Какой безумец-сыщик взялся бы разобраться в сотнях запутанных нитей в этом палимпсесте и потратить годы, а то и всю жизнь на то, чтобы отыскать в мировой литературе источник моих заимствований? Действуя так, стервятник, сиречь я, не убивал, а воскрешал: я эксгумировал классиков, извлекая их на свет с пыльных полок, где они тихо дотлевали, спасал их от чистилища. Они свою долю славы получили, теперь наступила моя очередь. Я у них ничего не отнимал, они же способствовали признанию и популярности моего имени. Мой разбой был на самом деле актом любви: они находили во мне свое продолжение, как продолжает жить покойник во плоти пожравшего его каннибала.
Плагиат, доктор, это не только мой писательский метод - это стиль моей жизни. Я - существо, целиком состоящее из заимствований, ненасытный имитатор, я вроде птиц-пересмешников, что умеют подражать любому пению, но своей песни не имеют. Я всех копирую, все схватываю на лету. Даже сейчас, разговаривая с вами, я подлаживаюсь под вашу повадку, вашу манеру слушать, держать себя. И мое лицо - оно тоже краденое, потому я его и прячу. Это сильнее меня, мне хочется быть каждым встречным, поставить себя на его место, познать его изнутри; я как вода, принимающая любые очертания. Я даже не подражаю, нет, это слабо сказано - я всей душой желаю срастись с другим, раствориться в нем. Знаете байку про хамелеона, который заполз на шотландский плед? Не прошло и минуты, как он лопнул. Не смог сделать выбор между цветами. В этом весь я: стоит появиться в поле моего зрения интересной личности, и я тут же устремляюсь к ней, воспроизвожу ее вплоть до мельчайших деталей - так и только так я могу стать кем-то.
Точно так же я стремился создать роман, который был бы совокупностью всех прочитанных мною книг, единственное в своем роде произведение, ничем не обязанное своему автору. Нет, я преуменьшаю свои заслуги: я все же творил, потому что чужие слова, которые я всячески комбинировал, обретали новое звучание. Но каждая строчка, вышедшая из-под моего пера, сочилась кровью ограбленного писателя. На всю работу у меня ушел год. Я подписал рукопись псевдонимом «Бенжамен Норреш», в котором человек с опытом, вроде вас, наверняка услышит анаграмму слова «шноррер», что значит на идише «паразит». Как ни странно, роман сразу был принят одним маленьким издательством на Левом берегу: его готовы были опубликовать при условии, что я соглашусь на некоторые купюры. Я не возражал и от души смеялся, глядя, как мой редактор вычеркивает пассажи Мериме, Золя, Диккенса и Дидро. Хотите верьте, хотите нет, но книга даже имела настоящий, хоть и негромкий, успех. Вы, может быть, видели ее в магазинах, называется «Слезы сатаны», она еще получила премию читателей Парижа. Нет? Вы вообще не читаете новинок? Ладно, короче, критика в целом была благоприятная; я так ловко приладил и подогнал друг к другу разрозненные элементы текста, что никто не усмотрел ни малейшего подвоха. Мое лоскутное одеяло приняли на ура; по общему признанию, я-де «отразил» в своей творческой манере всю вековую историю литературы. От каждой хвалебной статьи тепло разливалось в моей груди, пробегало нежной лаской по всему телу. Наконец-то я оправдал свое существование, я нашел свою маленькую дверцу в литературную комедию.
Похождения самозванца
Радоваться пришлось недолго: в один прекрасный день я обнаружил в почтовом ящике красивый конверт с письмом, написанным изящным почерком на голубой веленевой бумаге. Я решил, что это от очередной поклонницы. В посланий было следующее:
«Месье,
я только что дочитала ваш роман «Слезы сатаны». Не стану ничего говорить ни о сюжете, списанном из «Птиц-чародеек», книги Пьера д'Арси, вышедшей в 1895 году в Женеве, ни о стиле, который грешит некоторой дисгармоничностью, как вы ни старались привести все к единому знаменателю. Не могу, однако, не упомянуть о всевозможных цитатах, которыми буквально нашпигован ваш роман: вот уж поистине вы черпали из общего котла всемирной литературы. Лично я узнала отрывки - лучше бы сказать обрывки - из Пруста, Золя, Теофиля Готье, Софокла, Танизаки, Мисимы, Моравиа… всех не перечислить. Могу поручиться, даже на беглый взгляд, что из двухсот пятидесяти тысяч слов ваших собственных - не больше тысячи, да и то главным образом союзы и наречия. Многовато одолжено для книги в двести страниц! Почему бы нам не обсудить это в спокойной обстановке за чашечкой кофе?»
Засим стояла подпись - «Элен Далиан» - и номер телефона. Я просто остолбенел: что же это за гигант мысли сумел разоблачить мой грабеж? Все тетради с записями я сжег; к данным, хранившимся в памяти компьютера, доступ был закрыт секретным паролем. Я уже видел, как предстаю перед судом по обвинению в посягательстве на авторское право: такой-то эпитет требуют вернуть Виньи, такой-то - Стендалю, устанавливают, что семнадцатая строка на странице 155 целиком принадлежит Фитцджеральду, хоть в ней и изменены глагольные времена, а восемнадцатая - перифраз Хемингуэя с небольшой примесью Фолкнера и т.д. Кончится тем, что мою книгу обдерут как липку, оставив только то, что принадлежит мне, - жалкую горстку гласных и согласных, предлогов и вводных слов. Нет, это невозможно, она блефует, откуда ей знать? Я решил не подавать признаков жизни - но не тут-то было! Она продолжала бомбить меня письмами, почтовый ящик ломился от писем. Каждый голубой конверт был дурным вестником. Тон стал другим: вежливые просьбы о встрече сменились форменными приказами. Таинственная корреспондентка требовала, чтобы я отозвался. У меня не оставалось сомнений, что она пойдет на все, если я по-прежнему буду хранить молчание. Скрепя сердце, я позвонил ей, и мы условились встретиться на террасе одного кафе в Пале-Рояле.
Она подошла ко мне без колебаний, так, словно всю жизнь была со мной знакома. Молодая, самоуверенная, в кожаной куртке и джинсах - униформа ее поколения. Заказала себе минеральную воду, обронила несколько незначащих фраз, затем перешла к делу. Достала из сумки три листка бумаги и протянула мне: это был почти полный список моих источников, так сказать, перечень награбленного. У меня перехватило дыхание: эта женщина просто читала мои мысли. Она улыбнулась:
- Я понимаю ваше удивление. Успокойтесь, я вовсе не ясновидящая, у меня всего лишь есть терпение и упорство. Буду с вами откровенна. Год назад я заметила вас в библиотеке Центра Помпиду; я, кстати, студентка, занимаюсь антропологией. Мне тогда запомнилось ваше лицо, но еще больше - ваша тяга к уединению. Вы держались особняком, сидели в конце ряда, отгородившись от всех, как стеной, высокой стопкой книг. У вас был вид поглощенного работой переписчика. Вы строчили, всегда в одиночестве, ко всему глухой и нелюдимый, не поднимая головы от стола. Мне знакомы патологии книгочеев, я знаю психов-самоучек, которые, желая овладеть всеми знаниями, неустанно переписывают толстые тома.
Но я догадывалась, что ваш недуг иного сорта. Я приходила каждый день, и каждый день вы были там, на том же месте, всегда в одно и то же время, воплощенная пунктуальность и прилежание. Несколько раз я, проходя у вас за спиной, заглядывала в ваши книги. Вы выписывали отрывки в толстую школьную тетрадь в зеленой обложке. Это-то и показалось мне странным, тем более что по возрасту вы уже не тянули на студента и еще меньше походили на преподавателя. Ваш пунктик не шел у меня из головы. Заподозрив что-то неладное, я приходила снова и снова и всегда старалась сесть напротив вас. Я заметила любопытные вещи: вы отчеркивали мягким карандашом нужные вам отрывки, а потом резинкой стирали пометки. У меня превосходное зрение; я читала вверх ногами номер страницы и запоминала его. А после вашего ухода брала книга с полок, куда вы их ставили, и находила на тех самых страницах следы от ластика Просто так, в подражание вам, я в свою очередь переписывала в блокнот те же отрывки с указанием тома и страницы. Я могла бы годами собирать за вами куски новелл и романов, которые вы выписывали. Я не понимала, какой такой манией вы одержимы и каким образом заразили ею меня. В какой-то момент я чуть было не махнула рукой - слишком много теряла драгоценного времени. Но однажды зачем-то пошла за вами до самого дома. Узнала ваше имя, подглядев, как вы открывали и закрывали почтовый ящик. Вы ничего не заметили, вы ведь вообще не смотрите на женщин. Я решила, не привлекая к себе внимания, выяснить, чем вы занимаетесь, сунула денег одному мальчишке с вашей улицы и узнала, что вы зарабатываете составлением писем. Потом я однажды увидела вас с этим издателем, которого судили в прошлом году. И вот тут нутром почуяла, что наткнулась на серьезное дело. С тех пор я не выпускала вас из виду; слежка увлекла меня. Я наняла частного детектива, и он несколько раз проникал к вам домой в ваше отсутствие. Он вошел в ваш текстовый редактор, расшифровал пароль, сфотографировал всю вашу квартиру, а также множество страниц уже начатой рукописи.
Элен Далиан говорила не спеша, наслаждаясь впечатлением, которое производили на меня ее слова. А из меня, по мере того как она вела свой рассказ, будто выпускали воздух.
- Итак, я внимательно изучала листки, которые были у меня в руках. Я чувствовала, что-то здесь нечисто, только еще не могла понять, в чем дело. Вы постарались рассеять награбленное по тексту, но это как нарезать петрушки в салат: все равно она будет заметна. Наконец я остановилась на одной коротенькой фразе, которую точно уже где-то читала: «Реки я люблю бурной любовью». Это что-то напоминало мне. Порывшись в своих записях, я наткнулась на автора этого предложения и тем самым нашла ключ к вашему методу. Я была горда и счастлива, как шпион, разгадавший шифр закодированного письма. Фраза была взята из новеллы Мопассана «Любовь», где она звучит так: «Воду я люблю какой-то бурной любовью». Плагиат был налицо. Однако наглости вам не занимать - обокрасть такого известного писателя! Эта новелла, надо думать, вдохновила вас: я насчитала еще пять цитат из нее в той же главе. У вашей методики имелись слабые места. И я засела за работу, мне было любопытно разобраться в этой мозаике. Я отыскала и другие заимствования. Благодаря усердию моего детектива, который запросто входил к вам, едва вы выходили за порог, я день за днем следила, как продвигается ваш роман. На каждой строчке я говорила себе: нет, не может быть, он бы не посмел. Но вы смели! Даже междометия и всякие там «Добрый день!», «Как дела?» казались мне у кого-то списанными. К вашей чести должна сказать, что скомпоновали вы все довольно удачно, так что непосвященный читатель принял бы ваш опус за чистую монету. Через несколько месяцев книга была выпущена Она не прошла незамеченной: критики писали о полифонии, прозвучало выражение «сборная солянка», кто-то даже усмотрел отдаленное влияние Рабле. Если бы только одного Рабле! Я довела до конца работу над вашим текстом, сравнивая каждую строчку с записями в моих блокнотах. На это ушли месяцы. Вы хорошо запутали следы, но отыскать концы все-таки можно, хватило бы только усидчивости. Совместить в одной фразе Гофмана, Сенеку и Сартра - это было ловко придумано и хоть кого сбило бы с толку, но при всех хитросплетениях игра-то ваша была проста как дважды два. Стоило мне разгадать прием, и я поняла, как соткано ваше огромное полотно. Остались, правда, кое-какие пробелы, но, полагаю, и эти несколько фрагментов не более ваши, чем все остальное? Ведь в этой книге нет ничего вашего? Разве не так?
Я был раздавлен: в считанные минуты она уничтожила труд, на который я затратил несколько лет. Разбились мечты о славе, и теперь я обречен на позор, поношение и посмешище. Не судьба мне подняться выше жалкой доли квартального писца. Я внимательнее всмотрелся в виновницу моего провала - мадемуазель Далиан небрежно позвякивала льдинками в стакане перье, закусив кончик соломинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Плагиат, доктор, это не только мой писательский метод - это стиль моей жизни. Я - существо, целиком состоящее из заимствований, ненасытный имитатор, я вроде птиц-пересмешников, что умеют подражать любому пению, но своей песни не имеют. Я всех копирую, все схватываю на лету. Даже сейчас, разговаривая с вами, я подлаживаюсь под вашу повадку, вашу манеру слушать, держать себя. И мое лицо - оно тоже краденое, потому я его и прячу. Это сильнее меня, мне хочется быть каждым встречным, поставить себя на его место, познать его изнутри; я как вода, принимающая любые очертания. Я даже не подражаю, нет, это слабо сказано - я всей душой желаю срастись с другим, раствориться в нем. Знаете байку про хамелеона, который заполз на шотландский плед? Не прошло и минуты, как он лопнул. Не смог сделать выбор между цветами. В этом весь я: стоит появиться в поле моего зрения интересной личности, и я тут же устремляюсь к ней, воспроизвожу ее вплоть до мельчайших деталей - так и только так я могу стать кем-то.
Точно так же я стремился создать роман, который был бы совокупностью всех прочитанных мною книг, единственное в своем роде произведение, ничем не обязанное своему автору. Нет, я преуменьшаю свои заслуги: я все же творил, потому что чужие слова, которые я всячески комбинировал, обретали новое звучание. Но каждая строчка, вышедшая из-под моего пера, сочилась кровью ограбленного писателя. На всю работу у меня ушел год. Я подписал рукопись псевдонимом «Бенжамен Норреш», в котором человек с опытом, вроде вас, наверняка услышит анаграмму слова «шноррер», что значит на идише «паразит». Как ни странно, роман сразу был принят одним маленьким издательством на Левом берегу: его готовы были опубликовать при условии, что я соглашусь на некоторые купюры. Я не возражал и от души смеялся, глядя, как мой редактор вычеркивает пассажи Мериме, Золя, Диккенса и Дидро. Хотите верьте, хотите нет, но книга даже имела настоящий, хоть и негромкий, успех. Вы, может быть, видели ее в магазинах, называется «Слезы сатаны», она еще получила премию читателей Парижа. Нет? Вы вообще не читаете новинок? Ладно, короче, критика в целом была благоприятная; я так ловко приладил и подогнал друг к другу разрозненные элементы текста, что никто не усмотрел ни малейшего подвоха. Мое лоскутное одеяло приняли на ура; по общему признанию, я-де «отразил» в своей творческой манере всю вековую историю литературы. От каждой хвалебной статьи тепло разливалось в моей груди, пробегало нежной лаской по всему телу. Наконец-то я оправдал свое существование, я нашел свою маленькую дверцу в литературную комедию.
Похождения самозванца
Радоваться пришлось недолго: в один прекрасный день я обнаружил в почтовом ящике красивый конверт с письмом, написанным изящным почерком на голубой веленевой бумаге. Я решил, что это от очередной поклонницы. В посланий было следующее:
«Месье,
я только что дочитала ваш роман «Слезы сатаны». Не стану ничего говорить ни о сюжете, списанном из «Птиц-чародеек», книги Пьера д'Арси, вышедшей в 1895 году в Женеве, ни о стиле, который грешит некоторой дисгармоничностью, как вы ни старались привести все к единому знаменателю. Не могу, однако, не упомянуть о всевозможных цитатах, которыми буквально нашпигован ваш роман: вот уж поистине вы черпали из общего котла всемирной литературы. Лично я узнала отрывки - лучше бы сказать обрывки - из Пруста, Золя, Теофиля Готье, Софокла, Танизаки, Мисимы, Моравиа… всех не перечислить. Могу поручиться, даже на беглый взгляд, что из двухсот пятидесяти тысяч слов ваших собственных - не больше тысячи, да и то главным образом союзы и наречия. Многовато одолжено для книги в двести страниц! Почему бы нам не обсудить это в спокойной обстановке за чашечкой кофе?»
Засим стояла подпись - «Элен Далиан» - и номер телефона. Я просто остолбенел: что же это за гигант мысли сумел разоблачить мой грабеж? Все тетради с записями я сжег; к данным, хранившимся в памяти компьютера, доступ был закрыт секретным паролем. Я уже видел, как предстаю перед судом по обвинению в посягательстве на авторское право: такой-то эпитет требуют вернуть Виньи, такой-то - Стендалю, устанавливают, что семнадцатая строка на странице 155 целиком принадлежит Фитцджеральду, хоть в ней и изменены глагольные времена, а восемнадцатая - перифраз Хемингуэя с небольшой примесью Фолкнера и т.д. Кончится тем, что мою книгу обдерут как липку, оставив только то, что принадлежит мне, - жалкую горстку гласных и согласных, предлогов и вводных слов. Нет, это невозможно, она блефует, откуда ей знать? Я решил не подавать признаков жизни - но не тут-то было! Она продолжала бомбить меня письмами, почтовый ящик ломился от писем. Каждый голубой конверт был дурным вестником. Тон стал другим: вежливые просьбы о встрече сменились форменными приказами. Таинственная корреспондентка требовала, чтобы я отозвался. У меня не оставалось сомнений, что она пойдет на все, если я по-прежнему буду хранить молчание. Скрепя сердце, я позвонил ей, и мы условились встретиться на террасе одного кафе в Пале-Рояле.
Она подошла ко мне без колебаний, так, словно всю жизнь была со мной знакома. Молодая, самоуверенная, в кожаной куртке и джинсах - униформа ее поколения. Заказала себе минеральную воду, обронила несколько незначащих фраз, затем перешла к делу. Достала из сумки три листка бумаги и протянула мне: это был почти полный список моих источников, так сказать, перечень награбленного. У меня перехватило дыхание: эта женщина просто читала мои мысли. Она улыбнулась:
- Я понимаю ваше удивление. Успокойтесь, я вовсе не ясновидящая, у меня всего лишь есть терпение и упорство. Буду с вами откровенна. Год назад я заметила вас в библиотеке Центра Помпиду; я, кстати, студентка, занимаюсь антропологией. Мне тогда запомнилось ваше лицо, но еще больше - ваша тяга к уединению. Вы держались особняком, сидели в конце ряда, отгородившись от всех, как стеной, высокой стопкой книг. У вас был вид поглощенного работой переписчика. Вы строчили, всегда в одиночестве, ко всему глухой и нелюдимый, не поднимая головы от стола. Мне знакомы патологии книгочеев, я знаю психов-самоучек, которые, желая овладеть всеми знаниями, неустанно переписывают толстые тома.
Но я догадывалась, что ваш недуг иного сорта. Я приходила каждый день, и каждый день вы были там, на том же месте, всегда в одно и то же время, воплощенная пунктуальность и прилежание. Несколько раз я, проходя у вас за спиной, заглядывала в ваши книги. Вы выписывали отрывки в толстую школьную тетрадь в зеленой обложке. Это-то и показалось мне странным, тем более что по возрасту вы уже не тянули на студента и еще меньше походили на преподавателя. Ваш пунктик не шел у меня из головы. Заподозрив что-то неладное, я приходила снова и снова и всегда старалась сесть напротив вас. Я заметила любопытные вещи: вы отчеркивали мягким карандашом нужные вам отрывки, а потом резинкой стирали пометки. У меня превосходное зрение; я читала вверх ногами номер страницы и запоминала его. А после вашего ухода брала книга с полок, куда вы их ставили, и находила на тех самых страницах следы от ластика Просто так, в подражание вам, я в свою очередь переписывала в блокнот те же отрывки с указанием тома и страницы. Я могла бы годами собирать за вами куски новелл и романов, которые вы выписывали. Я не понимала, какой такой манией вы одержимы и каким образом заразили ею меня. В какой-то момент я чуть было не махнула рукой - слишком много теряла драгоценного времени. Но однажды зачем-то пошла за вами до самого дома. Узнала ваше имя, подглядев, как вы открывали и закрывали почтовый ящик. Вы ничего не заметили, вы ведь вообще не смотрите на женщин. Я решила, не привлекая к себе внимания, выяснить, чем вы занимаетесь, сунула денег одному мальчишке с вашей улицы и узнала, что вы зарабатываете составлением писем. Потом я однажды увидела вас с этим издателем, которого судили в прошлом году. И вот тут нутром почуяла, что наткнулась на серьезное дело. С тех пор я не выпускала вас из виду; слежка увлекла меня. Я наняла частного детектива, и он несколько раз проникал к вам домой в ваше отсутствие. Он вошел в ваш текстовый редактор, расшифровал пароль, сфотографировал всю вашу квартиру, а также множество страниц уже начатой рукописи.
Элен Далиан говорила не спеша, наслаждаясь впечатлением, которое производили на меня ее слова. А из меня, по мере того как она вела свой рассказ, будто выпускали воздух.
- Итак, я внимательно изучала листки, которые были у меня в руках. Я чувствовала, что-то здесь нечисто, только еще не могла понять, в чем дело. Вы постарались рассеять награбленное по тексту, но это как нарезать петрушки в салат: все равно она будет заметна. Наконец я остановилась на одной коротенькой фразе, которую точно уже где-то читала: «Реки я люблю бурной любовью». Это что-то напоминало мне. Порывшись в своих записях, я наткнулась на автора этого предложения и тем самым нашла ключ к вашему методу. Я была горда и счастлива, как шпион, разгадавший шифр закодированного письма. Фраза была взята из новеллы Мопассана «Любовь», где она звучит так: «Воду я люблю какой-то бурной любовью». Плагиат был налицо. Однако наглости вам не занимать - обокрасть такого известного писателя! Эта новелла, надо думать, вдохновила вас: я насчитала еще пять цитат из нее в той же главе. У вашей методики имелись слабые места. И я засела за работу, мне было любопытно разобраться в этой мозаике. Я отыскала и другие заимствования. Благодаря усердию моего детектива, который запросто входил к вам, едва вы выходили за порог, я день за днем следила, как продвигается ваш роман. На каждой строчке я говорила себе: нет, не может быть, он бы не посмел. Но вы смели! Даже междометия и всякие там «Добрый день!», «Как дела?» казались мне у кого-то списанными. К вашей чести должна сказать, что скомпоновали вы все довольно удачно, так что непосвященный читатель принял бы ваш опус за чистую монету. Через несколько месяцев книга была выпущена Она не прошла незамеченной: критики писали о полифонии, прозвучало выражение «сборная солянка», кто-то даже усмотрел отдаленное влияние Рабле. Если бы только одного Рабле! Я довела до конца работу над вашим текстом, сравнивая каждую строчку с записями в моих блокнотах. На это ушли месяцы. Вы хорошо запутали следы, но отыскать концы все-таки можно, хватило бы только усидчивости. Совместить в одной фразе Гофмана, Сенеку и Сартра - это было ловко придумано и хоть кого сбило бы с толку, но при всех хитросплетениях игра-то ваша была проста как дважды два. Стоило мне разгадать прием, и я поняла, как соткано ваше огромное полотно. Остались, правда, кое-какие пробелы, но, полагаю, и эти несколько фрагментов не более ваши, чем все остальное? Ведь в этой книге нет ничего вашего? Разве не так?
Я был раздавлен: в считанные минуты она уничтожила труд, на который я затратил несколько лет. Разбились мечты о славе, и теперь я обречен на позор, поношение и посмешище. Не судьба мне подняться выше жалкой доли квартального писца. Я внимательнее всмотрелся в виновницу моего провала - мадемуазель Далиан небрежно позвякивала льдинками в стакане перье, закусив кончик соломинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36