постель не снимая сапог, должны платить сверх прейскуранта; три удара в дверь означают, что произошло убийство, и вам нужно явиться для расследования; пожалуйста, напишите ваше имя на обоях, чтобы мы знали, что вы здесь были; недостающая ножка стула, если она вам понадобится, находится в шкафу; револьверные выстрелы – не причина для беспокойства; за керосиновые лампы требуется доплата, свечи – бесплатно, но они не должны гореть всю ночь; не отрывайте куски обоев для раскуривания ваших трубок (обои нужны для ведения записи имен постояльцев); если идет дождь и на вас капает через дырку в потолке, – зонтик под кроватью; крысы не опасны, даже если они гоняются друг за другом по вашему лицу; двое джентльменов, проживающих в одной комнате, должны договориться пользоваться одним креслом; если в наличии нет полотенца, пользуйтесь одеялом».
Если вы полагаете, что я выдумал эти правила, то вы не угадали. Я переписал их из исторической брошюры, описывающей наш край (Larry D. Cotton . Wiskey and Wickedness. Vol. 3: Muskoka and Parry Sound Districts, Ontario 1850 to 1900).
Приятный нрав местных жителей проявлялся и во время великих потрясений, постигших наш город. Самый страшный пожар в истории Хантсвилля случился в 1894 году. Выгорел весь центр города как раз по ту сторону реки, где, по завещанию Ханта, было запрещено употребление горячительных напитков. Как только начался пожар, жители немедленно послали призыв о помощи в близлежащие населенные пункты Брейсбридж и Гравенхёрст. Однако добровольные пожарные команды прибыли, когда огонь уже был потушен. Поскольку пивные оказались на другой стороне реки и не пострадали от огня, пожарники прямиком отправились туда. После нескольких стаканчиков виски они затеяли драку, и самые шустрые были арестованы местным констеблем. Оставшиеся пожарники обступили констебля и предъявили ультиматум: если их товарищей немедленно не освободят, то они завершат разрушение того, что не уничтожил пожар. Арестанты были немедленно отпущены, и пожарники покинули город со следующим поездом.
Вот так знание истории позволяет вполне насладиться современностью. Теперь, бродя по улицам родного города и не находя на них ни дохлый лошадей, ни куч навоза, я ощущаю щемящее чувство гордости за тот нелегкий путь, который прошел этот край.
Конечно, вся цивилизация пришла к нам из Торонто. Если бы не переселенцы из этого славного мегаполиса, мы до сих пор проживали бы в стесненных обстоятельствах захолустья. Но теперь местные жители недолюбливают приезжих. Два месяца в году, точнее, в июле и августе, в магазинах ощущается нехватка продуктов, по узким улочкам невозможно проехать из-за столпотворения автомобилей, всюду очереди, шум, гам… Но стоит закончиться лету, как наш славный городок погружается в сладкое беспамятство, постепенно покрывается осенними листьями, которыми в туристических автобусах приезжают полюбоваться небольшие группки японцев, и, наконец, все покрывается снегом, и больше никто не беспокоит нас до следующего лета… Это ли не счастье – пользоваться всеми благами цивилизации, которые проникли сюда в угоду толп отдыхающих, при том, что они конкурируют с тобой за место под солнцем только два месяца в году?
Теперь, когда я узнаю в местном жителе какие-либо черты его предков, я больше не сержусь и не удивляюсь. Дикость и грязь, которые вскормили здешний народ на зарнице его существования, просто поражают воображение. С другой стороны, вся эта история вселяет надежду: может, и другие дикие места проживания человека со временем обретут благородные или, по крайней мере, приемлемые черты. Вот, может быть, не пройдет и полутора веков, и российская деревня станет респектабельным местом отдыха горожан. Мы так привыкли осуждать всех и вся… Мы так кичимся своей цивилизованностью, не задумываясь о том, что еще каких-нибудь сто лет назад людям нужно было защищаться от крыс зонтиком и не обращать внимания на револьверные выстрелы в соседнем номере.
Дайте время, и все у человечества придет в норму, как говорится, будет все путем. Если, конечно, оно не собьется с пути или какие-нибудь страшные инопланетяне не возьмутся за наше перевоспитание.
Щенков по осени считают
Не хотелось никого видеть. Сел играть на пианино. Слышу, кто-то приперся. Я – ноль внимания. Играю громче, вроде как ни в чем ни бывало. Заходит зять. Я ему, не переставая играть:
– Чего пришел?
А он мне:
– Ах, как вы замечательно играете. Это не Шопен? – спрашивает.
– Нет, не Шопен. Это дребедень моего сочинения, – я ж понимаю, что он не музыку пришел послушать.
– Есть очень хочется. Покормите меня! – откровенно признается зять.
Я ему рад, но делаю вид, что сержусь. Говорю:
– Жрать нечего. Съезди чего-нибудь купи.
А он мне:
– Все-таки замечательная у вас музыка, – а по глазам видно, что кушать ему очень хочется.
Тут я опомнился. Почувствовал, что был груб. Стал извиняться, но он не поверил. Видно было по мне, что я смачно промолвил это свое: «Чего пришел?»
Я вообще весьма нелюдимый. Мне бы вполне хватило общений с родственниками раз в неделю или даже раз в месяц, но к нам ходят из-за моей жены. Она милая и вкусно готовит, если в настроении. А с гостями – она всегда в настроении. Тут и мне перепадает – когда жареной картошки, а когда и чего посущественнее.
Я вообще считаю, что слишком часто людям не нужно видеться, ведь от этого возникает постоянное неудобство, словно кто-то навязывает тебе свою жизнь или словно ты навязываешь свою жизнь другим.
В юности я повторял, что у влюбленных нет и не может быть одной крыши. Теперь я точно знаю, что это глупости. Как же тогда может статься, что от любви крыша едет ?
Так или иначе, но на днях пришлось мне пообщаться с людьми сверх нормы, ибо сука у меня ощенилась. То есть натурально принесла шесть щенков. Ясное дело, товар нужно куда-то сбывать. А то у нас и так три собаки, а теперь получалось, что девять, – точно, как у английской королевы.

Дал объявление в газету, и тут началось.
– А какой породы щенки?
– Бассет-хаунд.
– А как они выглядят?
– Как бассет-хаунд.
– Ну а все-таки?
– Вам всех шестерых описать?
– А они любят бегать?
– Эти собаки обладают прекрасными охотничьими качествами: превосходное чутье, надежность, а также невероятная прожорливость. Так что вы с ними набегаетесь… С давних времен с бассетами ходят охотиться на лисицу и кролика. У них такие длинные уши, что иногда при ходьбе они наступают на них передними лапами.
– Ну, в наше время не многие охотятся. А то, что они подвижные, это жаль. В том-то и дело, что я инвалид…
– А… Так вы не беспокойтесь. Эти собаки чрезвычайно ленивы…
Другой звонок.
– Буду ли я выглядеть на фоне этой собаки энергичным?
– О, да… Эти собаки чрезвычайно ленивы…
– Неужели? А я хотел брать щенка на утренние пробежки…
Наконец в дом потянулись покупатели. Щупали щенков, заглядывали им под хвост… Короче, зла на них не хватает.
А жена беспокоится: что ж мы с девятью собаками будем делать? Смех смехом, а свора порядочная получается. Вначале у нас их и вовсе десять было. Более того, у кобеля, отца шестерни, была любовь с другой сучкой, но та так и не забеременела. Она вообще была агрессивной, и мы ее сбыли с рук через мою сотрудницу, которая возилась с собаками и даже имела в хозяйстве ослика. А мать щенков всячески уклонялась от ухаживаний кобеля, попу к стенке прижимала, но… забеременела.
– Я ученый, – говорит очередной посетитель.
– Это замечательно. У Альберта Эйнштейна был бассет. Он вам поможет открыть или даже закрыть теорию относительности.
– Я – политолог…
– Тогда собака вам не поможет…
Больше не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Отключил телефон и снова сел играть на пианино. Слышу, кто-то приперся. Я – ноль внимания. Играю громче, вроде как ни в чем ни бывало. Заходит зять. Я ему «Чего пришел?» А он мне: «Ах, как вы замечательно играете. Это вашего сочинения?» – спрашивает. «Нет, это как раз Шопен», – хмуро вру я, понимая, что он не музыку пришел послушать…
Порт надежды
Как это ни банально звучит, но сидеть в глуши скучно. Иной раз хочется подняться и отправиться в путешествие. К примеру, посетить… другую глушь! Особенно интересно поехать куда глаза глядят, куда, как говорится, заведет дорога, и остановиться там, где получится, без нудного планирования и упований на заведомый комфорт и обилие достопримечательностей.
Хочется хлебнуть такой пространственной свободы. Особенно когда обычное пристанище начинает тяготить, родные стены давят своей надоевшей предсказуемостью. Если вы можете наугад в полной темноте пробраться к собственной кровати, ни разу не ушибившись, – это верный признак, что пора путешествовать.
Я, как отъявленный специалист по глубинкам, расправил свои пожухлые паруса и отправился в чарующее, хотя и несколько болезненное блуждание. Канада – опасная страна в этом отношении. По ней можно блуждать долго, ибо просторы эти, как известно, нескончаемы и мало освоены. Одолеваемый подобными мыслями, я отправился на юг и бросил якорь в непримечательном городке, покоящемся где-то на берегу озера Онтарио. Видимо, меня привлекло название – Port Hope, Порт Надежды. Как часто в географических названиях встречается слово «надежда»! От малоизвестных и позабытых они вырастают до эпохальных глыб, вроде Мыса Доброй Надежды. Чарующее своей наивностью название… словно бы надежда может быть злой… Вы бы назвали какой-нибудь монолит, торчащий из океана, Мысом Злой Надежды? Я бы – нет.
А вообще, по совести говоря, мы уже забыли, что означали путешествия в былые времена. Покидая Европу, люди расставались навсегда. Некоторых месяцами болтало в вонючей плавучей тюрьме бурное море, пока они добирались до пункта назначения – пустого клочка земли, которую нужно было взлелеять и освоить для нас, сегодняшних пришельцев. А мы пожаловали на все готовенькое. Примчались в новеньких самолетах, из окон которых Канада кажется бархатным ковром лесов. Так что не надо смотреть свысока на тех, кто в муках обустроил для нас этот суровый край. Давайте же аккуратно платить налоги и переходить улицы в положенном месте, хотя бы из уважения к тем, кто, мучаемый цингой и томагавками, закладывал для нас будущие города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28