– Не рисовали ничего конкретного.
– Нет, что-то я рисовал.
– Так что же?
– Не знаю. Рисовал, что видел. Другие не видят, а я вижу. Наверно, поэтому художники рисуют.
– Предположим, вы пишете натюрморт. Например, вазу какую-нибудь. Вы что же, не видите, что ваза это ваза?
– Ваза – она и есть ваза, что с нее взять?
– А для вас, судя по всему, это нечто другое?
– Вы вынуждаете меня повторяться. О таких вещах не говорят, иначе можно окончательно все переврать. Это рисунок – и точка.
Я улыбнулся, а Акико, напротив, казалось, разозлилась. Не понимаю почему. Ввалилась в мою мастерскую и устраивает допрос. Как еще прикажете реагировать?
Я сунул в зубы сигарету и указал на пакет, который гостья держала в руках.
– Только не перепутайте. Смотрительша мне этого не спустит. А когда закончите, можете идти.
– Вы говорили, что собираетесь в горы.
– Попозже. Я только что поел.
Поскольку в город на обед ехать не пришлось, я сэкономил уйму времени.
Постругаю лучинку отточенным ножом, тогда и пойду.
5
Я устроился на пассажирском сиденье, и «ситроен» шустро сорвался с места. В машине не трясло.
– Эх, понесли, залетные! – басовито гикнула девушка. На ней была бежевая пуховая куртка, из-под которой выглядывал простоватенький свитер чайного цвета, и вельветовые брюки цвета палой листвы. Меховая шапка и носки дополняли гармоничное сочетание. В целом создавался шикарно-утонченный образ.
– Сколько времени утекло.
– Вы о чем?
– Давненько не ездил с молоденькой компаньонкой. Здорово, что не надо самому рулить. Сидишь, пейзажами любуешься.
– Не знала, что вам нравятся пейзажи.
– По правде, я и сам не знал. Тут вся прелесть в сочетании: едешь с женщиной, сидишь на пассажирском месте, смотришь в окно.
Мы выехали из курортной зоны и свернули на дорогу, бегущую через город. Из приборной панели горизонтально торчал рычаг переключения передач с круглой ручкой на конце. Крепко в него вцепившись, Акико толкала и тянула, переключая передачи.
– Для зимы подходящая машина. Тут печка дельная.
– В любой машине есть печка.
Мы взбирались по склону в противоположном направлении от города. Дорога пролегла на высоте тысяча восемьсот метров над уровнем моря. На такой высоте, наверно, окоченеешь от холода.
– А тут озеро есть.
– Вернее сказать, большой пруд.
– Вам обязательно на все фыркать?
Я пожал плечами и сунул в губы сигарету. Акико кивнула на пепельницу. Вытянув ее, я увидел два окурка со следами розовой помады.
– Ну вот, вы меня раскусили.
– Ментоловые «Мальборо»?
– В моем возрасте рано курить. Я завязала, а три месяца назад, когда меня бросил приятель, снова начала. Не ожидала от него такого.
– Любовь зла, правда?
– А кто тут говорил про любовь?
– Но ведь вы его по-прежнему любите, признайтесь.
– Теперь уже не знаю. С вами поговоришь – все встает с ног на голову.
– Вы, главное, на дорогу смотрите. Нас без особых усилий обогнал «БМВ».
– Куда? Тут обгон запрещен.
– Эта машина теряет скорость на подъеме, да? Какой тут двигатель, вы сказали? 600 кубов?
– Двухцилиндровый. Резвый конек, только на горке выдыхается быстро. А если подъем крутой, так и вовсе не заберешься.
Дорога виляла, и Акико вела с осторожностью. Нас снова обогнали – на этот раз мотоцикл. Обгон был по-прежнему запрещен, но девушка не возмущалась. На самом деле, если бы мне пришлось тащиться позади на какой-нибудь мощной машине, и я бы не выдержал.
Дорога все поднималась вверх. На обочинах сыпали листвой белые березы, меняла цвет лиственничная хвоя.
– Эх, красотища.
Стало зябко. Я закрыл окно. Здесь окна открывались и закрывались особым образом, не как на других машинах: ты не вращал рукоятку, а просто поднимал кверху нижнюю половину окна, заводил ее за верхнюю и закреплял в таком положении.
– Чудо, правда?
– Да уж.
– Вы не большой любитель природы?
– Не правда. Я тронут, только не умею выразить.
– Выражать чувства только на полотне – снобизм, не находите?
– Я и на полотне себя не выражаю.
Я смотрел вперед. Дорога была асфальтированная, но по ней проходили глубокие борозды, там, где прошлой зимой ее разбили цепями и с тех пор не восстановили.
Борозды расходились в стороны, нисколько не согласуясь с направлением дороги. Порой они столь неожиданно смещались к центру или обочине, что дух захватывало, особенно на крутых поворотах. Такого я еще не видел. Я и раньше не раз ездил по этой дороге, но не обращал внимания на выбоины в дорожном полотне. Стараясь держаться от них подальше, их самих как-то и не замечал.
– В чем дело?
– Ни в чем.
– Вас что-то тревожит.
– Забудьте. Любуйтесь пейзажами. Вы же собирались делать наброски.
– Под вашим присмотром?
– Рисуйте что хочется и когда захочется, вот и вся премудрость.
– Вам легко говорить, а я еще только ученица. Для меня целая мука что-то рисовать, когда вы смотрите.
– В каком это смысле, ученица?
– Я все равно буду у вас учиться, хотите вы того или нет.
– Будете рисовать, что я вам скажу?
– Согласны меня учить?
– Нет.
– Все равно я ваша ученица. Даже если когда я вас прошу, а вы меня дразните. Вы можете не быть моим учителем, я все равно у вас учусь.
– А вам палец в рот не клади.
– Знаю, лучше рисовать от этого не станешь. Просто ничего не могу с собой поделать.
А я все разглядывал трещины и выбоины на асфальте. Он был столь тверд, что выбоины казались влажными, будто свежие раны.
– Сморите, там озеро.
– Сверните направо.
– Зачем?
– Вам хочется смотреть на лодки, которые кружат по озеру, и на белые березы, которые высадили на радость туристам?
– А что справа?
– Просто гора.
Больше я ничего не сказал. Акико вывернула руль вправо.
– Сегодня суббота. Бьюсь об заклад, на озере полно народу.
– Если нас посадить на прогулочную лодку, мы будем как дочка с отцом. Кошмар.
– Или мужчина в годах и его молодая возлюбленная.
– Вы слишком молоды. Хотя и достаточно взрослая.
Акико неожиданно опустила рычаг передачи и врубила акселератор. Машина рванула вперед, будто ее хлестнули плеткой. Не сказать, чтобы она двигалась намного быстрее, просто стала громче рычать.
– Машина меня не слушается.
– Вам восемнадцать. Вы только недавно получили права.
– За границей права получают с пятнадцати. Родители давали мне поездить, только просили, чтобы я не гнала.
Дорога сузилась. Теперь это была дорога для лесовозов, а не проезжая часть. Некоторое время спустя асфальт закончился.
– Заехали в самые горы, сэнсэй.
– Не ожидал, что здесь столько зелени. Ведь не все деревья меняют цвет, правда?
Когда закончился асфальт, Акико остановила машину. Я вышел и закурил.
– Куда ведет эта дорога?
– Никуда. Через два километра будет хижина лесничего, там дорога обрывается.
– К чему этот сарказм? Я давно уже не ребенок, давно уже понимаю, что не всякая дорога куда-то ведет.
– Она ведет в тупик, вот я и сказал про тупик, и всего-то.
Акико вынула из кармана «Мальборо» с ментолом и прикурила от «Зиппо». У нее тоже была серебряная зажигалка, как и у меня.
– Простите. Я вам, наверно, кажусь болтливой девчонкой с острым язычком. Просто я со вчерашнего дня так ничего не нарисовала, вот и неймется мне. Приехала – думала, порисую, а сейчас чувствую, не могу.
– Значит, скоро будете рисовать. Как пить дать.
– Кто его знает.
– Если ты всегда можешь, то это уже не искусство.
– То есть насиловать себя не надо, вы это имеете в виду?
– Вас послушать, так вы настоящий профи.
– Точно. Я смешна.
Акико обращалась с сигаретой как заядлая курильщица. Над головой среди ветвей проглядывало предзакатное солнце. Зачем большое небо? Вполне достаточно его кусочка.
– Не хотите поужинать? Я знаю тут один ресторанчик у озера. Неплохие отбивные подают.
– Серьезно?
– Вы вели – я угощаю.
– Было бы неплохо. А как же вилла? Там ведь на нас тоже готовят.
– Позвоню им из ресторана, предупрежу. Сегодня суббота, так что посетителей будет с избытком. Наш отказ им даже на руку. Они же кормят в две смены.
Свет стал отливать сумеречными красками. Косые лучи подкрашивали окружающий пейзаж, но цвета эти были обманчивы.
6
В хижину я вернулся незадолго до девяти.
Подложил в очаг несколько поленец. В хижине был и калорифер, но мне больше нравился камин – тепло у него мягче. Комната прогрелась быстро, и вместе с теплом меня отпустило, будто ушло то, что сковывало меня. Хорошее ощущение.
Я смотрел на огонь, потягивал коньяк. В доме был полный погреб спиртного, в том числе и вина. Впрочем, вина я не касался. Вину – свое время, а до тех пор оно должно вызреть. Владелец хижины сразу сказал, что коньяка и виски я могу пить сколько угодно, а насчет вина смолчал. Может, это само собой подразумевалось, но я предпочитаю лишний раз перестраховаться, даже в таких мелочах.
Я стругал ножом прутик. Немного грубовато, но все равно получалось.
Прут был толстым. При желании из него можно было что-нибудь вырезать. Я принялся ковырять его острием ножа. Вполне прилично. Мне как раз захотелось повырезать. Нож будто двигался сам по себе, не ожидая помощи руки.
Прут становился все тоньше, истончился и вскоре совсем исчез.
Я собрал стружки и швырнул их в очаг. Их тут же слизали языки пламени.
Лежа на диване, я думал: а что, собственно, я хотел вырезать? Начал что-то представлять. Нечто, исходящее с кончика ножа. Я взял следующую лучинку. Принялся выскабливать ее кончиком ножа. Хотелось увидеть хоть какую-то форму, пока деревяшка до конца не сточится.
Нож соскочил с древесины и воткнулся мне в ладонь. Я зажал рану рукой, но кровь уже потекла. Похоже было, что я сжимаю кровяной мешочек.
Стало больно. Я пошел на кухню, прополоскал руку в раковине, порвал полотенце на длинные лоскуты и обмотал руку. Я не знал, где в этом доме искать аптечку.
Наблюдая, как кровь пропитывает ткань, я подумал, что завтра прикуплю бинтов и что-нибудь для дезинфекции.
Все дело в том, что я пытался вырезать то, что не должно было быть вырезано. Слишком уж мне хотелось увидеть то, что не предназначалось моим глазам.
Я зажал в ладони недоделанную заготовку. На ней не было кровяных пятен. Просто бесполезная дырка, которую я проковырял кончиком ножа.
Через какое-то время я снял с руки лоскуты полотенца и перевязал рану чистым материалом. Его тут же пропитала кровь, но уже не так сильно.
Я потягивал коньяк и ждал, когда остановится кровотечение.
Зазвонил телефон.
– Я продала картину. Это была Нацуэ Косуги.
– Звонила раньше, но вы не подходили.
– Меня не было.
Я вспомнил, что продал ей полотно. На столике в гостиной до сих пор лежал чек на полтора миллиона иен.
Я почти забыл про ту картину. Теперь это было нечто, что я передал в чужие руки.
Мне не хотелось цепляться за полотна – я знал, что все равно не смогу их закончить. Это было нечто новое. Раньше я чувствовал, что полотно готово. Хорошо ли, плохо ли получилось – главное, я улавливал некую завершенность.
– Можете себе представить, за сколько я его продала?
– Да какое мне дело?
– За пять миллионов.
– Ух ты.
– Я действовала из-под полы, но все равно не обратилась в галерею. Играла в обход правил.
Я закурил и потягивал коньяк.
– Лишились дара речи от удивления?
Я сначала не понял, чему тут удивляться, а потом вспомнил, что Косуги называла какую-то цифру. Чепуха. Все эти цены – вещь произвольная. Я бы не удивился, если бы она продала полотно за пятьсот или даже за пятьдесят тысяч иен.
– При желании я могла бы запросить все семь миллионов. У меня глаз наметанный.
– Рад за вас.
– Есть предложение. Я вам плачу еще один миллион, а вы мне даете продать «сотку».
Я выдохнул дым и затушил сигарету.
– Кто-то только что говорил о каких-то правилах?
– Галерея обдирает вас как липку. Если согласитесь работать со мной, будем делиться пятьдесят на пятьдесят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29