— Знаю.
Здесь на меня вскинулись все трое.
И дальше, будто не я это говорил, а кто другой, прослушал собственный рассказ о встрече в Саг-Харборе с бывшим студентом — он же мой гид и соперник, а если верить Лене — хозяин русских притонов от Нью-Йорка до Флориды.
— Он меня туда и привел.
О его эксклюзивных отношениях с Леной решил не упоминать. И так ясно.
Странно, но никто не спросил, было ли у меня что с тамошними матрешками.
— Знаете его кличку? — спросил Борис Павлович.
— Тарзан.
— Почему Тарзан? — удивилась Жаклин.
— Потому что не просто крутой, а дикий, — пояснил Борис Павлович. — Импульсивен, неуправляем, непредсказуем. С детства такой. Балованный. Единственный ребенок в семье. Привык получать все, что пожелает.
— Семья с уголовным прошлым? — спросил Стив.
— Смотря как считать, — усмехнулся Борис Павлович. Отец — генерал КГБ. Когда организацию расформировали, застрелился. Почему — никто точно не знает. Вот с тех пор Тарзан и отбился от рук. Решил взять закон в свои руки. Что именно он преследует, трудно сказать. Но деньги для него не главное. Нечто среднее между капитаном Немо и графом Монте-Кристо. Не хотел бы иметь его среди своих врагов. Опасен, потому что сам страха не ведает. А также из-за своих связей. Раздобыть ядерные чемоданчики ему сподручнее других. На посылках у него бывшие субординаты его отца.
— Про «Матрешки» нам известно, хотя ваши сведения — из первых рук, — сказал мне Стив. — И о том, что группы «Бог в помощь!» и «Братья Карамазовы» соперничают между собой, — тоже знаем. Но у нас нет штата пасти их всех, следить за русскими кабаками, банями, клубами — плодятся как кролики. Особенно на Брайтон-Бич в Бруклине и в Рего-Парке в Куинсе. Да еще парочка на Стейтен-Айленде. Время от времени мы их прочесываем, устанавливаем «жучки», устраиваем шмон, но никаких результатов. В ресторане «Распутин» чуть было не накрыли с дурманом, однако кто-то их предупредил, мы опоздали на полчаса. Обычная история: знаем больше, чем можем доказать. На том же Стейтен-Айленде стоит, к примеру, на берегу особнячок с белыми колоннами и китайскими сфинксами, настоящий владелец, итальянец, подзалетел на семь лет, а в качестве сторожа проживает русский с семьей, выдает себя за хозяина и в бейсменте держит редакцию русскоязычного ежемесячника «Царский подарок». Еще одно свидетельство союза итальянских мафиози и русских братков. Внешне там вроде бы все чин-чином. Но у нас есть точные сведения, что стебаный этот журнальчик — только вывеска, а его мнимый хозяин — трепло и показушник, мелкая сошка, подставное лицо, шестерка, но через этот журнальчик отмываются деньги от операций «наркотики — оружие», и сам этот особняк — еще одна явка, наподобие «Матрешек». Мы можем хоть сейчас накрыть это гнездо, но нас интересуют его боссы, такие вот, как ваш Тарзан.
— Тарзан вроде бы владеет и этим журнальчиком, — сказал я, припомнив рассказ Лены о своем мачо, но тут же пожалел, что вмешался, — не слишком ли я радею за бывшего студента? В нише соперника Тарзан заменил Володю.
— А как до него дотянуться? — сказал Стив. — В «Матрешки» мы не вхожи. А почему бы вам не побывать у них еще разок? — спросил меня Стив.
— Довольно одного раза. Тем более Лены там нет.
— Вы уверены? Сказать, что ее там нет, мы не можем, потому что не знаем, где она сейчас.
— А парижский снимок?
— Это было две недели назад, — напомнил Борис Павлович. — А у балетной школы она появилась вчера.
— Танюша могла ошибиться, — сказал я, хоть так не думал.
— А кому принадлежат «Матрешки»? — спросил Борис Павлович. — Какой из двух организаций?
— Какое это имеет значение? — удивился Стив самому вопросу.
— Кто знает, — уклончиво сказал Борис Павлович. — В таких делах любая мелочь может оказаться важной.
— Организации «Бог в помощь!» — сказал я. Я все еще ждал главного вопроса — был ли у меня в тот день сексуальный контакт с одной из матрешек, понятно с какой, но его так и не последовало, что показалось мне подозрительным. Не исключено, что они догадываются о том, что именно я скрываю. В том числе об особых отношениях между Леной и Тарзаном. Что, если они знают больше, чем говорят? Как и я. Больше, чем я? И тут вдруг, быстро пролистав страницы моей слабеющей памяти, я не обнаружил в ней ничего о том, когда Лена сошлась с Тарзаном. Это я сам так решил, что все произошло в «Матрешках», — сама она ничего не говорила.
Какое мне дело до «дурь»-наркоты, ядерных кейсов и борьбы ФБР с русской мафией! Чума на оба ваших дома, пропади все пропадом, коли у меня самого голова кругом идет от всей этой невнятицы около Лены. Который раз пытался я мысленно выстроить события — от моего визита в их хазу в Саг-Харборе до вчерашнего видения Лены Танюшей, но все выходило как-то вкривь и вкось, совсем не таким, как казалось раньше, словно все было предписано кем-то заранее и я играл свою роль в чужой пьесе и был таким же отчужденным ее персонажем, как и все остальные: Лена, Володя, Тарзан, Жаклин. За всей этой чередой чрезвычайных в моей жизни событий я подозревал теперь тайного режиссера, а сам казался не только актером, играющим себя в чужой пьесе, но также и зрителем, смотрящим из зала на то, как нелепо и невнятно складывается на сцене его собственная жизнь. Невнятица была сплошь, все шиворот-навыворот и напереко-сяк. Вспомнил вдруг туман на океане в тот день, когда исчезла Лена. Теперь туман стал метафизическим. Одно мне ясно: Лену я потерял окончательно. Навсегда. Бесследно. Если только не считать один оставшийся от нее след — мою Танюшу.
Готов был поклясться впоследствии, что именно на этой пусть соглашательской, но успокоительной мысли о Танюше раздался звонок на столе у Стива. Он снял трубку, с полминуты слушал, потом сказал:
— Выезжаю.
И встал из-за стола.
— Мне очень жаль, Профессор. Пропала ваша дочь.
12
Теперь-то я понимаю изначальную причину обрушившихся на меня несчастий: я возжелал невозможного — повернуть время вспять. Ну а как, скажите, смириться с ускользающей жизнью, когда душой да и телом еще молод, а анкетная цифирь — год рождения — выводит тебя постепенно в расход? Покончив с формальностями последнего развода, я довольно долго не мог прийти в себя и отсиживался глубоко в норе, пока не выполз из нее, встретив Лену. Жалею ли я сейчас? Не о том, что сидел в этой норе и перебивался случайными связями, но о том, что выполз на свет Божий и позарился на юную плоть, надеясь с ее помощью пробудить в себе прежние инстинкты и импульсы, не прибегая к медикаментам типа виагры. Говорю не только о сексуальных побуждениях.
Сколько зла можно было избежать, если бы я не взбунтовался против биологических законов и остался со своим сходящим со сцены, предпенсионным поколением, которое давно уже перестало меня интересовать, и я даже как-то тяготился возрастной своей к нему привязкой. Я не давал ему присяги верности, не клялся оставаться с ним до конца, а потому:
«Здравствуй, племя младое, незнакомое…»
И возликовал в душе своей, скинувшей груз прожитого, и присосался, подобно вурдалаку, к совсем еще юной женщине — о моя солнечная батарея, мой Мефисто, Елена Прекрасная. Да, племя младое, незнакомое, я в срочном порядке осваивал его новоречь — сначала в общении со студентами, а потом в постели с Леной. Они будут жить в следующем столетии, а мне суждено доживать в своем, как донашивают старое платье, даже если физически я и перешагну этот условный рубеж вместе с ними.
Так я и застрял между небом и землей, выпав из своего времени и не попав в чужое, путь в которое мне заказан. Самый раз заняться банальнейшей из проблем — откуда берется время и куда оно истекает? Лучше Блаженного Августина, который понимал время на уровне ребенка, все равно не скажешь: из будущего, которого еще нет, — в прошлое, которого уже нет, — через настоящее, а у того нет длительности. Вот и выходит, что не только я, но и само время навсегда застревает между небом и землей. Но разве утешает всеобщая смертность, когда ты оказываешься лицом к лицу с собственной смертью? А тут еще Жаклин — стоило только исчезнуть Лене. Ох эта моя ненасытная стареющая плоть…
Зло, однако, творит добро: Танюша. Утешение на старости лет. И тут поток моих мыслей был резко оборван жуткой реальностью, которая ускользнула от меня, пока я праздномыслия: какое же утешение, когда ее нет рядом и неизвестно, есть ли она где на этом свете? Господи, что бы я дал, только бы цела-невредима, пусть никогда больше не увижу. Никогда: прижизненная смерть. Молю Бога, в которого давно уже не верю. Даже не молитва, а предложение сделки:
жертвую своим отцовством ради ее жизни. И только когда я предложил себя взамен Танюши, до меня дошло, что торгуюсь не с Богом, а со смертью.
Осталось досказать немногое — печальная моя повесть близится к концу. Не стану останавливаться на моих переживаниях в связи с похищением Танюши — пишу сухой отчет о событиях, а не психологический роман. Если это и проза, то лысая, без украшений, без ответвлений, без объяснений. Да и что я могу объяснить, коли под старость меня занесло в лабиринт, из которого нет выхода. Он же вход. Какой идиот приравнял старость к мудрости? Разве что под мудростью разуметь осознание собственной немощи, жалко-сти и растерянности. Одно скажу: не знаю, что бы я делал в эти дикие дни, если б не Жаклин, хотя сама она горевала не меньше меня. А что крепче связки, чем совместное горе?
Перед моим мысленным взором проносились этапы недолгой Танюшиной жизни, да еще с такими подробностями, что выть хотелось. Живые картины истязания и смерти Танюши преследовали меня днем и ночью. Не исключая худший вариант. Жаклин терпеливо втолковывала мне, насколько он маловероятен, и были иные возможности, более правдоподобные, она перечисляла по пальцам. Да, в том числе похищение Танюши самой Леной, истосковавшейся по дочери. Я было ухватился за этот спасительный вариант, и злоба против Лены так и вскипала в сердце, но спустя мгновение я снова впадал в тихое отчаяние, и надруганное, искромсанное тельце моей Танюши стояло у меня перед глазами. Были моменты, когда я ненавидел Жаклин за ее терапевтическую тактику вытеснения меньшим злом большего — если представить, как страдает или отстрадала уже Танюша, пусть это единственный, маловероятный, да хоть невероятный вариант, нулевая вероятность, все равно я должен сострадать ей непрерывно, не отлынивая и не успокаиваясь, хотя все равно не искуплю никогда своим страданием ее. Перестал принимать каптоприл, нитроглицерин, валиум и лоразепам, полагая это бесчестным по отношению к Танюше бегством от ее трагедии — что ж, ей одной, что ли? Предложил еще одну жертву — если Танюша жива, я умру. Решил также умереть, если узнаю, что она погибла. То есть в любом случае. Но что моя жертва? Пшик. Зачем смерти жизнь старика, который и так уже ею помечен. А больше платить мне нечем.
Ждал смерти как нирваны, чтобы освободиться от земных страданий. Вспомнил про страх индуса прожить еще сто долгих зим.
Слово свое не сдержал.
Иногда желал ей мгновенной смерти — чтобы избавить от непосильных в ее возрасте мук, а иногда, наоборот, молил, чтобы Бог продлил ее муки, а с ними жизнь. Жаклин стойко переносила мое к ней небрежение, понимая, что хоть я и ненавижу всех окрест, но себя ненавижу больше, чем кого бы то ни было, будучи кругом виноват. Ни разу больше не повторилась первая наша с ней ночь, хотя она взяла отпуск и жила у меня дома. Среди тысячи вин, в которых корил себя, была и та ночная измена Лене, после которой исчезла Танюша. Вот Он и покарал меня. В Бога — нет, но в наказание от Него — верю. Меа culpa. Была еще одна за мной вина, конкретная и главная, но я тогда не знал о ней, только начал догадываться. Потому и пропало всуе мое Танюше предупреждение, что я предупредил ее совсем не о той опасности, которая ее настигла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28