Хорошо ли идет шампанское под опохмелку? Прекрасно, майн либер хэр! Не хотите ли за компанию?…»
Пока ехали, Олег весь кипел. Он унял эмоции лишь в своей импровизированной мастерской. Наверное, на него успокаивающе подействовал знакомый запах красок и лаков.
Едва он приготовил все необходимое для рисунка, как в павильон стремительно вошла – нет, влетела – Маргарита. Она с тревогой начала всматриваться в бледное лицо художника.
– Что с тобой?! – воскликнула она встревожено.
– Со мной все нормально, – с деланным спокойствием ответил Олег. – Голова немного побаливает.
– Ты пил… – Она не спросила, а констатировала.
– Расслаблялся, – ответил художник, криво ухмыляясь. – Не переживай – ты здесь ни при чем.
– Ты как с креста снятый. Таким я еще тебя не видела. Зачем ты так много пьешь?
– Вопрос, как я понимаю, чисто риторический… – Олег снова выдавил из себя улыбку: но тут же нахмурился. – Прошу извинить, но мне некогда болтать. Нужно работать. Время идет, солнце скоро скроется за деревьями, значит, освещенность будет плохой, что скажется на качестве эскиза.
– Почему… почему ты так говоришь со мной?! – На глазах Маргариты вдруг появились слезы.
– Отлично! – воскликнул Олег. – Вот так и сидите. – Он демонстративно перешел на «вы». – Эмоциональное состояние натуры для художника чрезвычайно важно.
Удивительно, но Маргарита на его «вежливость» никак не отреагировала. Она промолчала, закусила губу и села так, как ей подсказал художник.
Олег работал как одержимый. Он полностью отключился от действительности. Иногда казалось, что его рукой водит кто-то другой – настолько стремительными и точными были штрихи, которые он наносил на холст тонкими угольными палочками.
Художник мог бы запросто нарисовать Маргариту по памяти, даже с закрытыми глазами. Он помнил мельчайшие черты ее лица. Но было еще ЧТО-ТО, неуловимое, не относящееся к материальному миру, которое он даже не должен, а обязан был поймать и изобразить только при наличии живой натуры.
Про это «ЧТО-ТО» не было написано ни в одном учебники, о нем не говорили преподаватели (а если и вспоминали, то вскользь, потому как сами не знали, откуда оно происходит), но Олегу его истинная суть приходила сама, непонятно откуда. Стоило лишь немного напрячься…
Больше Маргарита не позировала. Хватило одного сеанса. Олег даже запретил и ей, и всем остальным заинтересованным лицам входить в павильон, когда он работал.
Художник изобразил Маргариту в мехах на фоне зимнего пейзажа. Ей очень шли меха. А что касалось самого пейзажа, то он все время стоял перед глазами художника (как и Маргарита), наравне с видами деревни Зеньки.
Это была та самая зеркальная речушка среди леса, где они жарили сосиски. Только костра на картине не было; не стал Олег писать и мохнатые ели.
Маргарита получилась похожей на Снегурочку – вся белоснежно-розово-голубоватая. В ее немного испуганных глазах, где-то на дне глазных яблок, таились хрустальные слезинки. Она смотрела куда-то в сторону с трепетным ожиданием.
Казалось, вот-вот, и из лесу выйдет Лель…
Закончив работать маслом, Олег готов был дуть с утра до вечера на полотно, лишь бы оно быстрее высохло и он смог бы покрыть его лаком. Художник старался не встречаться с Маргаритой, сидел в мастерской под замком и не откликался, когда его звали.
Олег даже отказался от обеда, приносил с собой бутерброды и уже ставшую привычной бутылку конька. В полном одиночестве он наливался спиртным и желчью.
Смотрины портрета прошли под восторженные «охи» и «ахи». Понаехали какие-то дамы и господа – наверное, друзья хозяина дачи – и Олегу все-таки пришлось посидеть за общим столом. Там он увидел, наконец, и мать Маргариты. По ее лицу совсем не было заметно, что она недавно лежала в больнице после отравления.
Он шел к столу как на Голгофу. Непонятная ненависть к вальяжным господам сжигала его изнутри, вызывая неистовое желание перевернуть стол и побить посуду. Лишь неимоверным усилием воли он сумел утихомирить свои разбушевавшиеся страсти, и даже что-то отвечал на вопросы любопытных мамзелей.
Маргарита была холодна, молчалива и отрешенна. Она лишь несколько раз взглянула в сторону Олега. Когда пошло веселье и мужчины распустили пояса, чтобы влезло побольше еды и напитков, Олег потихоньку смылся. Здесь ему уже было делать нечего.
В гостинице он снова напился. Правда, не до положения риз, а только для того, чтобы уснуть, забыть все и вся.
Проснувшись, художник снова начал собирать свою сумку. Когда он возвратился после «десантирования» в отель, сумка уже стояла в номере. Укладывая вещи, Олег наткнулся на визитки московских знакомых. Он так никого и не посетил, даже не позвонил.
Визитка Алекса, которому он написал портрет по указанию иностранца, словно сама прыгнула ему в руки. Немного поколебавшись, он набрал номер его офиса. Голос секретарши был почему-то не очень приветливым, каким-то мрачным.
«Наверное, Алекс обанкротился и закрывает свою контору», – подумал художник.
– Его нет, – ответила секретарша.
– А когда будет?
За этим вопросом последовала длинная пауза. Потом в трубке раздались всхлипывания, и секретарша ответила, шмыгнув носом:
– Никогда…
– То есть?…
– Он умер.
– Как умер, почему?!
– После непродолжительной болезни. Что за болезнь, врачи так и не смогли определить. Вчера похоронили…
Олег уронил трубку и тупо уставился на телефонный аппарат, выполненный в стиле «ретро» с позолотой.
Алекс умер… После непродолжительной болезни. Не смогли определить… Как это знакомо. Неужели снова сработал его окаянный талант?!
Художник вдруг ужаснулся – что будет с Марго?! Несмотря на то, что он был не в себе от злости на нее, Олег принял все необходимые меры, чтобы ни в коем случае не навредить ей. Он нацепил на шею не только дедов оберег, но и золотой фамильный крест.
Правда, иногда ему казалось, что крест с оберегом не очень ладят, потому что временами кожа под ними разогревалась едва не до ожогов. Но все же, все же…
Зачем, зачем он поддался на уговоры и написал портрет своей любимой?! Дал слабину… Смерти испугался.
Испугался! Это правда. Но останься их отношения прежними, он скорее сам, без понуканий, выпрыгнул бы из самолета без парашюта, нежели сел за мольберт. А так в нем говорили лишь ревность и злость, затмившие все остальные чувства.
Нужно немедленно уничтожить портрет Маргариты! Олег заметался по гостиничному номеру, разыскивая разбросанную одежду, но этот порыв длился недолго. Его вдруг поразило безволие, которое пришло вместе с мыслью: «А кто тебе его отдаст? Тебя даже на территорию, где находится дача, теперь не пустят».
Что я наделал, что я наделал?! – думал он в полном отчаянии. Господи, прости меня, окаянного, и помоги… Помоги! Что делать?
Надо позвонить Марго и предупредить ее! Пусть она сама избавится от портрета.
Олег набирал ее номер добрых полчаса, но телефон не отвечал. Наверное, у нее уже другой аппарат, обречено решил художник. Богачи меняют мобилки и телефонные номера несколько раз в год.
А Маргарита, скорее всего, сменила свой номер, чтобы он не беспокоил ее своими глупыми речами и теперь уже никому не нужными признаниями в вечной любви…
Обхватив голову руками, Олег упал на кровать и уткнулся лицом в подушку. В номере раздалось тихое, сдавленное рыдание, постепенно переросшее в тоскливый звериный вой.
Глава 27
Маргарита позвонила Олегу спустя четыре месяца. Все это время он только то и делал, что пьянствовал. Но его даже спирт не брал. Он вдруг перестал напиваться – так, легкое опьянение, не более того.
А если перебирал лишку, то тут же возвращал ее обратно – в унитаз.
Заказчики словно взбесились. Они просто штурмовали его мастерскую, присылали многочисленные факсы и беспрестанно звонили. Телефон в мастерской не умолкал ни днем, ни ночью. В конце концов, Олег отключил его, а у дверного колокольчика выдрал на подпитии язычок.
Карла куда-то пропал. Иногда Олегу казалось, что иностранца и вовсе не было. А все, что его связывало с немцем, – всего лишь дурной сон.
Звонок по мобильнику застал художника в редкие минуты просветленного сознания. Он как раз пришел домой, чтобы надеть чистую одежду. Обычно Олег почти не покидал мастерскую, разве что за тем, чтобы пополнить запасы спиртного и еды.
Наступили холода, и он часто зажигал камин. Ветер, залетая в трубу, свистел и выл на разные голоса. И Олег, с какой-то жадной тоской глядя на языки пламени, начинал подвывать ему.
Нет, он не плакал. Глаза художника были сухи. Это он так пел. Его «пение» напоминало псалмы без слов. Иногда он начинал разговаривать сам с собой, и его охрипший голос был каким-то чужим и незнакомым.
Мобилка начала звонить, едва он зарядил ее аккумулятор. Зачем он это сделал, Олег вряд ли смог бы объяснить. Наверное, по устоявшейся привычке. Он ни с кем не собирался связываться по телефону.
Какое-то время художник тупо смотрел на изящную вещицу, испускающую трели, – музыкальные рингтоны он не любил и никогда не записывал – а затем осторожно, будто телефон был раскаленным, взял его в руки и включил.
– Олег, это я…
Художника будто током ударило. Сначала ударило, а потом замкнуло. Он попытался что-то ответить, но язык его не слушался.
– Не молчи, я знаю, это ты… – Опять голос Маргариты.
– Кгм!… Сл… Слушаю.
– Здравствуй, Олег…
– Здравствуй.
– Как живешь?
– Спасибо… не жалуюсь.
– Я звонила, но ты не подходишь к телефону…
– Возможно, – неопределенно ответил Олег.
«Глупо… – думал он. – Все глупо… И мои ответы в том числе. Но у меня почему-то нет для нее других слов. Я ждал, что она позвонит. Был в этом уверен. Вот и дождался. Ну и что? Не знаю…»
– Я по тебе соскучилась.
Олег промолчал.
– Ты меня слышишь?
– Слышу…
– Не хочешь со мной говорить… Ну и правильно. Лучшего я не заслужила. – В голосе Маргарите послышалась горечь.
– Глупости. Я ни в чем тебя не виню. Судьба…
– Причем тут судьба? Мы сами ее строим. И только наш выбор, по какой дорожке шагать. А мне так захотелось идти по широкому, ярко освещенному проспекту…
– Естественный выбор. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.
– Ты не понял. Проспектом были наши с тобой отношения. И до них, и после я брела и бреду по болоту. Я очень устала… и я больше не могу…
– Он что, обижает тебя?
– Нет, что ты. Георгий чересчур благовоспитанный человек. Не в этом дело.
– А в чем?
– Я просто устала от жизни.
Она что-то не договаривает, встревожился Олег. У нее голос больного человека. Неужели?… О нет, нет!
– Ты заболела? – спросил он прямо.
– Телом – нет. Душой – да. Из меня по капле выцеживаются остатки жизнерадостности и желания что-то делать, как-то шевелиться. Я валяюсь часами на диване, и мне ничего не хочется. Я кажусь себе столетней старухой. Вот, позвонила тебе, и стало немного легче.
– Скажи, где твой портрет, что я написал?
– Портрет? А… Кажется, отец отдал его на какую-то выставку. Георгий говорит, что портрет произвел там фурор. Народ смотрит и восхищается твоим талантом.
– Я прошу тебя… – От волнения голос у Олега пресекся. – Прошу тебя – верните портрет домой. Никому не показывайте. Слышишь – никому!
– Почему?
– А еще лучше было бы совсем его уничтожить. Я верну деньги, которые мне заплатили за работу. Пусть твой отец не сомневается.
– Не понимаю… Портрет действительно великолепен, я вышла на нем гораздо лучше, чем на самом деле. Мне он очень нравится. А ты говоришь – уничтожить. Да что я! Отец никогда не согласится это сделать. Он теперь с гордостью всем показывает, какая у него дочь.
– Твое болезненное состояние происходит от портрета. Он убьет тебя. Избавься от него, умоляю! Сожги его в камине. Тебе этот поступок проститься.
– Глупости. Не вижу никакой связи между моей хандрой и портретом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43