— Точно не припомню. В последнее время было много посетителей. По-видимому, дней десять назад.
— Может быть, вы запомнили его внешность?
— Нет, не помню, — ответил монах. — А вы что, с ним знакомы?
— Да, и очень хорошо, — неожиданно для себя ответила Сэцуко. — Я посмотрела на подпись и вспомнила человека, с которым давно не виделась.
— Очень сожалею, но ничем не могу вам помочь.
Сэцуко еще раз взглянула на подпись. Невероятно, но почерк прямо-таки дядин.
Сэцуко хранила дома несколько образцов его каллиграфии, подаренных ей еще в детстве. Как жаль, что у нее с собой нет ни одного образца — можно было бы сейчас на месте сличить.
В Нару Сэцуко возвратилась вечером, когда в городе зажглись огни. Реити — так звали ее мужа — уже принял ванну и дожидался жену в номере. Он сидел, закутавшись в теплый халат, и читал газету.
— Извини, что задержалась, — сказала Сэцуко.
— Ничего. Ванну примешь?
— Попозже.
— Тогда давай ужинать. Я зверски проголодался. — Реити по-ребячьи постукал себя ладонью по животу.
Сэцуко заказала ужин.
— Ты покончил с делами раньше, чем предполагал? — спросила она.
— Да, заседание кончилось в первой половине дня. Друзья пригласили отметить это событие в ресторане, но ты же знаешь, к спиртному я равнодушен, да и не хотелось заставлять тебя дожидаться. Поэтому я отказался и сразу выехал в Нару.
Сэцуко почувствовала раскаяние.
— Еще раз прости, что заставила тебя ждать, — сказала она.
— Ничего страшного. Лучше расскажи, как прошло твое паломничество. — Реити несколько иронически относился к увлечению жены.
Принесли ужин, и Реити стал поспешно уничтожать одно блюдо за другим.
— Ты в самом деле сильно проголодался, — сказала Сэцуко, с улыбкой глядя на мужа.
— Днем не удалось даже перекусить, и, пока ехал в Нару, почувствовал такую пустоту в желудке, что решил: еще немного, и отправлюсь от голода к праотцам. — Муж Сэцуко был доцентом на кафедре патологии в университете Т. — Ну так как же, удалось тебе выполнить намеченную программу? — повторил он.
— В общем, да, — неопределенно ответила Сэцуко. Ведь она посетила не совсем те места, где намеревалась побывать сначала.
— Ну и как Саходзи?
Реити спросил именно о Саходзи, поскольку ему нравилось само название старинной дороги. Кроме того, он гордился тем, что наизусть помнил стихотворение из «Манъесю», посвященное этой дороге:
Ты пишешь:
С восхищением любуюсь ивами Саходзи.
О, как хотелось бы и мне
Туда перенестись,
Хотя б коснуться их ветвей зеленых.
В юности Реити зачитывался литературными памятниками.
— Туда я не добралась, — ответила Сэцуко.
— Почему? — спросил Реити, удивленно глядя на жену. — Ведь ты мечтала побывать именно там.
— Верно. Но по пути планы мои изменились. Зато я посетила Ангоин и Татибанадэра.
— В странные места тебя потянуло.
Сэцуко решила рассказать мужу все без утайки.
— Дело в том, что в книге посетителей храма Тоседайдзи мне бросилась в глаза фамилия, написанная почерком, очень похожим на почерк дяди. И что-то меня толкнуло проверить, нет ли такой же подписи и в других храмах.
— Почерк дяди?! — Реити удивленно поднял брови.
— Почерк был очень похож на дядин, и мне почему-то взгрустнулось.
— Ну, это объяснимо, ведь Ногами был в некотором смысле твоим наставником. Это он привил тебе любовь к старинным храмам, — улыбнулся Реити. — Итак, ты решила взглянуть на книги посетителей в других храмах… Но почему ты выбрала храмы близ Асука?
— Дяде они особенно нравились, он часто упоминал о них в письмах, будучи за границей.
— Ну и ну? — воскликнул Реити. — Но ты, надеюсь, объездила эти храмы не в поисках самого дяди?
— Конечно, нет. Ведь дядя умер семнадцать лет назад. И все же в храме Ангоин я нашла ту же фамилию, написанную тем же почерком.
— Н-да, — протянул Реити. — Женская интуиция — страшная штука! А как фамилия того человека, который присвоил себе почерк покойного Ногами?
— Коити Танака. Нет, в самом деле, почерк удивительно похож, а ведь почерк у дяди особый, свойственный лишь образцам знаменитого китайского каллиграфа.
— Если господин Коити Танака учился по образцам того же каллиграфа, то он, прямо скажем, нехорошо поступил по отношению к тебе: заставил переменить планы и уклониться далеко в сторону, — усмехнулся Реити. — Думаю, своим усердием ты угодила покойному дяде.
Отель окутала ночная тишина. По козырьку над окном застучали капли дождя.
Хотя Реити и высмеял ее предположения, подпись Коити Танаки так и стояла перед глазами Сэцуко. В тот день, как никогда прежде, ее охватили воспоминания о дяде, умершем в Европе много лет назад.
2
На второй день по возвращении в Токио Сэцуко отправилась в гости к тетке, вдове Ногами.
Дом, куда она шла, находился в районе Сугинами, где местами еще сохранились небольшие рощи японского дуба, а соседний особняк, принадлежавший старинной аристократической фамилии, был окружен настоящим лесом.
Сэцуко нравилась эта дорога. Правда, в последнее время тут появилось много новых домов и деревьев стало меньше, но по-прежнему вокруг аристократического особняка высились могучие дубы и пихты.
Осенью здесь было особенно красиво. Путь пролегал по узкой тропинке, которая причудливо извивалась между живыми бамбуковыми изгородями.
Сэцуко остановилась у входа в небольшой дом и позвонила. Дверь сразу же открыли, и на пороге появилась тетушка Такако.
— Заходи, рада тебя видеть, — сказала она. — Спасибо за открытку из Нары.
Сэцуко вдруг вспомнила день бракосочетания тетки и дяди. Кажется, это было накануне назначения-дяди вице-консулом в Таньцзинь. А спустя год ее мать получила от них первое письмо. Сэцуко и сама получала потом чудесные открытки, написанные красивым почерком тетки, с изображением различных китайских пейзажей.
Дядя, который с юношеских лет увлекался каллиграфией, не раз говорил матери Сэцуко: «Презираю женщин, не умеющих писать, и уж если женюсь, то только на девушке, обладающей красивым почерком».
Так оно и вышло.
— Сколько дней ты провела в Наре? — спросила Такако, наливая племяннице чай.
— Один день, — ответила Сэцуко, доставая подарки.
— Жаль, что так мало.
— У Реити ведь занятия в университете, поэтому побыть там подольше не было возможности.
— Ах, так…
— Приехали в Нару рано утром, собиралась осмотреть храмы вдоль Саходзи, но по странному стечению обстоятельств отправилась в другую сторону, в Асука.
— Почему? — недоуменно спросила тетка.
Сэцуко колебалась: стоит ли сейчас рассказывать о сделанном ею открытии? При других обстоятельствах ей нетрудно было бы с улыбкой поведать тетке об этом, но подпись Коити Танаки вдруг снова всплыла у нее перед глазами, и ее предположение показалось настолько реальным, что она испугалась… Нет, она не сумеет в шутливой форме сказать об этом Такако, которая в последние годы уже успокоилась, храня в памяти образ мужа, умершего давно на чужбине.
— В храме Тоседайдзи, — вдруг решилась Сэцуко, — я обнаружила в книге посетителей фамилию, написанную почерком, очень похожим на почерк дяди.
— Да? — В возгласе Такако не почувствовалось волнения, только в глазах мелькнуло любопытство. — Странно, я думала, что такого почерка, пожалуй, ни у кого теперь нет.
— Похож как две капли воды! Я ведь прекрасно помню почерк дяди, и, хотя фамилия была другая, я чуть не вскрикнула от удивления.
Такако продолжала спокойно улыбаться.
— Тогда я решила отправиться в Асука в надежде отыскать хотя бы еще одну подпись этого Танаки. Дядя часто говорил мне, что ему особенно нравятся древние храмы в Асука.
— И что же? — заинтересовалась наконец Такако.
— И нашла еще! В книге посетителей храма Ангоин.
— Так-так, — усмехнулась Такако. — По-видимому, ты слишком много думала о дяде, вот тебе и показался почерк знакомым.
— Может быть, — решила не возражать Сэцуко. — Но когда я глядела на те иероглифы, мне невольно захотелось сравнить их.
— Узнаю тебя.
— Не смейтесь, тетя. Будь эти храмы поближе, я готова была бы хоть сейчас вновь отправиться туда вместе с вами.
— Это невозможно! Да я и не стала бы смотреть. Мой Кэнъитиро давно умер. Вот если бы он был жив… По-видимому, привидение водило рукой человека, что оставил в книгах посетителей свою подпись.
— Рейхи говорит то же самое. Когда мы встретились с ним в Наре в гостинице, он сказал: «Тебя целый день водил дух покойного дяди».
— Он, безусловно, прав, и давай больше не будем об этом говорить, — отрезала Такако.
— Ну, а как поживает Кумико? — переменила разговор Сэцуко. — Здорова ли, как у нее дела на службе?
— Спасибо, хорошо, — улыбнулась Такако.
— Немало, тетя, вы положили на нее сил. Но теперь все позади. Должно быть, скоро и жених объявится. Сколько ей сейчас?
— Двадцать три исполнилось.
— Есть кто-либо на примете?
— Я как раз хотела с тобой посоветоваться. Понимаешь, у Кумико появился новый знакомый, она его даже раза два приглашала в гости.
— Вот как! А что он за человек?
— Работает в газете. Мне он показался положительным юношей. Хорошо бы и тебе на него взглянуть.
— Обязательно. В следующий раз, когда он придет, пригласите и меня. Ну, а что вы думаете?
— Не знаю, что и сказать, — ответила Такако, но по выражению ее лица было видно, что она уже согласна на этот брак.
— Как время летит, — задумчиво сказала Сэцуко. — Сколько Кумико было лет, когда умер дядя?
— Шесть.
— Как бы он радовался, если бы дожил до ее свадьбы. — Сэцуко расчувствовалась. Вот и Кумико стала взрослой, видимо, и замуж скоро выйдет. А ведь совсем недавно… Сэцуко часто вспоминала свою сестренку, когда та была маленькой.
Кумико было всего четыре года, когда они вместе однажды отправились в Эносима на морское побережье. Девочка так увлеклась игрой в песочек, что никак не хотела возвращаться Домой. И сейчас, будто все было только вчера, перед глазами Сэцуко стояла крошечная девчушка в красном платьице, присевшая на корточки на песчаном берегу у самой воды.
— Муж безумно любил дочь, — тихо сказала Такако, — и в письмах из-за границы только о ней и спрашивал, в последнем письме тоже. Кажется, я тебе его показывала?
— Да, но я совсем забыла, что он тогда писал. Хотелось бы взглянуть на письмо еще раз? — сказала Сэцуко.
Конечно, ей было приятно снова почитать письмо дяди, но, помимо этого, она хотела воспользоваться случаем и взглянуть на его почерк.
Такако с готовностью встала и вышла из комнаты. Воспоминания о муже ее всегда как-то будоражили — она оживлялась и словно сбрасывала с себя груз своих лет. Вскоре она вернулась, прижимая к груди письмо.
— Вот оно! — Такако протянула конверт.
На конверте была наклеена иностранная марка. На штемпеле можно было разглядеть дату: 3 июня 1944 года. Плотный конверт был изрядно потрепан — по-видимому, его уже много раз держали в руках, Сэцуко вытащила из конверта листок почтовой бумаги, потертый на сгибах.
Письмо было отправлено из швейцарской больницы, где лежал заболевший дядя.
Сэцуко быстро пробежала глазами письмо:
«Вдали от родины сильнее ощущаешь беду, нависшую над ней. Человек чувствительнее воспринимает реальность, когда находится в отдалении и не вовлечен непосредственно в водоворот событий. Точно так же, как свидетели харакири испытывают больший страх, чем человек, его совершающий. Сейчас я нахожусь в Швейцарии, в больнице, и все время думаю и беспокоюсь о вас. Никогда я так сильно не волновался за вашу судьбу. В газетах чуть не ежедневно сообщают о бомбардировках, которым подвергается Япония. Всякий раз, когда я читаю об этом, меня охватывает страшное беспокойство за Кумико, хотя в такой момент, может быть, и нехорошо думать исключительно о своей семье…
Надо что-то предпринять, чтобы вернуть Японию к мирной жизни. Я с содроганием думаю о том, что, пока лежу здесь, на больничной койке, каждое мгновение сотни, тысячи жизней уходят в небытие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42